Ирина Кисельгоф - Необязательные отношения Страница 18

— Слюнявая чушь! — раздраженно откликнулся Минотавр.

— У нее ядовитые зубы. Ты что, не знаешь? — возмутился сын Минотавра.

Лаврова поднесла палец к ящерице, та ухватила его своей черной крошечной пастью. Ее челюсти были такими слабыми, что Лаврова ничего не почувствовала. Никита, замерев, смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Когда Наташа умрет, что будем делать? — спросил своего сына Минотавр.

Неожиданно тело мальчика дернулось, и он заплакал. Он плакал так горько, что его маленькое тельце сотрясалось. Лаврова гладила его по голове, целовала его мокрые глаза, его сопливый нос. Он все плакал, а Лаврова повторяла.

— Папа пошутил. Я тоже. Мы просто пошутили.

— Отпусти ящерицу! Отпусти! — оттолкнув Лаврову, закричал Никита отцу.

— Твоя ящерица жива и здорова. Что ты как маленький? — Минотавр потрепал сына по голове. Тот отдернул голову.

Лаврова собиралась домой. Минотавр подогнал к крыльцу свой «Хаммер».

— Оставайся у нас ночевать. Пожалуйста, — попросил Никита.

Он с тревогой вглядывался в Лаврову. Та бросила взгляд на Минотавра. У него был отсутствующий вид.

— Ладно, — сказала она — Остаюсь.

— Пойдем, я покажу тебе свои рисунки. — Никита повел Лаврову в свою комнату.

Лаврова листала рисунки. Она была потрясена. Каждая фигурка птицы, животного, человечка с еще неверными, нечеткими контурами имела свое выражение, свой характер. Фигурки двигались, вступали в отношения, жестикулировали, дрались, обижались, плакали, смеялись. Они жили своей жизнью в созданных маленьким режиссером мизансценах. У Лавровой не было детей, она не знала, насколько талантливы семилетние дети. Она не помнила, как рисовала в этом возрасте сама, но на уроках рисования ей ставили не выше четверки, за черчение она получала двойки. Она дошла до конца альбома и стала перелистывать сначала.

«Он талантлив, — подумала она, — или я дура».

— Как? — спросил ребенок.

— Здорово! — искренне ответила она.

Никита улыбнулся.

— Вообще-то это фигня. На компе рисовать интереснее. — Он кивнул на свой навороченный компьютер.

— Покажешь?

— В следующий раз, — насупился ребенок.

— Ладно.

— Только когда ночевать останешься.

— Хорошо, — с улыбкой кивнула Лаврова.

Она поцеловала его в нос и пожелала Никите спокойной ночи.

Лаврова лежала в темноте и думала, как настолько необыкновенный ребенок мог родиться у такого бесчувственного чудовища. Хотя темы черно-белых рисунков иногда были слишком жесткими для семилетнего мальчика, даже при условии, что его воспитывали неразговорчивый отец и чужая женщина. В который раз Лаврова подумала о матери Никиты. Ей хотелось понять, какая она. И почему она не вместе с сыном.

Вдруг дверь комнаты Лавровой отворилась, и на пороге возник лунный мальчик. Он забрался к ней под одеяло и попросил:

— Расскажи мне что-нибудь. Я заснуть не могу.

— Что? — рассмеялась Лаврова и притянула его к себе. Он вкусно пах маленьким человеческим детенышем.

— Что хочешь.

— Тогда я расскажу тебе сказку, как прекрасный юноша влюбился в Ослиную Шкуру.

— Он что, больной? — удивился ребенок.

— Нет. Ослиная Шкура оказалась самой красивой в мире красавицей. Ее нужно было только поцеловать один разочек.

— Ясно, — сообразил понятливый ребенок. — Как ящерица под дождем.

Никита заснул, Лавровой не спалось. Она пошла искать Минотавра. В спальне его не было, не было и в кабинете. Она спустилась на первый этаж. Из кухни лился свет. У стола спиной к двери сидел Минотавр. Перед ним стояли ополовиненная бутылка виски и стакан.

— Зачем ты ему это сказал?

— Чтобы он понял, что такое смерть, — после паузы произнес он.

— Маленький мальчик?!

Минотавр не ответил.

— Что с его матерью? Где она?

— Умерла. — Минотавр смотрел мимо Лавровой.

— Потому он так расстроился?

— Нет. Она умерла давно. Он ее не помнит. Он о ней даже не думает. О ней давно все забыли, будто ее и не было.

Не сын, а сам Минотавр казался покинутым и никому не нужным. У Лавровой что-то порвалось внутри, и в груди стало тепло. Она подошла и обняла его. Он поднял на нее глаза.

— Она умерла, а ты жива, — сказал он так буднично, что Лаврова не сразу его поняла.

Лавровой позвонила ее подруга. Они не виделись более месяца.

— От меня ушел муж. К другой, — спокойно сказала она.

— С ума сошел? — Лаврова от неожиданности потеряла дар нормально выражаться.

— Не знаю, — ответила подруга.

Лаврова мало знала ее мужа. На старых семейных фотографиях он выглядел мужественным и подтянутым гвардейским офицером. От его улыбки хотелось улыбаться всему миру. Он женился на самой красивой девушке, похожей на Мирей Матье. Ее фотография была у каждого солдата срочной службы. Она могла выйти замуж за любого, а выбрала его. У них был единственный, любимый десятилетний сын. Счастливая семья. Время сыграло злую шутку, и она рассыпалась как карточный домик.

— Кто она? — Лаврова представила длинноногую, юную девушку с невинными ореховыми глазами.

— Не знаю. Не хочу ничего знать. Никаких подробностей.

У Лавровой не укладывалось в голове, что красавицу подругу оставил муж ради женщины, которую никто не знал. Что в ней могло быть такого?

Подруга Лавровой замолчала. Ее молчание было красноречивей всяких слов.

— Хочешь, я к тебе приду?

— Не надо, — ее подруга плакала — Мне нужно побыть одной.

Она была очарована и раздавлена своей первой любовью.

Лавровой нравился дом Минотавра. Он совсем не походил на соседние дома нуворишей, напоминающие замки с нелепыми башнями. Дом был выстроен в колониальном стиле: с белыми стенами, украшенными ажурными балконами и решетками из литого чугуна. На стороне дома, обращенной к горам, находились прохладная, тенистая арочная терраса на первом этаже и галерея на втором. Террасу обвивал пышно разросшийся виноград, к перилам галереи были прикручены ящики, из которых свисали красные, сиреневые, желтые, голубые махровые граммофоны вьющегося табака. Они одуряюще пахли вечером, а ночью их вызывающий аромат возбуждал и манил, отчего начинало тревожно и сладко биться сердце.

За деревьями никто не ухаживал, они росли, как им заблагорассудится, уносясь ввысь или широко распустив свои кроны. Под платанами всегда было темно, на влажной земле, среди мха и папиросно-желтых подсвечников водосбора, толпились белыми горками грибы, неподалеку покачивал головками первоцвет. Одичавшие жасмин и миндаль нависали над дорожками сада, их приходилось раздвигать руками. Трава в саду была выше колена, ее никто не подстригал. Среди овсюга, чертополохов и репейников виднелись календула, мелисса, расползался розовоцветный вьюн. В сорняках, отчаянно стремясь выжить, тянулись к солнцу готические купола люпина и живокости, пышные воланы бархатцев, зонтики турецкой гвоздики и диклитра, носящая в народе название «разбитое сердце». У изгороди росла штамбовая роза, ее заглушали заросли персидской сирени и желтой акации. В саду водились ежи, они выходили на прогулки ночью, цокая коготками по кирпично-красным шишковатым плитам террасы.

Через сад протекал широкий ручей, отвод горной речки, образуя в центре пруд, в нем полоскали седые пряди печальные, усталые ивы. По ночам у пруда собирались оливково-серые жабы, курлыча унылые песни под аккомпанемент невидимых сверчков. При приближении человека жабы прыгали в черную воду, тогда зыбкое отражение луны разлеталось ртутными брызгами.

— В прошлом году я жабу убил, — сказал Никита.

— Зачем?

— Хотел посмотреть, что внутри.

— И что оказалось?

— Кишки, — разочарованно вздохнул мальчик.

Лаврова вспомнила, как в детстве она разрезала бутылочным стеклом узкое коричневое тельце живой гадюки. Лавровой тоже нужно было узнать, что у нее внутри.

— Не расстраивайся. Я похоронил ее с жабьими почестями. С улитками и кузнечиками.

Лаврова ночевала у Минотавра, он задерживался и попросил ее остаться. Лаврова с Никитой сидели на террасе, облокотившись о перила. Парило, как часто бывает перед грозой. Солнце, скрываясь за краями свинцовых туч, просвечивало сквозь них огнем страшных, дымных пожарищ.

Лаврова вспоминала прочитанные ею книги. Она рассказывала о древних империях, которые создавались огнем и мечом и рушились от огня и меча, когда приходило назначенное время. Об исчезнувших, канувших в небытие народах, смешавшихся кровью с завоевателями. О смуглых ассирийцах с длинными, черными, завитыми бородами, золотоволосых, голубоглазых эллинах, загадочных ариях, изнеженных римлянах, воинственных монголах с миндалевидными глазами, кровожадных, краснокожих ацтеках и диких галлах.