Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы Страница 19

Даабас повернулся к Хамдану:

— Хамдан! Все думают об одном. Нас много. Всем известно, откуда мы ведем свое происхождение. У нас не меньше прав на имение, чем у управляющего.

— Дай Бог, чтобы это все кончилось миром! — пробормотал поэт.

Хамдан поправил накидку, вздернул домиком густые брови и сказал:

— Пора от слов переходить к делу. Я предчувствую, назревают события.

В кофейню вошел, приветствуя собрание, Али Фаванис. Рукава его галабеи были закатаны, шапочка сползла на лоб. Он сразу же бросил:

— Все готовы! Если потребуется, даже нищие дадут деньги.

Протиснувшись между Хамданом и Даабасом, он крикнул служке:

— Чаю без сахара!

Поэт хмыкнул на его слова. Али Фаванис улыбнулся, полез за пазуху и извлек оттуда мешочек. Он развязал его, вытащил сверток известно с чем и бросил поэту, потом хлопнул Хамдана по колену.

— Нужно идти в суд! — сказал тот.

— Это лучший выход, — отозвалась Тамархенна.

Извлекая содержимое свертка, поэт предостерег:

— Подумайте, какие могут быть последствия!

— Невозможно больше терпеть то унижение, в котором мы живем, — резко сказал Али Фаванис. — Нас много, и с нами должны считаться. Аль-Эфенди должен уважать наше происхождение, ведь мы родственники ему и владельцу имения.

Поэт многозначительно посмотрел на Хамдана:

— Надо взвесить последствия.

— У меня отличная идея! — будто в ответ ему сказал Хамдан.

Все взгляды устремились на него.

— Нам надо обратиться к управляющему!

Абдун, подававший в этот момент Фаванису чай, вмешался:

— Хорошее предложение, только после этого придется рыть новые могилы.

— Устами младенца глаголет истина! — рассмеялась Тамархенна.

— Нужно идти. Собирайтесь! — решительно заявил Хамдан.

26

Перед домом управляющего толпился род Хамданов, и мужчины, и женщины. Во главе стояли сам Хамдан, Даабас, подслеповатый Атрис, Далма, Али Фаванис и поэт Радван, который настаивал на том, чтобы Хамдан шел один, иначе собрание сочтут за бунт и жестоко разгонят. Но Хамдан откровенно ответил ему: «Одного меня они, не моргнув, прибьют, а вот со всеми нами им не справиться». Шум привлек внимание жителей улицы, особенно тех, чьи дома стояли по соседству. Женщины высунули головы из окон, торговцы побросали свои корзины и тележки. И стар и млад спрашивал: чего хотят Хамданы? Хамдан взялся за медный молоток на воротах и постучал. Через некоторое время двери открыл мрачный привратник, и наружу вырвался аромат жасмина. Привратник недовольно взглянул на толпу и спросил:

— Чего надо?

Заручившись поддержкой стоящих у него за спиной, Хамдан ответил:

— Мы хотим встречи с господином управляющим.

— Все разом?

— Каждый из нас имеет право на встречу с ним.

— Ждите! Я доложу о вас.

Не успел Хамдан открыть рот, как Даабас проскользнул внутрь со словами:

— Будет достойнее, если мы подождем внутри.

Остальные, как голубиная стая за вожаком, устремились за ним. Они затолкали внутрь и Хамдана, который, казалось, был недоволен действиями Даабаса. Собрание переместилось на мощеную дорожку, ведущую из сада в дом.

— Выйдите! — закричал привратник.

— Не подобает выгонять гостей. Иди и доложи своему хозяину.

Привратник с презрением скривил рот, отчего лицо его сделалось еще суровее, и направился быстрым шагом к дому. Просители смотрели ему вслед, пока он не скрылся за шторой, отгораживающей вход в зал, после чего принялись разглядывать сад: фонтан, окруженный пальмами, обвитые виноградом беседки, кусты жасмина, взбирающиеся вверх по стенам. Но их растерянные взгляды снова и снова возвращались к шторе, отгораживающей вход в зал.

Наконец штору отодвинули, и к ним вышел сам аль-Эфенди, мрачнее тучи. Он со злостью сделал несколько резких шагов в их сторону и застыл на верхней ступеньке лестницы. Из-за широкой накидки было видно лишь его рассерженное лицо и домашние шлепки. В правой руке он держал четки. Управляющий обвел толпу высокомерным взглядом и задержался на Хамдане. Тот с преувеличенным почтением начал:

— Доброе утро, господин управляющий!

Управляющий ограничился скупым жестом в ответ.

— Кто эти люди? — спросил он.

— Род Хамданов, господин управляющий.

— Кто разрешил им войти в мой дом?

— Это дом их управляющего. Дом, в котором они ищут защиты, — с подобострастием ответил Хамдан.

Черты управляющего не смягчились.

— Ты оправдываешь их варварское поведение?

Даабасу надоела лесть Хамдана.

— Мы одна семья. Мы все потомки Адхама и Умаймы.

Аль-Эфенди недовольно ответил:

— Старая басня! Их давно призвал к себе Аллах.

— Мы живем в нищете и страдаем от несправедливости. Мы пришли к тебе всем родом, чтобы ты увидел, как мы несчастны.

— Наша жизнь даже тараканам противна, — вмешалась Тамархенна.

— Почти все мы побираемся, — надрывался Даабас. — Наши дети голодают. Мы ходим отекшие от пощечин надсмотрщиков. Разве такого отношения заслуживают потомки аль-Габаляуи и наследники его имения?

У аль-Эфенди рука с четками сжалась в кулак, и он закричал:

— Какого имения?

— Большого имения! Не сердитесь, господин управляющий! Огромный надел земли, который принадлежит нашей улице, возделанные участки и пустырь вокруг. Имение аль-Габаляуи, господин управляющий!

Глаза аль-Эфенди сверкнули злобой.

— Это имение моего отца и деда. Какое отношение к нему имеете вы? Вы сами наплели небылиц и поверили в них. Какие у вас доказательства?

Раздался ропот, в котором выделялись голоса Даабаса и Тамархенны:

— Это все знают!

— Все знают?! И что же? Если вы будете распускать слухи, что мой дом принадлежит вам, этого будет достаточно, чтобы отнять его у меня?! Ваша улица — известные любители гашиша. Скажите, когда это вы получали доходы с этой земли?

Все молчали.

— Наши отцы получали, — отозвался Хамдан.

— Доказательства?

— Они рассказывали нам, и мы верили, — снова ответил Хамдан.

— Наглая ложь! — завопил аль-Эфенди. — Убирайтесь, пока вас не выгнали!

— Покажи нам десять условий! — решительно заявил Даабас.

— С чего бы? Кто вы такие? Какое вы имеете к этому отношение?

— Мы имеем право.

Тут из-за дверей раздался голос Ходы-ханум[8], жены управляющего:

— Брось с ними разговаривать! Иди в дом! Охрипнешь, споря с ними.

— Иди сюда, госпожа Хода! Прими участие! — позвала ее Тамархенна.

Срывающимся от возмущения голосом Хода-ханум вскричала:

— Что за ругань средь бела дня!

— Да простит тебя Всевышний! — недовольно сказала Тамархенна. — Только наш дед, который закрылся от нас, и сможет рассудить.

Даабас вскинул голову и громко прокричал:

— Аль-Габялауи! Посмотри, как мы живем! Ты бросил нас на милость того, кто милости не знает.

Слова Даабаса прогремели так, что все подумали — их услышат в доме деда. Задыхающийся от злости аль-Эфенди негодовал:

— Убирайтесь! Вон отсюда!

— Пошли! — нетерпеливо бросил Хамдан.

Он сдвинулся с места и пошел к воротам. Все молча последовали за ним, даже Даабас. Однако Даабас поднял голову еще раз и так же громко прокричал:

— Аль-Габаляуи!

27

Лицо аль-Эфенди пожелтело от злости. Он вернулся в зал, где, насупившись, сидела его жена.

— На этом не кончится, — сказала она. — Вся улица будет это обсуждать. Если уступим, пиши пропало.

— Чернь! — брезгливо ответил аль-Эфенди. — Чернь, жаждущая завладеть имуществом. На этой улице, кишащей как пчелиные соты, никто не сможет доказать свое происхождение.

— Надо уладить это дело. Вызови Заклата, придумайте с ним что-нибудь. Заклат получает с нас долю, ничего не делая. Позови его, пусть отрабатывает деньги.

Аль-Эфенди долго смотрел на нее, прежде чем спросить:

— А Габаль?

— Габаль?! Габаль воспитан нами, — успокоила она его. — Он наш сын. У него нет другого дома, кроме нашего. Он не знается с Хамданами, и они не хотят признавать его. Считай они его своим, использовали бы его в своих делах. Будь спокоен на его счет! Габаль сейчас вернется от арендаторов и будет участвовать в совете.

Заклат явился по требованию управляющего. Это был мужчина среднего роста, полный, крепкий, с крупными грубыми чертами и шрамами на подбородке и шее. Они сели рядом, и Заклат сказал:

— До меня дошли плохие новости.

— Как быстро расходятся дурные вести! — с раздражением заметила Хода.

Аль-Эфенди бросил на Заклата хитрый взгляд.

— Это удар не только по нашей чести, это задевает и тебя, — сказал он.

— Уже долгое время никто не брался за дубинку, давненько не было кровопролития, — зарычал Заклат.