Марк Леви - Уйти, чтобы вернуться Страница 19

Эндрю и Капетта удивленно переглянулись. Капетта взял ручку. Пока он записывал продиктованные Пильгесом слова, Эндрю не удержался и задал мучивший его вопрос:

— Что я вам сделал, мистер Капетта?

— Вы действительно идиот или притворяетесь?

— Наверное, понемногу того и другого.

— Не помню, что там сказал ваш громила: пакетик или баночка сухой горчицы?

— По-моему, пакетик.

— Вы загубили всю мою жизнь, — пробормотал Капетта, снова принявшись строчить в блокноте. — Вам этого довольно или желаете подробностей? — Капетта поднял голову и посмотрел на Эндрю: — Нет, вам подавай подробности… У меня было двое детей, мистер Стилмен, мальчик семи лет и девочка четырех с половиной, Сэм и Леа. Роды Сэма были трудными и привели к осложнениям. Врачи сообщили нам, что у нас больше не будет детей. А мы всегда мечтали о брате или сестре для Сэма. Паолина, моя жена, родом из Уругвая. Дети — это вся ее жизнь. Она тоже преподаватель, учитель истории, только ее ученики гораздо младше моих. Когда мы убедились, что надежды больше нет, то решились на усыновление. Для вас не новость, что дело это длительное и невеселое. Некоторые семьи терпят годами, пока сбудется их мечта. И тут мы узнаем, что в Китае проблема с тысячами брошенных детей. По их закону об ограничении рождаемости семья может завести только одного ребенка. В Китае очень строгие власти. У многих родителей не хватает средств на контрацепцию. Когда у них рождается второй ребенок, за которого они не в состоянии заплатить штраф, им иногда приходится просто от него отказаться.

Эти малютки растут в сиротских домах, образование получают самое примитивное и обречены жить без надежды на лучшее. Я человек верующий и решил, что несчастье, которое нас постигло, нам ниспослано Создателем, чтобы мы узрели чужое горе, чтобы стали родителями для ребенка, отвергнутого близкими. Выполнив все китайские формальности — уверяю вас, самым законным образом, — мы получали шанс добиться своего в разумные сроки. У нас все получилось. Американские власти нас проверили и предоставили нам право усыновить ребенка. Заплатив сиротскому дому пять тысяч долларов — для нас это, между прочим, совсем не мало, — мы обрели величайшее счастье — после рождения Сэма, естественно. 2 мая 2010 года мы приехали в Китай за Леа. Согласно врученным нам документам, ей было всего два годика. Видели бы вы радость Сэма, когда мы привезли ему сестренку! Он с ума сходил от радости. Целых два года мы были счастливейшей семьей на свете. Сначала Леа плохо привыкала, много плакала, всего боялась, но она получала от нас столько любви, нежности и ласки, что через несколько месяцев преподнесла нам восхитительный подарок: стала называть нас мамой и папой. Сядьте, — обратился Капетта к Пильгесу, — неприятно, когда кто-то стоит за спиной.

— Не хотелось вас прерывать.

— Но вам это удалось.

— Продолжайте, мистер Капетта, — попросил Эндрю.

— Как-то вечером в конце прошлой осени я, как обычно, сел в автобус и поехал домой. Устроился по привычке на заднем сиденье и стал читать газету.

В тот вечер — излишне напоминать вам дату, мистер Стилмен, — мое внимание привлекла статья про сиротский дом в китайской провинции Хунань. Вы очень выразительно описали матерей, чью жизнь перечеркнули, похитив у них самое ценное на свете — детей. «Они ждут смерть, как лучшую подругу». Это ваши слова. Я не плакса, но, читая ваши строки, мистер Стилмен, я прослезился. Я плакал, складывая газету, плакал, засыпая вечером, после того как поцеловал дочь на сон грядущий.

Я сразу предположил, что она принадлежит к числу тех украденных детей. Совпадало все: даты, место, уплаченная сиротскому дому сумма. Я чувствовал это всем своим существом, тем не менее не одну неделю сознательно закрывал на это глаза. Искренняя вера обязывает уважать в себе человека. Бог обязал нас беречь ту частицу человеческого духа, которую Он нам дарует вместе с жизнью. Достаточно мгновения забвения, трусости, жестокости — и достоинство навсегда утрачено. Некоторые верующие страшатся потемок ада, но у меня, преподавателя теологии, это всегда вызывает улыбку. Ад находится совсем рядом с нами, он распахивает перед нами свои земные двери, когда мы теряем право называться людьми. Эти мысли не покидали меня ни днем ни ночью. Как оставаться сообщником, пускай пассивным, такой гнусности? Как слышать «мама» и «папа» из уст Леа, зная, что где-то, в другом доме, ее настоящие родители безутешно рыдают, повторяя ее имя? Мы хотели посвятить всю нашу любовь малышке, отвергнутой родителями, а не превратиться в укрывателей похищенного ребенка.

Снедаемый чувством вины, я все выложил жене. Но Паолина ничего не хотела слышать. Леа стала ее дочерью, как и моей, нашим дитятком. Здесь ее ждала лучшая жизнь, образование, будущее. А там родители ничего не могли для нее сделать, даже позаботиться о ее здоровье. Помню ужасный спор с Паолиной. Я не соглашался с ее логикой. Послушать ее, так было бы справедливо отнять детей у всех нищих! Я твердил, что это недостойные речи, что у нее нет права даже думать так. Я сильно ее обидел, и разговорам о Леа был положен конец.

Паолина старалась вести нормальную жизнь, а я продолжал неустанные поиски. Коллеги-китайцы меня уважали и помогали, чем могли. Я получал сведения по почте, через знакомых. Вскоре мне открылась неприглядная истина. Леа отняли у родителей пятнадцатимесячной. Факты известны вам не хуже, чем мне. В августе 2009 года отряд продажных полицейских устроил рейд по деревушкам провинции, похищая младенцев. Леа играла дома, когда они ворвались. Они схватили ее, мать попыталась ее защитить, и они сильно ее избили.

Я очень обязан одному коллеге, декану нашего факультета восточных языков Уильяму Хуангу. У него прочные связи с родиной, он туда регулярно наведывается. Я дал ему фотографию Леа. Ему хватило одной поездки, чтобы привезти мне страшное известие. Бригада, отправленная Пекином для задержания мерзавцев, занимавшихся торговлей младенцами, нашла родителей Леа. Они живут в деревне в ста пятидесяти километрах от сиротского дома.

В начале декабря жена повезла Сэма в Уругвай — решила погостить недельку у родителей. Мы договорились, что я останусь с Леа. После возвращения коллеги, когда истина перестала вызывать малейшие сомнения, я принял решение и приступил к организации самого страшного в моей жизни дела.

На следующий день после отъезда жены и сына мы с Леа сели в самолет. Учитывая происхождение моей дочери и мои намерения, получить визы не составило труда. В пекинском аэропорту нас ждал официальный гид. Он полетел с нами в Чанша и повез в ту деревню.

Вы не представляете, мистер Стилмен, что я пережил за те сутки, проведенные в дороге. Раз сто мне хотелось развернуться и удрать. Когда Леа улыбалась мне, когда смотрела мультики на экране в спинке кресла перед ней, когда называла меня папой и спрашивала, куда мы едем, я сходил с ума. После приземления я сказал ей правду — почти правду. Сказал, что мы навестим ее родину, и увидел в ее детском взгляде смесь удивления и радости.

И вот мы в ее деревне. Нью-Йорк остался в несусветной дали, а здесь немощеные улицы, глинобитные домишки. Электричество — и то редкость. Леа всему удивлялась, хватала меня за руку, радостно взвизгивала. Открывать для себя мир в четыре года — что может быть чудеснее?

Мы постучались в дверь, нам открыл мужчина. Увидев Леа, он лишился дара речи, но, когда мы с ним посмотрели друг на друга, до него дошло, зачем я пришел. Его глаза наполнились слезами, мои тоже. Глядя на него, Леа недоумевала, кто этот человек, расплакавшийся при виде маленькой девочки. Он отвернулся и позвал женщину. Стоило мне увидеть его жену — и затеплившаяся было надежда испарилась. Встреча вышла душераздирающей. Леа — вылитая мать. Случалось вам любоваться возрождающейся по весне природой, мистер Стилмен? В такие моменты трудно представить, что на свете бывает зима. Выражение лица этой женщины — самое потрясающее из всего, что я повидал за свою жизнь. Она опустилась перед Леа на колени, дрожа всем телом, протянула руку — и самые непобедимые в мире силы тут же возобладали. Леа без всякого страха, без малейшего колебания шагнула к ней, прикоснулась ручкой к лицу матери и погладила ее по щеке, как будто опознавала ту, кто произвел ее на свет. А потом обхватила ее за шею.

Эта хрупкая как тростинка женщина подняла ее и прижала к себе. Плача, она осыпала ее поцелуями. Подошел муж и крепко обнял их обеих.

Я провел с ними неделю, семь дней, на протяжении которых у Леа было два отца. За эти дни я постепенно внушил ей, что она вернулась к себе домой, что ее жизнь здесь. Я обещал ей, что мы будем ее навещать и что в один прекрасный день она опять пересечет океаны и навестит нас… Это была святая ложь — просто я не мог иначе, не было сил.

Гид, заодно и переводчик, понимал мое состояние, мы с ним подолгу беседовали. На шестой день, когда я плакал в темноте, отец Леа подошел к моей лежанке и позвал за собой. Мы вышли на холод, он набросил мне на плечи одеяло, мы присели на крыльцо, он угостил меня сигаретой. Я не курю, но в тот вечер не стал отказываться. Надеялся, что горечь табака поможет хотя бы на мгновение забыть терзавшую меня боль. Назавтра мы с гидом договорились, что днем, во время послеобеденного сна Леа, мы с ним уедем. Проститься с ней было бы мне не по силам.