Ник Хорнби - Hi-Fi Страница 19

– Выходит, ты еще не окончательно решила расстаться со мной? Еще остается шанс, что мы снова будем вместе?

– Не знаю.

– Если ты не знаешь, значит, шанс есть.

Боже мой!

– Послушай меня внимательно: если ты не знаешь, остается ли шанс, это автоматически означает, что шанс остается. Вот, например, в больнице врач говорит про тяжелого больного: я не знаю, есть ли у него шанс выжить. Он же не утверждает, что больной наверняка умрет. Он имеет в виду, что тот еще может выздороветь, пусть даже вероятность этого невысока. Так?

– Вроде так.

– Таким образом, у нас есть шанс снова быть вместе.

– Пожалуйста, Роб, перестань.

– Я всего лишь хочу понять, на каком я свете и каковы мои шансы.

– Твою мать! Оставь меня наконец в покое с твоими гребаными шансами! Я хочу, чтобы ты понял, что я сейчас в очень непростом положении, что я давно уже несчастлива, что в наших с тобой отношениях жуткая неразбериха, что я встречаюсь с другим человеком. Все это очень важно.

– Допустим. Но мне было бы легче, если бы ты дала четкий ответ.

– Четкий? Отлично. Вероятность того, что мы будем вместе, равна девяти процентам. Ситуация стала яснее? – Наш разговор достал ее дальше некуда, она готова взорваться, сидит зажмурившись и выговаривает эти слова убийственно-злобным шепотом.

– А это уже просто глупость.

Откуда-то из глубин мой разум взывает, что это не она здесь занимается глупостями. Какой-то частью сознания я понимаю, что она действительно не может мне ответить, что мои вопросы тупо повисают в воздухе. Но что толку? Знаете, что тяжелее всего переживаешь, когда тебя бросают? То, что от тебя ровным счетом ничего не зависит. Если бы от меня зависело, когда и каким образом меня бросят, я бы гораздо меньше переживал. Но тогда получилось бы, что никто никого не бросает, что все происходит по обоюдному согласию. Это как у музыкантов: когда они уже не могут договориться между собой, распускают группу, и каждый начинает свою сольную карьеру. Я понимаю, сколь ужасающе наивны и беспомощны мои потуги выпытать у Лоры, какова вероятность нашего воссоединения, но это – единственный доступный мне способ отвоевать у нее хотя бы подобие контроля над ситуацией.

Увидев Лору у входа в магазин, я абсолютно точно понял и потом ни секунды в этом не сомневался, что хочу, чтобы она снова стала моей. Возможно, это желание объясняется тем, что она меня отвергла. Если я добьюсь своего и она признает, что у нас все еще может уладиться, мне станет намного легче: я уже не буду чувствовать себя таким уязвленным, бессильным и жалким, я смогу на равных противостоять ей. Иными словами, я несчастен, поскольку не нужен ей; если у меня получится убедить себя, что я ей хоть немножко да нужен, я вновь стану нормальным человеком – перестану хотеть, чтобы она снова стала моей, и смогу спокойно подыскивать ей замену.

У Лоры на лице выражение – я его хорошо изучил за последние несколько месяцев, – одновременно говорящее о бесконечности ее терпения и о глубине разочарования. Невесело сознавать, что эта гримаса придумана специально для меня. Раньше она была ей без надобности. Лора вздыхает, подпирает ладонью щеку и пристально смотрит на стену.

– Ладно, для нас с тобой не все окончательно потеряно. Не исключено, что мы еще будем вместе. Шансы невелики, но они есть.

– Великолепно.

– Нет, Роб, не великолепно. Все паршиво.

– Это временно, вот увидишь.

Она качает головой – явно не верит мне.

– Сейчас я очень устала. Извини, если я прошу слишком многого, но не мог бы ты пойти в паб и выпить там со своими приятелями, пока я тут соберу кое-что? Мне нужно сосредоточиться, а при тебе не получится.

– Нет проблем. Но, пока не ушел, можно вопрос?

– Давай. Только один.

– Это глупый вопрос.

– Ничего страшного.

– Он тебе не понравится.

– Не тяни, спрашивай.

– С ним лучше?

– Что – лучше? И лучше, чем что?

– В смысле, секс. В постели с ним лучше?

– Ах ты боже мой, Роб! Неужели это тебя больше всего волнует?

– Само собой.

– Лучше, хуже – разве это что-нибудь меняет?

– Не знаю. – Я правда не знаю.

– Ладно, отвечаю: я тоже не знаю. Между нами пока ничего не было.

Вот оно!

– Ни разу?

– Да. Мне этого не хотелось.

– И даже раньше, когда он жил над нами?

– Вот уж спасибо тебе! Если помнишь, тогда я жила с тобой.

Я слегка сбит с толку и поэтому молчу.

– Мы спим вместе, но любовью не занимаемся. Пока. И вот что я тебе скажу: просто спать вместе – лучше.

Да! Да! Да! Сенсационное известие! Мистер Шестидесятиминутный Акт еще даже не приступил к делу! Я целую ее в щеку и иду в паб выпить с Диком и Барри. Я ощущаю себя заново родившимся. Мне настолько лучше, что я направляюсь прямиком в постель к Мэри.

10

ФАКТ: три с лишним миллиона из обитающих в этой стране мужчин спали с десятью, а то и больше женщинами. И что, все они похожи на Ричарда Тира? Все богаты, как Крез, или обаятельны, как Кларк Гейбл, или остроумны, как Клайв Джеймс?[47] Ни фига подобного. Допускаю, что из этих трех миллионов пять-шесть человек наделены одним или несколькими из названных достоинств, но все равно остается… ну да, остается три миллиона плюс-минус пять или шесть человек. И все они просто мужики. Все мы просто мужики, ведь и я – даже я – принадлежу к этому элитарному трехмиллионному клубу. Десять – не так уж и много, если ты холост и тебе за тридцать. Десять партнерш за два десятка лет сексуальной активности – это очень даже и хило, если задуматься: выходит, одна партнерша за два года, и если какие-то из десяти были подругами на одну ночь, которая наступала после двух лет сурового воздержания, это, конечно, еще не беда, но с такими показателями вряд ли прослывешь первым ходоком в округе. Десять – совсем не много, во всяком случае, для тридцати-с-чем-то-летнего холостяка. Двадцать, рассуждая таким образом, тоже не много. Как я понимаю, только имея на своем счету больше тридцати партнерш, можно рассчитывать на участие в шоу Опры Уинфри, посвященном проблемам промискуитета.

Мэри – моя семнадцатая любовница. «Как же ему это удается? – спросите вы себя. – Он плохо одевается, мучит своих бывших подруг, вечно чем-то недоволен, у него ни гроша за душой, тусуется с парочкой чокнутых меломанов и при всем при том умудряется переспать с американской певицей, похожей на Сьюзан Дей. Что за дела?»

Для начала пусть вас не обманывают звучные слова. Да, она американская певица, и у нее есть контракт с фирмой звукозаписи – но контракт из тех, по которым вы самостоятельно продаете свои кассеты в перерыве собственного выступления на престижнейшей лондонской площадке – в «Сэре Гарри Лаудере».[48] И если бы я был знаком со Сьюзан Дей, а зная ее больше двадцати лет, я чувствую себя ее знакомым, она бы первая признала, что быть похожей на Сьюзан Дей в «Полиции Лос-Анджелеса» – отнюдь не то же самое, что быть похожей, скажем, на Вивьен Ли в «Унесенных ветром».

Но и несмотря на все это, проведенная с Мэри ночь стала моим мужским триумфом, моим trahus mirabilis.[49] И знаете, благодаря чему я очутился у нее в постели? А благодаря тому, что я задаю много вопросов. Вот так. Вот и вся моя военная тайна. Если бы кто-нибудь выразил желание переспать никак не меньше чем с семнадцатью женщинами, я бы посоветовал ему: задавай вопросы. Этот прием действует безотказно в силу своей неожиданности. До сих пор банальные болтливые эгоисты с завышенной самооценкой встречаются достаточно часто, чтобы на их фоне мужчина вроде меня выглядел свежо и непривычно; Мэри даже сказала мне что-то подобное тем вечером…

Я понятия не имел, что застану Мэри и Стейка в пабе с Диком и Барри, который, судя по всему, пообещал устроить американцам настоящий субботний вечер в английском стиле: выпивка в пабе, ужин в индийском ресторане, поездка на ночном автобусе, ну и все прочее, что полагается. Но я все равно очень рад видеть их обоих; после одержанной над Лорой победы я на подъеме, и Мэри, которая совсем недавно видела меня насупленным и молчаливым, должно быть, подивится, что же со мной такое произошло. Ну и пусть дивится – нечасто мне выпадает случай заинтриговать барышню своей загадочностью.

Они сидят вокруг стола и пьют пиво. Мэри подвигается, чтобы мне было куда сесть, и, как только она делает это, я чувствую, что пропал. Наверное, во всем виновата идущая на свидание девушка, которую я видел из окна такси. Из-за нее перемещение Мэри по скамейке звучит для меня едва заметным, но тем не менее многозначительным романтическим намеком: глядите-ка, она сделала это ради меня! Смешно, конечно, но я сразу же начинаю беспокоиться, не просветил ли ее кто-нибудь из моих приятелей, Дик или Барри, – нет, это мог быть только Барри, – куда я тогда исчез и почему. Ведь, узнав про Лору и про наш с ней разрыв и про то, как тяжело я переживаю всю эту историю, Мэри должна потерять ко мне всякий интерес, а если учесть, что и раньше-то она никакого интереса не проявляла, это будет означать, что теперь я внушаю ей нечто противоположное интересу.