Ник Хорнби - Hi-Fi Страница 20

Барри с Диком расспрашивают Стейка про Гая Кларка; Мэри сначала слушает, а потом поворачивается ко мне и заговорщицким тоном осведомляется, все ли прошло нормально. Барри, гаденыш, проболтался.

Я пожимаю плечами:

– Она просто хотела забрать кое-какие свои вещи. Так, ерунда.

– До чего же я ненавижу эти дела. Когда вещи свои забирают. Я через это прошла как раз перед переездом сюда. Помнишь мою песенку «Patsy Cline Times Two»? Она про то, как мы с приятелем делили пластинки.

– Отличная песня.

– Спасибо.

– И ты написала ее прямо перед тем, как лететь в Англию?

– Я написала ее по дороге. Точнее, слова сочинила. Мелодию я еще раньше придумала, но не знала, что с ней делать, пока мне в голову не пришло это название.

Я начинаю подозревать, что Стейк – и за это я готов простить ему его кулинарное прозвище – служит ей всего лишь пугалом против ухажеров.

– То есть поэтому ты и приехала в Лондон? В смысле, ну знаешь, потому что пришлось делить пластинки?

– Ага. – Она пожимает плечами, потом ненадолго задумывается, а потом заливается смехом, поскольку утвердительным ответом все сказано и больше сказать нечего, но она все же пытается: – Он разбил мое сердце, и тут я поняла, что больше не могу оставаться в Остине. Я позвонила Стейку, он договорился о выступлениях и организовал квартиру. Вот я и поехала.

– Ты живешь вместе со Стейком?

Она снова смеется, фыркая в свое пиво:

– Да ни за что! Стейк ни в жизни не согласится жить со мной. Я бы его жутко стесняла. Да и мне не больно-то хочется слушать, что у них там за стенкой творится. Я для этого слишком ранима и одинока.

Она одинока. И я одинок. Я, одинокий мужчина, беседую с привлекательной одинокой женщиной, и она, насколько я способен судить, только что призналась, что испытывает сексуальную неудовлетворенность. Подумать только.

Какое-то время назад, когда мы с Диком и Барри сошлись во мнении, что по-настоящему важно не то, что ты собой представляешь, а то, что тебе нравится, Барри предложил составить вопросник для потенциальных партнеров, этакую двух-, трехстраничную анкету, позволяющую выяснить основные предпочтения сторон в области музыки, кино, телепрограмм и книг. Такой вопросник был призван: а) помочь избежать неловких разговоров; б) застраховать парня от риска очутиться в постели с девицей, а при следующем свидании выяснить, что она собрала всего Хулио Иглесиаса. Идея Барри нам понравилась, но он – на то он и Барри – сделал следующий шаг: составил-таки вопросник и предложил заполнить его одной бедняжке, к которой проявлял интерес; этим вопросником она нахлестала Барри по физиономии. И тем не менее в его идее содержалось очень здравое зерно: действительно, не стоит надеяться на длительные отношения, если ваши с партнершей музыкальные собрания практически ни в чем не пересекаются, а ваши любимые фильмы, окажись они на одной вечеринке, даже не подошли бы друг с дружкой поздороваться.

Если бы я дал вопросник Мэри, она бы меня им не нахлестала по физиономии. Она бы оценила важность эксперимента. У нас с ней происходит один из тех разговоров, когда каждое слово оказывается к месту, когда все совпадает, перекликается и переплетается, когда даже паузы, даже знаки препинания словно бы согласно кивают друг другу. Нэнси Гриффит и Курт Воннегут, «Ковбой Джанкис» и хип-хоп, «Моя собачья жизнь» и «Рыбка по имени Ванда», Пи-Ви Херман и «Мир Уэйна», спорт и мексиканская кухня[50] (да, да, да, нет, да, нет, нет, да, нет, да)…

Чувствуя, что все складывается замечательно, я время от времени даю ей возможность передохнуть: когда она умолкает, начинаю слушать, как Стейк рассказывает Барри, что за человек Гай Кларк в обыденной жизни, но Мэри каждый раз быстро возобновляет нашу с ней приватную беседу. По пути из паба в индийский ресторан я слегка отстаю от компании, чтобы она, если захочет, могла уйти вперед, но она тоже замедляет шаг. В ресторане я сажусь за столик первым, предоставив ей по своему усмотрению выбрать место, и она садится рядом со мной. Только под самый конец я делаю нечто, что можно расценить как шаг навстречу: я говорю Мэри, что нам с ней имеет смысл ехать домой в одном такси. Так оно более или менее и есть, поскольку Стейк живет в Кэмдене, а Дик и Барри – в Ист-Энде, то есть не то чтобы я в корыстных целях переиначиваю весь расклад. И я не говорю ей, что мне имеет смысл провести ночь у нее, – пожелай она покинуть мое общество, ей достаточно выйти из машины, сунуть мне пятерку и помахать на прощание рукой. Но когда мы подъезжаем к ее дому, она спрашивает, не хочу ли я ознакомиться с содержимым ее бара, и я отвечаю, что да, хочу. Так-то вот.

Ее квартира очень похожа на мою – такая же клетушка на втором этаже трехэтажного дома в Северном Лондоне. Настолько похожа, что мне даже делается неуютно: неужели так просто сымитировать антураж моей жизни? Один звонок другу, и готово? А у меня ушло десять лет или даже больше, чтобы пустить корни, да и те неглубокие. Впрочем, акустика у нее в квартире неправильная: здесь нет книг, нет занимающего всю стену стеллажа с пластинками и мебели совсем мало – только диван и кресло. У нее нет и приличной системы, а только мыльница и кучка кассет, частью купленных у нас. К стене – и это здорово – прислонены две гитары.

Она идет на кухню, которая отделена от гостиной только тем, что там кончается ковер и начинается линолеум, берет лед и два бокала (она не спрашивает, со льдом мне или без, но это первая за весь вечер неверно взятая ею нота, и поэтому я молчу), возвращается в гостиную и садится рядом со мной на диван. Я расспрашиваю ее про Остин, про тамошние клубы и тамошний народ; еще я задаю уйму вопросов про ее бывшего приятеля, и она много говорит о нем. О том, как у них все началось и как он ее послал, она рассказывает умно, искренне и со спокойной самоиронией, и я понимаю, почему у нее такие хорошие песни. Я о Лоре говорю не очень много, во всяком случае, меньше, чем Мэри, вдаюсь в подробности. Я сглаживаю острые углы и заравниваю шероховатости, оставляю широкие поля, и каждое слово звучит у меня с большой буквы – все для того, чтобы ситуация выглядела чуть более внятной, чем она есть на самом деле. Она выслушивает кое-что про Иена (но ей не приходится слышать производимого им шума, который слышал я), кое-что о Лориной работе, но ничего об абортах, или о деньгах, или об угарных синхронных оргазмах. Возникает ощущение, даже у меня, что я открываю ей душу: я говорю тихо, размеренно, подыскивая верные слова, в чем-то раскаиваюсь, по-доброму отзываюсь о Лоре, намекаю на кроющийся за сказанным бездонный океан тоски. Но все это на самом деле ерунда, всего лишь карикатурный портрет славного и очень ранимого парня, который вовсю хитрит, потому что мне нужно выдумать собственную реальность и потому что Мэри – мне так кажется – уже решила, что я ей нравлюсь.

Я никак не могу вспомнить, что делать, чтобы перейти к следующей стадии, да к тому же, как и всегда, не уверен, что эта следующая стадия наступит. В юности, бывало, кладешь руку на спинку дивана, а потом кисть падает ей на плечо или прижимаешься ногой к бедру; а в двадцать с небольшим, строя из себя крутого и многоопытного, я любил посмотреть барышне прямо в глаза и спросить, не хочет ли она остаться у меня на ночь. Но ни тот, ни другой вариант больше не кажется мне подходящим. Ну и что делать, когда ты много пожил и многое знаешь? В конце концов – если бы вы вздумали сделать ставку на такой исход, ваши шансы были бы приблизительно пятьдесят на пятьдесят – происходит неловкое столкновение посреди комнаты. Я встаю, чтобы пойти в туалет, она хочет показать дорогу, мы налетаем друг на друга, я облапливаю ее, мы целуемся, и вот я снова во власти сексуального невроза.

Почему каждый раз в подобной ситуации я первым делом думаю о неудаче? Ну почему нельзя просто получить удовольствие? Если ты задаешься этим вопросом, знай, плохи твои дела: мнительность – злейший враг мужчины. Вот и я уже тревожусь о том, поняла ли она, что у меня встал, и если поняла, то как она к этому относится; но я не в силах поддерживать в себе эту тревогу, не говоря уж обо всем остальном, потому что ее вытесняет скопище новых тревог и следующая стадия сразу представляется пугающе трудной, беспредельно страшной и абсолютно невозможной.

Только представьте, сколько опасностей подстерегает мужчину: может вообще ничего не случиться, слишком многое может случиться слишком рано, за напористым началом может последовать вялый конец, может оказаться, что размер – тот самый, который не имеет значения, – в твоем случае как раз значение имеет, да еще надо постараться, чтобы ей было хорошо… А женщины, им-то о чем тревожиться? Кое-где целлюлит? На то есть тренажерные залы. Промелькнет сомнение, не хуже ли я других? Рецепт тот же.

И все-таки я рад, что родился мужиком, разве только иногда жалею, что жить мужиком приходится в конце двадцатого века. Иногда мне кажется, что неплохо бы поменяться местами с отцом. Ему не приходилось волноваться о том, удалось ли довести ее до оргазма, так как он и не подозревал, что у них бывает оргазм; не приходилось ему волноваться и о том, какое место он занимает в первой сотне лучших партнеров моей матери, так как в списке ее партнеров он первый и он же последний. Разве не здорово было бы обсудить с отцом все эти дела?