Алексей Колышевский - Изгои. Роман о беглых олигархах Страница 19

Даже если ты находишься под двумя подписками о невыезде, твой загранпаспорт аннулирован, а имя твое стоит в «стоп-листе» на границе, все равно можно удрать куда угодно. Были бы, как говорится, «гроши». Это украинское словечко появилось в истории про красавицу не случайно. Именно выбравшись на Украину, она смогла выправить себе визу и перелетела на Остров – в милую Англию, которая очень скоро стала ей ненавистна.

Денег у красавицы не было, но у нее был капитал куда больший, чем чемодан наличности или коллекция золотых кредиток: у нее была ее красота. Вначале она попыталась устроиться в компанию чукотского губернатора «Миллхаус» и направила свои документы инспектору по кадрам, человечку с профилем разжиревшей цапли Денису Дынцису – тридцатилетнему пройдохе, невесть как оказавшемуся на службе у величайшего пройдохи нашего времени. Впрочем, как говорится, «свой свояка», или вот еще хорошая поговорка: «г…но к г…ну».

Денис, откровенно раздевая ее взглядом, потребовал ласки и любви взамен на туманное обещание помочь с трудоустройством и все, что просил, получил, однако ничего не сделал. Красавица Вика пригрозила было подать на него в суд, но Денис ее угроз не испугался, а в свою очередь пригрозил, что сделает все от него возможное, чтобы Вику лишили ее призрачного, зыбкого статуса политэмигранта и выслали в Россию, где ее ожидала тюрьма на долгие годы, а то и смерть. Вике слишком многое было известно о делах ее бывшего шефа, покровителя, любовника…

Униженная, но гордая женщина решила отомстить. О-о-о… Когда в красивой женщине роковым образом соединяются ум и гордость, то при соединении они дают холодную ярость, и ярость эта обязательно обратится против вызвавшего ее. Тогда нет спасения. Лучше поспешить застраховать свою жизнь на максимально крупную сумму, проявив заботу о ближних. Им эти деньги достанутся уже очень скоро. Вика отправилась в гости к Любителю Сигар, легко добилась аудиенции, не без удовольствия увидела, что тот ею сразу и очень сильно увлекся, и, улучив нужный момент, пожаловалась на своего обидчика.

Доподлинно не известно, успел ли Денис застраховать свою жизнь и собирался ли вообще сделать это, но спустя месяц после появления в его жизни Вики он выпал из окна своей квартиры на восьмом этаже, не оставив предсмертной записки. Полиция принялась за расследование этого дела неохотно: «сам черт не разберет, чем живут эти иммигранты. Одним больше, одним меньше. Хоть и был этот, который упал на тротуар, евреем, все равно – раз из России, то, значит, русский мафиозо, а раз так, значит, за дело его же „коллеги“ и вытолкнули на кислород». Так рассудили в Скотланд-Ярде и, переведя дело в разряд «самоубийства, несчастные случаи и случаи, повлекшие смерть по неосторожности», положили его в тот самый «долгий ящик», который никто никогда не видел, но все о нем говорят.

Итак, один негодяй погиб, а Вика с ужасом обнаружила, что попала в рабство к Феликсу и никакой надежды на то, что он когда-нибудь даст ей вольную, нет.

Сперва он был с ней ласков, обещал райские кущи и с легкостью произносил «я люблю тебя» по нескольку раз за день. Вика поселилась у него в лондонском особняке и стала вести ленивую жизнь беспечной содержанки: просыпалась в обед, засыпала в завтрак, кутила, принимала дома массажиста с тяжелой мужественной челюстью и чувственными руками. Потом оказалось, что массажиста нанял Феликс… В спальне в шести местах были установлены видеокамеры, специальная программа обеспечивала качественную, почти художественного уровня съемку. Однажды он позвал Вику к себе в кабинет, закрыл дверь, выключил свет и сказал, что хочет показать ей нечто весьма увлекательное. Заинтригованная Вика, расположившись поудобнее, приготовилась смотреть, а Феликс опустил с потолка огромный экран, включил проектор и объявил:

– Милая, я решил доказать тебе, что во мне не умер кинорежиссер. Вуди Алленом мне, разумеется, никогда не стать, но я вполне могу найти работенку где-нибудь на студии Дженны Джеймсон,[18] если, не ровен час, дела мои станут плохи.

И Вика увидела «фильм», в котором они с массажистом демонстрировали высокий уровень техники любви. Она кричала, требовала прекратить, умоляла Феликса остановить просмотр, плакала и говорила, что ей очень стыдно, но он лишь посмеивался и заставил ее досмотреть все до конца, затем подошел к ней, склонился над ее креслом и руками своими, жилистыми и крепкими, оперся на подлокотники. Вика порывалась встать, но он очень сильно ударил ее по уху, наотмашь. Ударил так, словно она была мужчиной, и Вика мгновенно потеряла сознание, но он не дал ей передохнуть: ватный тампон, пропитанный нашатырем, под нос; она приходила в себя, а он бил снова и снова, бил по голове, не трогая лицо. Так усмиряют волка, дикую собаку, любую скотину, для того чтобы показать, кто ее хозяин.

После побоев она приходила в себя несколько дней: голова болела постоянно, и все время рвало. За неделю Вика превратилась из цветущей холеной женщины в изможденную побирушку. Феликс появился только на восьмой день, и Вика вжалась в стену. Ее сковал ужас кролика перед удавом, она лишь смотрела на Любителя Сигар и беззвучно шевелила губами, силясь вымолвить «не надо». Но Феликс повел себя мирно: он сел на краешек ее кровати, протянул руку и погладил ее по голове:

– Эх ты, бедолага. И мозги у тебя на месте, а везет тебе прямо как утопленнице.

– Мозги были на месте, пока ты мне их не отшиб, – к ней наконец вернулся дар речи. Решила: «Пусть все что угодно, лишь бы не бил».

– У тебя лишь одна проблема, – продолжал рассуждать Феликс, не обращая на ее ответ никакого внимания, – у тебя нет стержня. Внутреннего. Вот и болтает тебя, всю такую распрекрасную, умную, от небожителя до массажиста. Я же никогда не поверю, что думаешь ты местом, которое у тебя между ног. Думать этим местом – прерогатива мужчин. Короче, я вот о чем – пора тебе заняться делом.

– Каким еще делом?

– Во-первых, привести себя в порядок. Ты выглядишь как трехрублевая проститутка с Казанского вокзала.

Она промолчала. «Пусть… лишь бы не бил». Феликс внимательно следил за ее реакцией, и, похоже, результат ему понравился. Во всяком случае, он позволил себя обмануть.

– Во-вторых, после процесса восстановления я верну тебе все прежние твои утехи, кроме того массажиста. Он сказал, что ты для него слишком хороша, и куда-то исчез.

– Мне наплевать на это, Феликс. Я же говорила, что…

– А мне плевать на то, что ты говорила. У тебя есть выбор – или работаешь на меня и продолжаешь жить привычной тебе жизнью, или катишься к чертовой матери, но в этом случае я прошу тебя учесть, что у меня скверный характер. Я иногда сам от себя прихожу в шоковое состояние. Одно могу сказать, если ты выберешь второй вариант… Иногда люди пропадают бесследно, совсем как твой любимый массажист.

– Я согласна.

– На что?

– Разумеется, на первый вариант, но позволь мне поставить одно маленькое, но существенное условие.

– Ну, попробуй.

– Ты больше никогда меня не ударишь.

Феликс размахнулся, и Вика, зажмурив глаза, закричала от ужаса. Он отдернул руку и рассмеялся издевательским смехом опереточного злодея:

– Условия мне ставить не надо. Я хозяин, ты на меня работаешь. Работаешь хорошо – и у тебя все хорошо, плохо – не обессудь. Я дам тебе один совет: забудь о том, что было в прошлом. Перестань надеяться, и станет тебе легко, как бабочке с английской лужайки. О том, что нужно делать, я расскажу, а сейчас мне надо еще кое-что. Я ни разу не имел дел с проституткой с Казанского вокзала, так что дай мне шанс, милая…

Россия пережила множество исходов своих детей из недр своих. Разумеется, все они, эти исходы, происходили не от хорошей жизни, и если не считать людей, которые, словно перекати-поле, не могут зацепиться за одно место, пустить на нем корни – такие существуют всегда, так вот, если не брать их во внимание, то эмиграция – это эпидемия, которая поражает сразу огромное количество людей и заставляет их бежать черт знает куда в поисках черт знает чего, что они робко и с надеждой называют «новой жизнью».

Скорбные пароходы Крым – Константинополь времен Гражданской, интернированное во время войны Гитлера со Сталиным гражданское население, еврейский журавлиный клин семидесятых годов двадцатого века, о котором какой-то пересмешник написал «а ты, улетающий вдаль Соломон», – все это не от хорошей жизни. Пароходы оттого, что большевики с дубьем наседали: не успеешь удрать, придет торжествующий хам и сровняет с землей твое достоинство. Бегство перемещенных оттого, что некуда было возвращаться: все равно из немецкого прямая дорога была лишь в плен советский, за Полярный круг. «Улетающий Соломон» оттого, что разрешили. Потому что понимало большевистское кремлевское старичье – еврей, покуда ему демократию не предоставишь, вечно будет в оппозиции. Так что в двадцатом веке было из России три исхода, и на этом историю скорбной, вынужденной, зачастую нищей эмиграции можно считать по-настоящему прошлой историей. Эмиграция двадцать первого века иная. Она – сознательная, комфортная, сытая, респектабельная и очень, очень, очень материально обеспеченная. И если в Нью-Йорке на проклятом всеми богами Брайтоне до сих пор полно брюзгливых, доживающих свой век лузеров волны семидесятых, а во Франции русская колония давно переселилась на пресловутое кладбище Святой Женевьевы из Буа (а потомки колонистов если и говорят по-русски, то при этом апокалиптически грассируют), то в Лондоне – этом центре современной респектабельной эмиграции – вы не найдете ни лузеров, ни грассирующих потомков, никого, с кем в принципе ассоциировалось когда-то понятие «невозвращенец». Высшее общество живет в собственных особняках, выкупленных у осколков английской чопорной аристократии, не устоявшей перед безграничной русской финансовой возможностью. Эмигранты попроще селятся в пригородах, боятся потерять работу, сни-мают квартирки за двести фунтов в неделю и ездят на работу в электричках. Для этих жизненный уклад не изменился, лишь электричка стала комфортней. Наемные рабы бежали из России в поисках лучшей доли, счастья, но так и не поняли, что счастье не в том, что живешь на Острове и продолжаешь продавать себя, а в том, что есть свобода. А вот свободы у этих прилондонских русских как не было, так и нет. «Хау ду ю ду? Ай…м файн», – и обязательно немного испуганная улыбочка, вечная бутылка водки в холодильнике, купленном в сетевом магазине «Теско», и обязательно эпизод с неожиданным выхватыванием этой бутылки из этого холодильника. И прямо из горлышка. Три-четыре хороших глотка. И наутро касса «Аэрофлота». Билет до Москвы или Питера. «Мама, я вернулся». Все.