Алексей Колышевский - Изгои. Роман о беглых олигархах Страница 20

Здесь нет ни малейшего подобия жалкого, смешного Брайтона, никакой «маленькой Италии» или «Чайна-тауна» на русский манер, и, что самое важно-характерное, отсутствует определяющее эмигрантскую классическую неустроенность в стиле подштанников женераля Черноты поведение женщин. Женщины-эмигрантки начала двадцатого века, заламывая руки, бежали от ужаса через фронты Гражданской к своим очаровательным и благородным борцам с мужицким хамством и красными тряпками. Женщины тряслись по разбитым дорогам, которые вели в разрушенные, глядящие пустыми окнами города, жили в отвратительных грязных «номерах». В кабацком угаре слезливые романсы про ямщика, которому некуда больше спешить, заглушались револьверными выстрелами и хрустальной октавой бутылок, разбивающих головы. Вчера еще милые, обожаемые, галантные рыцари-мужчины во время штурма эшелонов выбрасывали женщин из вагонов, и в льдистых глазах насильников и убийц не было приюта для любви милой, оторванной от Родины тургеневской женщине. Хождение по мукам: снова и снова – бесконечные перегоны, вагонные теплушки, тифозные бараки, черт знает кто на постели лежит рядом и платит едой и полубутылкой вина; выпить и забыть обо всем хоть на час, и так – все ниже, на самое дно человеческое.

Новые эмигранты и эмигрантки из России – люди самодостаточные, уверенные в себе, несмотря на то что у многих на старой Родине остались кое-какие неулаженные юридические вопросы преимущественно уголовного характера. Они предпочитают жить обособленно, но периодически любопытство берет верх, и они общаются, передают последние сплетни, обсуждают личную жизнь, разумеется, не свою, – их личную жизнь обсудят друг с другом их знакомые. И вот так, незамысловато и традиционно все в обществе новой российской эмиграции знают всё и обо всех.

Кто с кем развелся, кто с кем сошелся. Кто что купил, кто что продал, чтобы купить что-нибудь побольше: дом, суденышко для морских прогулок, гольф-клуб и все, на что хватает фантазии. И главное – кто сколько стоит. Это обсуждают в первую очередь, и для Феликса эти слухи никогда не были лишь слухами. Он всегда относился к ним как к ценнейшей информации. Феликс вел подробнейшее досье на каждого эмигранта-соотечественника и, зная больше даже самых отъявленных сплетников, держал тем не менее язык за зубами. Он знал все и обо всех, а о нем никто толком ничего. В этом обществе он был, что называется, «в авторитете», считался патриархом, с ним искали дружбы, к нему обращались за советом, с ним делились своими и чужими тайнами, не ведая, что доверяют самое сокровенное притаившемуся в засаде зверю.

«Близнецы-братья» из секс-шоу приглянулись Феликсу в одном из ночных клубов Амстердама. Сюда, в европейский вольный город, они перебрались из ставшего тесным Владивостока, а так как кроме кружения вокруг шеста, демонстрации гениталий и имитации полового акта (содержание их стандартного «номера») больше они ничего не умели, то занялись в Амстердаме тем же самым. Феликс не был извращенцем, он просто почувствовал животную энергию, исходящую от этих рослых, зеркально одинаковых «детей Божиих», как со смехом он обратился к ним, пригласив в отдельную кабинку.

– На сцене вы орали матом по-русски, всегда забавно встретить соотечественников, особенно занятых в таком интересном амплуа, – он испытующе посмотрел на обоих: – Не надоело?

– Еще как, – в унисон ответили близнецы.

– Тогда поехали со мной, – предложил Феликс, – у меня не надо будет отплясывать перед слюнявой кучей мастурбирующих ублюдков.

– А перед кем тогда? – тембр голоса Сергея был немного ниже, чем у сестры. Только так их и различали, по голосам. Во всяком случае, когда на них была одежда.

– А ни перед кем, – Феликс жестом пригласил их за стол, налил виски себе и близнецам. – Наоборот, появится возможность отомстить. Вы ведь мечтаете об этом, ребятки. Мечтаете отомстить всем, кто пялится на вас. Мечтаете отомстить жизни за то, что для других все, а для вас только грязная сцена или чужая, уделанная понятно чем кровать. Мечтаете отомстить тем, кто имеет на вас право лишь потому, что он заплатил. И не говорите, что я не прав. Мой анализ всегда на клеточном уровне, точнее не бывает.

Вика и близнецы выполняли у Феликса роль наводчиков. Вычисляли в эмигрантской среде одиночек, перебравшихся на Остров с большими деньгами и выбравших для себя долю зажиточных рантье. Собирали о них сведения: следили за передвижениями, связями в обществе, привычками. Феликса интересовало все – любые подробности, и горе было тому, кто попадал в паутину этого паука. Шансов на свободу практически не оставалось, лишь два выхода: или отдать то, что требуют, или…

Ольга Сергеевна предпочла второй вариант. Она не обратилась в полицию, когда получила на свой электронный адрес письмо с вежливым предложением перевести деньги на указанный счет в обмен на обещание не предавать огласке через газеты ее российское прошлое и британское настоящее. Рассудила, что это простой шантаж, блеф, за которым ничего и быть не может. Ее убийца умер на следующий день, прямо за обедом, когда влил в себя рюмку чистого джина. Джин ускорил распад биооболочки той самой капсулы с цианидом, а капсулу под видом таблетки от головной боли ему предложила Даша.

Нелегальный эмигрант

Очень даже может статься, что когда-нибудь система предполетной безопасности станет абсолютной и никто, даже самый изощренный в своих джихадовско-шизофренических придумках талиб, не сможет протащить на борт самолета и грамма пластиковой взрывчатки. Однако лучшим оружием такого талиба была и всегда будет неожиданность. Сохранять постоянную, непритупленную бдительность невозможно, а вот лелеять злой умысел можно годами, особенно если это угодно Аллаху, «господу миров, создавшему мусульман и облагодетельствовавшему их джихадом на своем прямом пути». Странные и непостижимые люди эти мусульмане. Они воинственны, они бескомпромиссны, они честны, и, возможно, от этой прямолинейности происходят все их комплексы, которые, к сожалению, становятся проблемами и всех остальных, то есть немусульман, без их на то желания. Я отчего-то понимаю мусульман, как понимаю гопоту из спальных районов мегаполиса. Между ними есть явное сходство. И те и другие не хотят считаться отверженными, стремятся повысить свой социальный статус, но, не зная точно, как им это сделать, прибегают к агрессии. Со временем идея повышения статуса забывается, а агрессия остается, заменив собой кодекс поведения огромной людской лавины, которая в одночасье может смести все на своем пути. И сметет, когда наступит день «Х». И вот, когда он наступит, милые дворники вместо метел достанут большие ножи-пчаки, которыми они в естественной своей среде обитания режут кротких баранов, и пойдут резать своих врагов. Кротких, наивных и спящих. Верящих в демократию. Верящих в братство всех людей вне зависимости от вероисповедания и цвета кожи. В крепкой руке потомка Чингисхана пчак способен снять с шеи человеческую голову на раз. Так что долго мучиться не придется – это будет вторая Варфоломеевская ночь, и несчастные гугеноты, если таковые еще остались, падут вместе с католиками и всеми, кто составлял когда-то народ, не чтящий заветы Магомета.

Почему-то эти мысли особенно остро пронзают мой воспаленный мозг именно в Америке. Быть может, оттого что она собрала в себе все известные в мире противоречия и наполнила этим содержимым свою Конституцию? Бог знает… Но я, раздвигая оставшиеся до дня «Х» годы, предвижу, что начнется этот день именно отсюда, из Америки, и уже потом с ходом Солнца пройдет по всей Земле. И ничего уже не будет: ни слез, ни страданий, ни войн. Все распри закончатся, ибо для них не останется религиозной почвы – инкубатора всех войн и раздоров. Тогда, наконец, люди получат единого Бога, и Земля превратится в рай, кущи в котором вырастут на крови жертв, принесенных во имя истинного благоденствия для достойных остаться в живых.

А пока день «Х» не наступил, самое разумное – не искушать судьбу и не проверять, насколько более совершенной стала система предполетной безопасности. Самое разумное – это обратиться к братьям-мусульманам и с их помощью исчезнуть со своим бесценным грузом. Исчезнуть же мне можно было лишь двумя путями: воздушным или морским. Воздух, судя по всему, был для меня заказан, а вот на море открывались широкие перспективы.

Аравийское судно «Бушра»[19] с портом приписки в Джидде и его капитан, милейший Санжар аль Зия – иранец, приняли меня на борт чернильной сентябрьской ночью, упакованного в сорокафутовый контейнер вместе с экскаватором «Катерпиллар». Экскаватор собирался плыть по морям в частично разобранном виде, от него ошеломляюще пахло машинным маслом и новой резиной – я задыхался в его обществе, и если бы меня вовремя не извлекли из контейнера, то эту историю, а заодно и мою жизнь можно было бы наконец завершить диагнозом «задохнулся от избытка впечатлений в компании траншейного экскаватора». Как там в «Обыкновенном чуде»? «Нелепо, смешно, безрассудно, безумно. Волшебно!» Волшебно мне стало на палубе: воздух свободы. Не той, оставшейся далеко позади женской статуи, а настоящей, морской свободы, пусть и ограниченной пока границами «Бушры» – нефтеналивного танкера, доставившего тысячи тонн нефти для прожорливых американских двигателей внутреннего сгорания и сейчас «порожняком» бегущего по волнам не хуже яхты под алыми парусами.