Юрий Буйда - Жунгли Страница 19

У Великой Пипы было смуглое цыганское лицо, нос с горбинкой и огромный рот с яркими губами. Она коснулась Музиной груди – пальцы были сплошь в кольцах и перстнях – спросила с материнской улыбкой: «Целка?»

В первый день Муза мастурбировала перед объективом и училась изображать оргазм.

- У тебя маленькая мускулистая вульва, - похвалила Великая Пипа. – И хорошо пропеченная попка. Смотреть на тебя одно удовольствие – так и хочется помацать.

На второй день Муза и Великая Пипа изображали лесбийскую пару. Но на третий день, когда режиссер крикнул: «Рот!», Муза сказала: «Нет». Она видела как это делали Камелия, Люсендра и другие девушки, и со стороны все выглядело просто. «Женщина должна использовать рот по прямому назначению», - сказала Люсендра. Но Муза сказал: «Нет».

Великая Пипа заплатила ей за два дня очень щедро – три тысячи рублей, поцеловала на прощание в губы и посоветовала не сжигать волосы перекисью: «У тебя прекрасная спелая пшеница, не превращай ее в гнилую рожь».

- Ты ей понравилась, - сказала Люсендра. – Она вообще девчонок любит больше, чем мужиков.

После школы Муза окончила курсы и стала работать парикмахером в салоне «Золотой локон». Посещали салон главным образом пенсионеры и гастарбайтеры. Мужчины заигрывали с Музой, но ей хотелось не этого, а замуж. Ей хотелось нежности, мягкости, легкости и глупости. Ей нравилось, когда Климс просто лежал рядом и задумчиво поглаживал ее по животу. Однажды, когда они вот так лежали и нежились, Климс вдруг сказал ни с того ни с сего:

- Если бы моя девушка стала фабричной, я бы ее изуродовал. Выколол бы глаз или плеснул кислоты в лицо.

Муза засмеялась.

- Я не шучу, - сказал Климс, водя пальцем вокруг ее пупка. – Такими вещами не шутят.

- Я сейчас от твоего пальца обоссусь! – сердито сказала Муза. – На хера мне Фабрика? Мне и без Фабрики хорошо.

Но ее страх перед Климсом только усилился.

Она захлопнула альбом, допила портвейн и прислушалась: за дверью было тихо.

Лева ровно дышал, когда она включила ночник и стала раздеваться, повернувшись к нему спиной. Дыхание его стало прерывистым, когда она повернулась к нему лицом и завела руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик. Муза выключила свет и легла поверх одеяла.

- Климс убил человека, - проговорил Лева. – Китайца.

Муза молчала.

- Зарубил его топором.

Она зевнула.

- Я видел, - продолжал Лева. – Он следил за тобой, когда ты ходила на Фабрику…

Муза повернулась на бок. В темноте лицо Левы казалось туманным овалом.

- Ты ходила туда с Люсендрой. Три раза. Он следил за вами, когда вы шли туда, а потом обратно.

Она молчала.

- Его посадят лет на двадцать. Или пожизненно. – Лева сел по-турецки. – Знаешь, зачем он каждую неделю ездит в психбольницу? А я знаю. Он там избивает женщин. Бьет пациенток, всяких пьяниц и наркоманок. У него там есть дружок, который приводит ему женщин, а Климс их бьет и трахает. Толстых вонючих старух трахает. Раздевается догола и лупит их ремнем, а потом трахает, а потом снова лупит…

Муза повернулась на другой бок, всхлипнула. Она догадывалась, что Лева говорит правду, и чувствовала себя сейчас так же, как в шестнадцать лет, когда стала школьной королевой красоты: сначала нахлынуло счастье, а потом захлестнула тоска, потому что никаких чудес не случилось. А она ждала чуда, верила в свое «вдруг», покупала лотерейные билеты и носила на груди амулет – золотой квадратик с китайским иероглифом за десять рублей, который назывался фэн-шуй и гарантировал успех. Этот амулет подарил ей Климс. Теперь Климса посадят, как уже посадили многих его дружков, и она останется одна. Климс никогда ее не жалел. Ее никто никогда не жалел. И мать… Куда бы они ни отправлялись, мать всегда теряла маленькую Музу, в магазине или в зоопарке, и с тех пор ничего не изменилось.

Лева сел на край диванчика.

Муза, не оборачиваясь, взяла его руку, положила на свой живот и снова всхлипнула.

Лева не знал, что ему теперь делать. Вот уже несколько месяцев он тайком ото всех трахался с Люсендрой – она сама его однажды позвала к себе домой и дала без лишних разговоров. Это она рассказал ему о походах Климса в психбольницу, где мать Люсендры работала старшей медсестрой. Люсендра была из тех девушек, которым цинизм заменял ум, хотя и дурой ее назвать было нельзя. Тайком ото всех она учила итальянский язык, чтобы поехать в Италию и встретиться там с великим Тинто Брассом. Лева был для нее спарринг-партнером – Люсендра отрабатывала с ним в постели приемы, которые могли пригодиться ей на съемочной площадке. Ей нравилась мягкость Левы, его жажда новых знаний и его нежный язык, которым он неутомимо исследовал укромные уголки ее тела. От нее Лева узнал о Фабрике и о Музе.

- Она – уклейка, - говорила Люсендра. – Безмозглая уклейка. Ей нравится быть жертвой. С ней нельзя распускать нюни. Ей нужен хозяин – она ему будет тапочки в зубах приносить. Типичная русская баба, которая до семидесяти остается четырнадцатилетней (Люсендра внимательно слушала Великую Пипу и любила иногда процитировать ее в подходящей компании).

Лева кивал, соглашался, но по-прежнему больше всего на свете хотел Музу, эту безмозглую уклейку.

Он сидел на краешке ее дивана и водил кончиками пальцев по ее бедру.

- Я красивая, Лева? – спросила Муза, не оборачиваясь.

- Конечно.

- А что у меня красивое? – Она легла на спину. – Конкретно что?

- Все.

- Что – все?

- Пальцы…

- Пальцы! – Она хихикнула. – Какие еще пальцы?

- На ногах…

В его романах главный герой - Капитан Сириус – не знал никаких проблем с женщинами. Он брал их одну за другой, чувствуя себя сборщиком налогом при исполнении служебных обязанностей. Капитан Сириус был твердым, решительным и немногословным человеком. Лева тоже был твердым и немногословным, но вот решительности ему сейчас как раз и не хватало.

Муза лежала рядом с ним, закинув руки за голову.

Два дня назад она сделала в салоне бразильскую эпиляцию – при помощи горячего воска удалила все волосы с лобка и около, испытав жгучую боль и отдав за это три тысячи рублей. Теперь ей, конечно, хотелось, чтобы кто-нибудь оценил ее гладкий лобок, приобретенный такой дорогой ценой. Вообще-то она сделала это для Климса, но он был занят два дня, а теперь, похоже, ему будет не до нее.

- А что еще? – спросила она.

- И на руках.

- На руках что?

- Пальцы.

- Пальцы… - Она со вздохом обняла его за шею, привлекал к себе и обхватила ломкими детскими ножками. – Можешь кончить в меня. Сегодня можно.

Той ночью Лева решил убить Климса. Нужно было придумать, как донести на Климса в милицию, чтобы никто не узнал имени доносчика. Лева не сомневался в том, что придумает, как это сделать. Был еще один способ – граната. В овраге у Кандауровского рынка два года назад Лева нашел гранату «Ф-1». В интернете он выяснил, что граната – боевая: учебно-имитационные окрашиваются в черный цвет с двумя белыми полосками, а та, которую он нашел в овраге, была окрашена в зеленый. Оставалось сделать из нее растяжку, а потом подсунуть Климсу. Лева был готов на все ради Музы, безмозглой уклейки, и той ночью он придумал, как убить Климса.

А Муза той ночью впервые испытала настоящее женское наслаждение. Лева лизал и сосал ее, как конфету, а трахались они так, словно были одним телом, а не сцепившимися у водопоя хищниками. Лева был моложе ее на четыре года, но зато он был на голову выше Климса. А значит, Муза могла смело гулять с ним под руку и надевать туфли на высоких каблуках, чего не могла себе позволить с коротышкой Климсом.

Крокодил не спрашивал, куда Климс навострился среди ночи. Он уважал Климса за ум. Года два назад в Жунгли приехали какие-то депутаты, Каминский и Фок, двое молодых мужчин в дорогих костюмах. Обычно Крокодил и Климс на такие встречи не ходили, но тогда они крепко выпили и решили послушать депутатов. Те ругали Путина, говорили о свободе и либерализме. Гена подремывал, а Климс слушал, поигрывая желваками. Наконец он не выдержал и громко спросил:

- А фамилия Каминский – какой национальности?

Депутаты переглянулись. В зале смеялись.

- Вы можете уточнить вопрос? – спросил Фок.

- Я вот русский, как Путин, - лениво сказал Климс. – А вы?

- А я не Путин, - ответил Каминский.

- Да это и видно, - сказал Климс. – Это за сто метров видно.

Зал хохотал. Встреча депутатов с народом была сорвана, зато народ повеселился. А Климс стал героем Жунглей.

- Ну ты писатель! – восхищался Гена. – А я и не понял, что они евреи.

- Пидорасы они, - сказал Климс. – Евреи умные, а эти – пидорасы.

До дома Люсендры было метров триста дворами. Они свернули за пожарную часть.

- А в церковь пойдете? – вдруг спросил Климс.

- На хера в церковь? - не понял Гена.

- Венчаться.

- Не знаю. Пойдем, наверное. Все ходят. Бабам нравится – красиво.