Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона Страница 19

Она не могла бы сказать, много ли времени прошло. Дневной свет в окнах башни померк, зарево пожаров стало ярче. Грохот постепенно стихал в городе. Стали слышнее человеческие голоса. Неожиданно смолкли выстрелы, и Пиф показалось, что настала тишина.

Она пошевелилась, потерла затекшие ноги и поняла, что очень голодна.

И тут башня оказалась полна народу. Пиф не поняла, в какой момент все эти люди заполонили помещение на третьем этаже, где она таилась все это время. Ходили, мигая вспышками, бойкие девицы с фотокамерами. Совали микрофоны прямо в губы плотному коротко стриженому военному в белом мундире (это и был генерал Гимиллу). Несколько встрепанных женщин трясли замусоленными блокнотами. Одна из них сорванным голосом допытывалась:

— Но численность жертв установлена?..

Генерал лениво отбрехивался. Да, установлена. Конечно, примерно. Разумеется, восстановлен. Да, гарантирует. Естественно, отвечает. У вас что, есть сомнения?

— Орудия — не аргумент! — ярился какой-то бородач, размахивая обслюнявленным микрофоном перед самым носом генерала. — Сжечь не значит ответить!

— Нам велено было расстреливать сторонников мар-бани, — холодно ответил генерал, отведя микрофон от своего лица и скроив брезгливую гримасу. — Если вы принадлежите к числу таковых, милостивый государь...

— Гуманизм! — надрывалась растрепанная женщина с блокнотом. Вторая стояла рядом и хищно скалилась, посверкивая очками с разбитыми стеклами.

Генерал обвел собравшихся равнодушным взором.

— Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы, господа?

Ответом ему было настороженное молчание. Еще раз лязгнула фотокамера, озарив помещение мертвенным блеском вспышки.

— Отлично, — сказал генерал Гимиллу. — В таком случае позвольте мне сделать заявление.

Он не глядя протянул руку, и адъютант сунул ему в пальцы глиняную табличку, на каких пишутся все официальные документы. Тотчас же собравшиеся вновь жадно ощерились микрофонами, протягивая их к генералу, будто нищие за подаянием.

Генерал неторопливо отставил табличку на вытянутой руке — он был немного дальнозорок.

— "Глубоко сочувствуя народу вавилонскому, понесшему жертвы вследствие безответственных выступлений мар-бани, правительство вавилонское в храме Эсагилы сим постановляет: всех павших, независимо от их политических убеждений и обстоятельств гибели, предать достойному погребению. В случае, если убитый будет опознан родственниками или близкими и в случае, если означенным родственники погибшего убедительно докажут, что убитый являлся кормильцем семейства, означенному семейству будет назначена от правительства единовременная компенсация по утрате кормильца в размере 60 сиклей. На опознание убитых выделяются семь дней, считая с момента обнародования настоящего обращения к народу вавилонскому. Опознание будет производится в морге храма Гулы-Ишхары круглосуточно. Правила производства опознания будут вывешены на воротах храма".

Он отдал табличку адъютанту и негромко добавил:

— Пресс-конференция окончена.

И повернулся спиной, желая уйти.

— Генерал! — окликнул его один из журналистов.

Генерал Гимиллу обернулся, с явным неудовольствием поглядел на говорившего.

— Что-нибудь еще? Я чрезвычайно занят, знаете ли. Мне и так пришлось пойти навстречу вашим желаниям вопреки государственной необходимости и выделить драгоценное время на все эти разговоры.

Вперед выступили сразу двое — рослый черноволосый бородач и растрепанная женщина.

— Мы являемся представителями общественной организацией «Жизнь ради жизни», — агрессивно начал бородач. Женщина за его плечом кивала. — Мы настаиваем на том, чтобы представители общественных организаций были допущены в морг храма Гулы-Ишхары...

Генерал подумал немного и неожиданно согласился.

— Мы настаиваем на том, чтобы нас сопровождали представители иных организаций, — встряла растрепанная женщина.

— Например? — Гимиллу прищурился. Ему очень хотелось вышвырнуть нахалку в окно, и он вовсе не скрывал этого. К тому же, она была некрасива.

— Правительственных, — пояснила женщина.

Генерал продолжал глядеть на нее в упор, все более откровенно давая ей понять, НАСКОЛЬКО же она некрасива. И молчал.

И тут задерганный злющий лейтенант сказал:

— Здесь имеется представитель Государственного Оракула.

И безошибочно указал на Пиф.

Пораженная, Пиф поднялась. Злющий лейтенант подал ей руку. Как он ухитрился запомнить ее, если видел удостоверение служащего Оракула всего лишь мгновение и уже несколько часов не обращал ни малейшего внимания на ее присутствие?

Приволакивая ногу, Пиф подошла ближе к группе журналистов.

— Почему она хромает? — спросила растрепанная женщина. — Вы стреляли в нее?

— У меня ноги затекли, — хрипло объяснила Пиф.

Генерал Гимиллу фыркнул.

— Теперь я могу идти? — ядовито поинтересовался он. И, не дожидаясь ответа, вышел.

В ожидании, пока провожатые будут готовы выступить, журналисты бродили по комнате, где стало очень тесно и душно, возбужденно переговаривались между собой, перематывали фотопленку, листали блокноты с записями. Пиф снова подошла к окну. Чернота притаившегося внизу разгромленного города казалась беспредельной. Ночное небо озаряли пожары. Горизонт был беспокоен — горело даже далеко за городом.

Внизу, в Эсагиле, шла своя жизнь. Проезжали грузовики и бронетранспортеры. Внезапно оживал и начинал орать динамик — какие-то лязгающие команды, обильно разбавленные матом, без начала и конца, мгновенно смолкающие, когда выключали трансляцию. Несколько раз открывалась перестрелка, но и она смолкала, будто ножом обрубленная. Дважды Пиф слышала одиночные выстрелы. Растрепанная женщина, которая препиралась с генералом Гимиллу, подошла незаметно к окну и, услышав эти выстрелы, проговорила:

— Раненых добивают, сволочи...

Пиф отошла от нее подальше.

Ночь была бесконечной, но спать никому не хотелось.

Пиф нашла злющего лейтенанта и попросила у него поесть. Лейтенант глянул куда-то в угол, мимо Пиф, сунул ей в руки копченую рыбу с куском мокрого хлеба и ушел. Таясь от остальных, чтобы не отобрали, Пиф жадно проглотила хлеб и рыбу. Ей сразу стало легче и даже усталость прошла. И ночь сразу перестала быть бездонной.

Она снова села на ящик, обхватив колени руками. «СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА...» Она дала прогноз. Почему они допустили?.. Смутно она догадывалась, что ее предсказание каким-то странным, непостижимым образом повлияло на решение мар-бани начать мятеж.

И еще она знала теперь, что предсказание было неправильным.

«Жрица — пустой сосуд.»

А она, Пиф, — вовсе не пустой сосуд. Она полна любви и страха.

— Эй, девка, — позвал ее кто-то тихим осипшим голосом.

Она подняла глаза. Злющий лейтенант. Стоит рядом, протягивает ей плоскую жестяную флягу.

— На-ка.

Она взяла, поболтала флягой. Там что-то плеснуло. Ей хотелось пить, поэтому она бросила на лейтенанта благодарный взгляд. Лейтенант неожиданно усмехнулся.

Во фляге была водка. Пиф закашлялась от неожиданности.

— Вот блядь!.. — пробормотала она. И приложилась к фляге уже поудобнее.

Сделав еще несколько глотков, вернула владельцу.

— Ух. Спасибо.

Тот забрал флягу, завинтил потуже пробку и ушел.

Постепенно Пиф сморил сон. Она так и заснула в ярко освещенном помещении, под громкие возбужденные голоса журналистов.

Их выпустили из башни только к полудню следующего дня. Пиф проснулась оттого, что ее мучила страшная жажда. Она грызла губы и злилась. Но почти сразу же после ее пробуждения в башню вошел генерал Гимиллу и негромко сказал:

— Господа, конвой готов сопровождать вас. Убедительно прошу соблюдать порядок и спокойствие, иначе к вам будут применены санкции. В городе объявлено военное положение.

Храм Гулы-Ишхары находился в Шуанне, где вчера ночью лютовали пожары. Из развалин домов поднимался дымок. В пыльном летнем воздухе стоял едкий запах пожарищ.

Журналисты оживленно вертелись по сторонам, то и дело наводя камеры на сгоревшие дома. Кто-то из них горько рыдал, поскольку видеокамера оказалась разбитой. В голове у Пиф мутилось от жажды. Она подошла было к общественному колодцу, но солдаты отогнали ее, сказав, что местные жители сбрасывали туда трупы.

Во дворе храма распоряжались солдаты. Танк хозяйски расположился на клумбе, сломав несколько розовых кустов и разметав гусеницами при развороте комья жирной черной земли — драгоценнейшей земли, которую привозили сюда из Барсиппы и Урука.

Журналистов провели в просторные Залы Смерти — попросту говоря, в морг, где холодильные установки поддерживали постоянную температуру. Погибших продолжали сносить — работа по очистке города еще не завершилась.