Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона Страница 20

На стеллажах в два яруса лежали одеревеневшие тела. Пожилой раб в черном ватнике и валенках на босу ногу ковылял от трупа к трупу. Непрерывно слюня химический карандаш, писал номер на босой ступне очередного покойника и ковылял к следующему. Когда журналисты входили в Зал Смерти, он как раз выводил номер 381.

Все вновь вошедшие тут же замерзли и принялись стучать зубами. Пиф отделилась от журналистов и стала медленно ходить между стеллажами, разглядывая лица убитых. Растрепанная женщина нагнала Пиф и повисла у нее на руке.

— Что вы скажете как представитель Государственного Оракула?

Пиф тупо посмотрела на нее.

— О чем?

— Как — о чем? Об этом бесчеловечном избиении!

— ...СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА... — проговорила Пиф.

— Вы согласны, что политика нынешнего правительства зашла в тупик? В экономический и социальный тупик? — наседала женщина.

— Да, — сказала Пиф, чтобы та отвязалась.

— Но как представитель государственного...

— Я не знаю, — с раздражением произнесла Пиф. И добавила, ощутив неожиданный прилив сил: — Пошла на хуй, липучка.

Женщина, оскорбленно вереща, отстала.

А Пиф пошла дальше.

— "Триста... восемьдесят... пять..." — бормотал служитель в ватнике, мусоля карандашом чью-то грязную мертвую пятку.

Пиф подошла поближе, поднялась на цыпочки, чтобы увидеть лицо.

— Беда, девка, — сказал ей дружески раб. — Ты гляди, сколько народу побили. И все несут и несут.

Пиф молча смотрела на убитого номер 385. Он лежал, запрокинув голову, одна рука на груди, другая слегка развернута тыльной стороной. У сгиба локтя синела татуировка — номер. Пиф видела цифры: 812... университетский шифр. И дальше средний балл: 3.3 — да, он плохо учился. Он вообще не был усерден, ни в университете, ни потом, в Оракуле...

— Во как, девка, — повторил служитель. — Страсть, чего наделали.

Пиф смотрела на мертвеца и молчала. У него было безобразное синее пятно на переносице.

Раб сказал:

— Знакомца встретила, что ль?

Как о живом спросил.

Пиф кивнула. И прибавила:

— Кажется...

Раб ухватил мертвеца за плечо, повернул набок.

— Гляди, девка, в затылок его застрелили, — сказал он. — Вот ведь зверье... А перед тем еще и били.

— Положи его, — сказала Пиф. — Не трогай.

Она старалась, но не могла его узнать. Да и нечего было узнавать в этой окоченевшей пустой оболочке, где не оставалось больше никакого Бэды. По этой брошенной оболочке она даже плакать не захотела.

Да, но если он ушел, то куда? Где он, в таком случае, если здесь его больше нет?

Пиф поглядела по сторонам. В противоположном углу щелкали фотоаппараты, несколько человек осаждали руководителя работ по очистке города — тот на свое несчастье зашел в храм посмотреть, как идут дела.

Шаркая валенками, служитель пошел дальше ставить номера.

Мертвец лежал и бессмысленно таращился в потолок.

Пиф набрала полную грудь воздуха, насколько позволяли легкие, запрокинула голову к теряющемуся в полумраке потолку и страшным, нечеловеческим почти, голосом закричала:

— Бэ-э-эдааа!..

В СВЯЗИ С НЕОБХОДИМОСТЬЮ КАЧЕСТВЕННО УЛУЧШИТЬ РАБОТУ ГОСУДАРСТВЕННОГО ОРАКУЛА И ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ ВАЖНОСТЬ ЭТОГО УЧРЕЖДЕНИЯ ДЛЯ ЧЕТКОЙ РАБОТЫ ВСЕГО ГОСУДАРСТВЕННОГО МЕХАНИЗМА ПРАВИТЕЛЬСТВА ВАВИЛОНСКОГО...

ПРИКАЗЫВАЮ:

...КОРЕННАЯ РЕОРГАНИЗАЦИЯ... КАЧЕСТВЕННЫМ ОБРАЗОМ... (и так далее)

...ОТНЫНЕ ДОЛЖНОСТЬ ВЕРХОВНОГО ЖРЕЦА СЧИТАЕТСЯ УПРАЗДНЕННОЙ. ДЕЙСТВУЮЩИЙ ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ ПОДЛЕЖИТ УВОЛЬНЕНИЮ С ВЫПЛАТОЙ ВЫХОДНОГО ПОСОБИЯ В РАЗМЕРЕ ПЯТНАДЦАТИ МЕСЯЧНЫХ ОКЛАДОВ.

ВВЕСТИ ДОЛЖНОСТЬ ВЕРХОВНОГО МЕНЕДЖЕРА С ОКЛАДОМ В РАЗМЕРЕ, РАВНОМ ОКЛАДУ ВЕРХОВНОГО ЖРЕЦА...

...ЗА НАРУШЕНИЕ ТРУДОВОЙ ДИСЦИПЛИНЫ, ЗЛОСТНОЕ НАРУШЕНИЕ ОБЕТА БЕЗБРАЧИЯ И БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПРИ ДАЧЕ ПРОРОЧЕСТВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ, ЧТО ИМЕЛО НЕОБРАТИМЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ И ПОСЛУЖИЛО ДЕТОНАТОРОМ (и так далее) МЛАДШУЮ ЖРИЦУ, ИМЕНУЕМУЮ ПИФ, УВОЛИТЬ ИЗ ОРАКУЛА ЗА ПРОФЕССИОНАЛЬНУЮ НЕПРИГОДНОСТЬ БЕЗ ВЫХОДНОГО ПОСОБИЯ.

...ХАЛАТНОСТЬ И БЕЗАЛАБЕРНОСТЬ... ВЕСЬ ПЕРСОНАЛ МЕДИЦИНСКОГО КОРПУСА ОШТРАФОВАТЬ НА СУММУ МЕСЯЧНОГО ОКЛАДА...

...ИМЕНУЕМУЮ КАНДИДА... ...С ПУБЛИЧНЫХ ТОРГОВ...

Ну вот, собственно, и все.

Прах

...Стало быть, умер.

Наставник Белза умер. В своей постели, как и хотел, в собственной, на заработанные деньги купленной квартире в центре Вавилона, и жена даже не заметила, как отошел. Просто перестал дышать, в чем она удостоверилась лишь наутро, да и то не сразу.

Мертв. И ничего с этим поделать нельзя.

Асенефа посмотрела на себя в зеркало, прежде чем занавесить его марлей, какой нынешним летом закрывали окна от комаров. Будто прощалась. Увидела глаза иконописной красоты, в двойных кольцах ресниц и усталости. Рот увидела, маленький, узкогубый. Остренькие скулы. Такому лицу только вдовий платок и впору. Поглядела — даже не вздохнула. И закрыла свое лицо ржавой от пыли марлей. А других зеркал в доме не было.

Ушла в кухню, там засела. Сварила себе кофе. Потом еще раз сварила кофе, но допивать уже не стала — сердце забухало в горле. Пусто на душе и спокойно. И делать ничего не хотелось. Рука не поднималась делать что-то. По телефону позвонить разве что?

Ну, и куда звонить — в милицию, в скорую? Нелепость и того, и другого очевидна. Он умер.

Что, спрашивается, делать здесь милиции?

— Уважаемая госпожа Смерть, вам придется последовать за нами. Вы подозреваетесь в совершении преднамеренного убийства.

— Я не стану отвечать на вопросы, пока не позовут моего адвоката.

Тут же и рыло адвоката вылезет...

Асенефа мотнула головой: сгинь, бес.

...Потом врачи — как приходили они всю жизнь из районной поликлиники (да и из ведомственной, от Оракула кормившейся, тоже):

— Анальгин с амидопирином три раза в день после еды... и хорошенько пропотеть...

Она посмотрела в раскрытую дверь кухни. А он остывает — там, в спальне.

Залпом допила кофе, только сейчас поняв, что забыла положить сахар. Решительно отодвинула табуретку, чтобы не мешала, и водрузила себя на колени, лицом в сторону прокопченной вентиляционной решетки под потолком в углу кухни, где по достоверным данным компаса находился восток.

Глубоко вздохнула. Итак...

— Отче наш, который на небесах... Раз ты — наш отец, значит, мы все — братья и сестры, так, получается? Нет, это неправильно. Неправильно, потому что в сердце своем я чувствую иначе. Ведь ты заглядываешь иногда в мое сердце, господи? Тогда ты знаешь, что я стала бы лицемерить, говоря: «отец наш». Я Асенефа, ты помнишь меня? Мне дали имя египтянки, жены этого раздолбая Иосифа, который сны толковал. Удачно толковал, на чем и поднялся. Совсем как мой Белза. Мой персональный Иосиф. Он мертв. Вон, в комнате лежит, можешь полюбоваться. И скоро набегут все его бабы, не сомневаюсь. Завоют, суки. Мои сестры, если уж ты — наш отец.

Ну ладно, Манефа — она моя сестра. Моя настоящая сестра. Я ее люблю. Он трахался с ней, когда она только-только приехала из Кадуя поступать в институт, молоденькая была, нежная. Лучше уж с ним, чем с этими козлами из ихнего института.

Актерка тоже оказалась славной, к тому же, он ее бросил. С Актеркой он трахался, когда я валялась в больнице после этого чертова аборта с этим чертовым воспалением. Ты не думай, господи, я на тебя не в претензии, так мне и надо за то, что дитя извела.

Да, еще есть Марта, немка белобрысая. Сестра ли она мне? Она в тебя, господи, можно сказать, и не верует, до того тебе дела быть не должно, да и мне тоже. Ну, с Мартой он, естественно, трахался неоднократно. Не скажу, что меня это так уж раздражало. Трудяга Марта, этого не отнимешь. Вкалывать горазда. Пусть — будет мне сестра и Марта.

Но вот Мария, эта сучара... Скажи на милость, почему я и ее должна считать своей сестрой? Только потому что Марию он трахал тоже?..

Ах нет, я запуталась. Ты — наш отец вовсе не потому, что он переспал со всеми моими подругами.

Ты — наш отец на небесах...

Итак. Отче наш, иже еси на небесех...

Тьфу! Да не сестра мне Мария, еб ее мать! Не сестра!..

Что есть праведник?

Человек пьет водку. Он, несомненно, не праведен.

Логично.

Но бывает и наоборот: можно пить водку и все равно быть праведным. Сколь великолепно подобие Божье, даже когда оно и лыка не вяжет. И тогда получается, что любой человек есть праведник. Бесконечно восхищение мое перед праведностью этого жалкого, смертного существа.

Можно не пить водку и быть праведным. Скука-а...

И совсем уж несообразно: и водку не пить, и праведным не быть.

Ладно.

Что есть грех?..

— Мария, Мария! Ты скоро? Вода нужна!

— Иду, мама!

Возит багром в неглубоком колодце. Ведро бьется о бетонные кольца, никак не хочет тонуть, никак не желает зачерпнуть воды.

— Да Мария! Тебя за смертью посылать!

Мать кричит из кухни. И чего ее, спрашивается, на выходные потащило на дачу, в такой-то мороз? Сидеть бы сейчас в городе, в теплом кресле, книжки читать. Зимой на даче так холодно. Только и радости, что у печки потереться, послушать, как дрова трещат, только и удовольствия, что перечитать по сотому разу подшивки старых журналов «Вокруг света» — еще отец выписывал. Мать все в растопку норовит пустить, а Мария не дает.