Andrew Лебедев - Все голубые фишки Страница 19

– Ну как вам этот клоун? – обведя друзей веселым взглядом, спросил Богуш, – хорош? Неделю пил на своем участке, а участком сопливый мастер с таджикским бригадиром руководили.

И обращаясь к Минаеву, что сидел в углу на диване, положив ноги на стеклянную столешницу журнального столика, так что задравшиеся брючины открыли его ярко-оранжевые носки, спросил, – у вас в Америке прорабы могут на неделю уйти в запой и пить прямо на рабочем месте?

– Не идеализируй Америку, Гоша, – улыбнулся Минаев, – в Америке все может быть, там же иностранцы иммигранты со всего света живут и работают. А прорабами и мастерами на стройке, что не считается у нас там престижной работой, как раз часто работают и мексиканцы, и индейцы, и афроамериканцы, и русские, и поляки…

Минаев налил себе воды, пригубил и продолжил, – кстати, о поляках, поляки водку кушают почище твоих русских, я тебе скажу. У меня заказ недавно был от строительной фирмы Бэник и Бэник. Так вот, оба этих Бэника – поляки. Один из них алкаш законченный, которого уже три раза врачи кодировали, раскодировали, а другой приближается к этой завершительной стадии, а ты говоришь…

– А я ничего и не говорю, – улыбнулся Богуш, – я рад узнать от тебя, что Америка, оказывается, страна с вполне человеческим лицом. А то у нас ведь раньше как говорили? Если мужик не пьет, значит он или больной, или стукач.

Антонов поднялся со своего места, прошелся по кабинету, разминая ноги, даже присел пару раз.

– Мужики, пора нам определиться, давайте приблизимся, наконец, а то мне завтра Кучаеву докладывать надо, и потом сроки тендера, не забывайте, москвичи нам долго тянуть не дадут.

– Да, – подтвердил Богуш, глядя на Минаева, – давай, Дима, давай скажи нам, реально тебе в срок два месяца предоставить Антоше всю необходимую документацию ?

Когда товарищи его заговорили о сроках, Вадим Столбов внутренне содрогнулся. Вот Богуш говорит о двух месяцах, а Антонов о трех месяцах на подготовку тендера. А знают ли они, что Вадиму осталось меньше года?

Не знают…

А ему надо успеть.

Надо.

– Может мне тебе в помощь туда кого-то послать? – спросил Богуш Минаева, – у меня юрист с английским языком есть.

– Это ты кого имеешь ввиду? – спросил встрепенувшийся Столбов, – не дочку мою, случайно?

– А и ее пора к делу приобщать, – согласился Богуш, – пусть смолоду к большим делам приобщается, меня мой папаша Александр Александрович сразу со студенческой скамьи в самое горнило бросил.

– Вы лучше деньгами помогите, ребята, на подкуп нашего продажного американского чиновничества тоже деньги понадобятся, – сказал Минаев, – надо же оформить на меня строительную фирму со стажем и с хорошей кредитной биографией.

– Денег скинемся с ребятами, дадим, – сказал Антонов, – ты только в два месяца уложись и все документы к сроку на тендер подай.

– На тебя с надеждой смотрит вся наша страна, – разведя руки и широко улыбаясь, сказал Богуш.

– Вадик нам покуда всю смету проекта в укрупненных расценках обсчитает, техническое задание, обоснование и технологию в общих чертах распишет, чтобы твои инженеры там в Америке грамотно заявку на тендер смогли оформить, – поглядев на Столбова, сказал Антонов, – на проектирование ведь тоже отдельный тендер, и вы об этом не забывайте. Проектных денег там тоже не три копейки, а немного побольше. …

До Летягина – главным редактором газеты был Александр Иванович Иванов. Он и сейчас работал в редакции, но уже не главным редактором, а кем-то вроде помощника по общим вопросам. Так как в позапрошлом году все отмечали его шестидяситилетие, на котором многие напились как школьники, впервые дорвавшиеся до спиртного, всем сотрудникам теперь было сподручно сосчитать, что Иванову катит шестьдесят два. Сухой и подтянутый, он по старой обкомовской привычке никогда не вылезал из темных костюмов но при этом не упускал возможности щегольнуть перед товарищами по работе и галстуками самых стильных расцветок, которыми из таможенного конфиската исправно снабжал его старший сын Анатолий. В журналистику Иванов попал тридцать лет тому назад после окончания высшей партийной школы, и главным достоинством Иванова всегда была его репутация.

– Нынешняя эта твоя молодежь, – махая рукой вслед только что вышедшему из кабинета Добкину, говорил Иванов, – нынешняя эта твоя молодежь такого и понятия не имеет, как репутация, а раньше…

Летягину было даже как-то жалко глядеть на этого еще не загнувшегося старика.

– О чем он? О какой он репутации говорит? – внутренне недоумевал Летягин, – это уже неадекватность какая-то профессиональная, потому что нынче ни о какой химере репутации никто и знать не знает, нынче два новых показателя, это рейтинг и харизма.

Оба молча задумались.

Каждый о своем.

Летягин думал о том, что с одной стороны было бы здорово встряхнуть этот городок разоблачительной сенсацией, а с другой стороны, всякая сенсация имела для главного редактора характер бомбы, при которой он погибал первым, как тот самый шахид-самоубийца. Вон, опубликовал безобидный материал Маши Бордовских о бесправном положении таджикских рабочих, и схлопотал ботинком между ног. Это про таджика опубликовал. Безобидную статейку.

А что будет, если напечатать о воровстве федеральных денег на строительстве тоннеля, как это предложил теперь Добкин? Где потом искать Летягина? На дне Каменки с ногами зацементированными в тазу с бетоном?

И может и прав Гоша Богуш, что Летягин изменил их строительному братству?

Может он и прав?

Зачем пошел на журфак?

А редкий студиоз журфака, едва освоив жанр заметки для стенной газеты, в мечтах не видел себя потом если не обладателем пулитцеровской премии, то уж такой акулой пера, чьих публикаций некоторые, ждут со страхом, а некоторые, ждут с трепетным волнением и восторгом. Однако со временем, окунувшись в рутину редакционных будней, Летягин понял, что умельцев писать банальности, в газетах хватает и без него. Но осознав это, на очередную перемену профессии уже не решился.

И злило его, что слоняются по редакциям толпы неприкаянных писак в вечных своих кожаных жилетках с бесчисленными карманчиками неизвестного назначения, и курят свои дешевые сигаретки, и без конца хлещут свой черный кофе, как если бы от этого происходило у них какое нибудь плодотворное оживление мозговой активности , и слоняясь, обсуждают своих более удачливых коллег, называя их "сторожами поляны".

Сторожами поляны, называли они тех более удачливых, чьи банальности, по воле редакционного начальства с каких то времен из разряда убогих перекочевывали вдруг в разряд почти что гениальных. С некоторыми такая метаморфоза приключалась после проведенной с главным редактором ночи а то и целого отпуска, если начальник был не дурак поволочиться за хорошенькой корреспонденткой, у других это происходило после звонка редактору влиятельного лица, у третьих просто после распития вульгарной водочной бутылки… Но так или иначе, принадлежность к ордену сторожей поляны, автоматически возводила любую абракадабру вышедшую из под нетрезвого пера в разряд выдающихся произведений журналистики.

Летягин же дорос до кресла главного редактора по совокупности.

Приходилось и водку с нужными людьми пить – "печенью работать", – как любил он шутить, а то иной раз приходилось и жополизательскую заказуху написать.

Так что…

Сидели теперь в тесненьком кабинетике два редактора.

Иванов и Летягин, и думали каждый о своем.

Один о прошлом, другой о будущем…

А Иванов, кстати думал о том, что с удовольствием бы запустил свои лапы под лифчик ответственному секретарю Иринке Дробыш.

– И чего этот Летягин теряется? – недоумевал Иванов, – мне бы его годы молодые, ябы не постеснялся свое положение главного употребить!

Иринка Дробыш закончила школу с золотой медалью. Случилось это в маленьком уральском городке, где кроме большого металлургического завода, на котором работало все взрослое городское население, да кроме танцевальной площадки в городском парке культуры, где каждую субботу выбивалось не менее полусотни желтых прокуренных зубов, выпивалось не менее ста пятидесяти бутылок самого скверного портвейна, проламывалось не менее двух крайне глупых голов, и где потом в загаженных кустах девчонки тщетно мечтали быть понасилованными своими до синевы пьяными земляками, никаких цивильных развлечений более не было. Поэтому панически боясь застрять в своем до смерти любимом городе, едва получив аттестат, Иринка бежала на вокзал покупать билет до областного города, каким являлся Краснокаменск. Поступила в пед на русский и литературу. Но идти в школу – посчитала "западло"… Вот и работала теперь в "Вечерке", смущая старого Иванова, индуцируяв нем совсем не старческие вожделения. И работала, и подругу свою Машку Бордовских теперь вот пристроила сюда. И нравилось ей здесь, не взирая даже присутствие тут некоторых отвратительных личностей, вроде Добкина.