Виктор Голявкин - Избранные Страница 19

«И пропал во тьме пустой… И пропал во тьме пустой…» — завертелось назойливо у меня в голове.

— А дальше я запамятовал, — сказал Штора.

— Это «Бесы»! — сказал Вася оживленно. — Во дает!

— Сам ты бес, — сказал Штора.

— А что, не «Бесы»? — полез в бутылку Вася. — Не «Бесы»? Точно «Бесы»!

— Точно, точно! — подтвердил Картошин.

— Давай-ка, Вася, твое стихотворение… — сказал Штора. Он попытался взять у Васи стихи, но Вася запротестовал.

— Как там дальше в «Бесах»?.. — вспоминал вслух Картошин. — Как там: «Бесконечны, безобразны, в мутной месяца игре, закружились бесы разны, будто листья в ноябре…»

— Да-а… Пушкин… — вздохнула Катя.

— Эх, Пушкин… — вздохнул Вася.

Заговорили о Пушкине. Вспомнили его жену. Поспорили, виновата она в смерти Александра Сергеевича или нет.

— Я хотела бы познакомиться с твоей женой, Виконт, — сказала Катя.

В дверь позвонили, Штора пошел открывать. Из коридора раздались восторженные возгласы.

Ну и здоровенный детина вошел!

— Супермен, — представил его Штора.

— У вас есть что-нибудь поесть? — грохнул супермен с ходу.

— Есть, есть… Вот водка… Рыба, молоко… — Штора бросился из комнаты и вернулся с бутылкой молока.

— Ну и прекрасно! — сказал супермен. — Художнику больше ничего не нужно!

— Великий художник! — сказал Штора. — Талант редкий и необычный. Но с неудавшейся судьбой. Пять раз этот человек, этот красавец, супермен чистой воды, благороднейшей души человек, обаятельнейшая личность…

Мне вдруг показалось. Штора забыл, что пять раз.

— Пять раз этот человек, скромно стоящий сейчас перед вами, поступал в Академию художеств и пять раз не был принят! Похлопаем же ему!

Захлопали Картошины, скорее всего, от испуга. Идиотство хлопать человеку, который пять раз проваливался на экзаменах!

Я так и не понял, хвалил ли его Штора или издевался.

С большим подъемом Штора продолжал:

— Кто из вас, здесь сейчас сидящих, может сравниться с волей, стойкостью, упорством, последовательностью, верой в свое дело, непреклонностью этого простого парня? Кто?! Никто! И он будет принят! Он добьется своего! Такие люди всегда добьются своего, так выпьем же за него, друзья!

Обаятельнейшая личность взяла в одну руку бутылку водки, в другую бутылку молока и, стоя, возвышаясь над всеми, гордо и твердо, театрально и монументально, спокойно, вперекидку из двух бутылок вливала в себя обе жидкости. Как при исполнении особо сложного номера в цирке, стояла мертвая тишина. Не хватало только барабанной дроби.

Картошин зябко ежился. Катя Картошина отчаянно моргала. Отечески смотрел на супермена Штора. Напрягся готовый крикнуть «Браво!» Вася.

Супермен пил не морщась. Супермен знал свое дело. На то он и был супермен.

Он выпил все.

Качнувшись, рухнул на пол.

Храп супермена возвестил о том, что спектакль окончен.

— Я думаю, его следует положить на постель, — сказал Картошин мягко.

— Ему следует поступить в академию, — сказал Штора.

— Не может же он так лежать! — возмутилась Катя.

— Может быть, человеку хочется полежать, — сказал Штора.

Картошины притихли. Возможно, они размышляли над ответом хозяина. Но им не пришлось долго размышлять.

Хозяин вдруг исчез и так же внезапно возник с пистолетом в руке.

— Отличная штука! — заорал он, размахивая в воздухе вальтером. — Я им волков стрелял и лис!

Подскочив к лежащему супермену, Штора выстрелил над самым его ухом.

Резкий звук пистолетного выстрела наполнил комнату. Зазвенело у меня в ушах.

Но не в ушах супермена. Он не шелохнулся. Сон его тоже был суперменским.

По всей вероятности, Картошины решили, что супермена убили и настала их очередь. Они уже не держались за руки, а обхватили друг друга за шею и зажмурились.

Хозяин дома с великим удовольствием выстрелил вторично в потолок. Тогда вскочил с места Вася.

— Я не люблю! — заорал он. — Я не люблю!

— Чего ты не любишь? — уставился на него Штора.

— Ненавижу, — заорал он, — когда в руках пистолет!..

— Спокойно, Василий! — сказал Штора.

— Не спокойно! — заорал Василий.

— Пошел ты… — сказал Штора равнодушно.

Василий кинулся на Штору.

Они покатились по полу, наткнулись на лежащего супермена.

Вскочили и покатились снова.

Василий пытался отнять у хозяина пистолет, но хозяин не хотел с ним расставаться.

С глазами полными страха бросился вон из квартиры Картошин, увлекая за собой жену.

Я кинулся разнимать борющихся.

— Помоги! — вопил мне Штора. — Помоги! Ой, убивают, друг! Спаси!

— Прекратите! — кричал я. — Немедленно прекратите! Надо прекратить!

Вцепившись в обоих, дергая, пробуя растащить их в разные стороны, я ничего не мог сделать. И вдруг я рукой нащупал на полу вальтер и схватил его.

Сунул вальтер на полу под ковер.

Они продолжали бороться.

Храпел протяжно супермен.

Бороться им надоело, тем более что пистолета ни у кого из них и в помине не было. Поднялись, тяжело дыша и отряхиваясь.

— Гад ты, Вася, отдай пистолет, — сказал Штора.

— Да где он у меня, ну где он у меня? — сказал Вася.

— А у кого же?

— У тебя.

— Где же он у меня! — заорал Штора, хлопая себя всюду. — Брось ты свои штучки, гад!

— Да обыщи ты, обыщи! — растопырив руки, твердил Вася.

— И ты иди сюда, — подозвал меня Штора. — Мы и тебя проверим. Ну-ка, становись, руки вверх… Так. Ни черта нет… Куда же он делся?!

Ползая по полу, искали пистолет. Перевернули спящего супермена. Великий художник тяжко вздохнул.

— А где Картошины? — крикнул Штора. Завертелся на месте как юла.

Вместо Картошиных маячила на диване оставленная ими белая шляпа.

— Вот где проявила себя подлая душа! — заорал Штора. — Все тихони — подлецы и негодяи! Я это всегда знал!

Он не находил себе места. Бежать вслед за Картошиными было поздно. Смахнув с дивана шляпу Картошина, он стал ее топтать ногами, приговаривая:

— Тихая сапа! Тихая сапа!

Превратив шляпу в тряпку, успокоился. Сел и сказал:

— Я им волков стрелял и лис…

Стрелял человек волков и лис, и вот теперь никогда ему не стрелять ни лис, ни волков…

— У Фили пили, и Филю же побили! Так получается? Так и получается… Гад ты, Вася… Все ты… Надул нас тихоня, момент улучил! Ну, я его найду… Так ему не пройдет, Василий…

— С пистолетом лучше не возись, — сказал Вася, — ну, к лешему… У тебя на него документ есть?

— Эх, Вася, Вася… — Штора обнял его. — Вася не просто Вася… Он поэт… Василий Некрасов! Так, Вася? Водопроводчик и поэт! Родной мой, Вася, Вася…

— В литобъединении два года занимался, — сказал Вася.

— При Дворце культуры! — сказал Штора.

— Откуда ты знаешь? — удивился Вася.

— Славный ты парень, Вася… А Сикстинская мадонна от нас сбежала. Ну, бог с ней… У родственников своих торчит, против меня их настраивает… Сколько дней ты водопроводчиком работаешь, Вася? Три дня? Небось устал?

— Дак это я пока стихи не отпечатаю… Сложные у меня стихи. Слишком душевные и оригинальные…

— Пьяница ты, Вася, и больше ничего…

— Ух, не люблю я этого слова, — обиделся Вася.

— А кто же ты?

— Ну, кто, кто! Сам знаешь…

— Если бы у меня Картошин пистолет не утянул, я бы тебя убил, ей-богу!

— За что ты меня убил бы, интересно? — сощурился Вася.

— Глянь на себя! Поэт Вася Некрасов в своем подвальном хозяйстве, среди труб, развалившись, как фон-барон, в неизвестно откуда притащенном трухлявом кресле графини Потоцкой, читает свои эпохальные сочинения своему другу, великому художнику-супермену, который сидит с блаженным вниманием на трубе. Он делает вид, якобы очарован стихами. Но не стихи его интересуют. Пред ними пол-литра водки с огурцом. На второй огурец не хватило денег. Достойного слушателя нашел себе Вася Некрасов! Какой слушатель, таков и поэт. Великолепная картина! Сплошная идиллия… Пьяница ты, Василий, жуткий ты тип, только сознаться не хочешь, стихами своими тешишься, как малый ребенок, а таланта ни на грош… Честно я тебе сознаюсь…

— А ты-то, ты-то кто?! — Вася разнервничался, засуетился.

— Я принимаю у себя лучших людей: тебя и супермена, — ответил Штора.

Вася сказал:

— Супермен, кстати, теперь в художественный фонд поступил, такие портреты масляными красками пишет…

— Суперменские?

— Не смейся. Пожарником он больше не работает. И я скоро уйду. Погоди! — Вася заерзал на стуле.

Штора сказал:

— Не надо тебе, Вася, уходить. Ты на этом месте больше пользы в сто раз приносишь. Воду подаешь. А там? Там ты воду в ступе толчешь, Василий. Честно я тебе сознаюсь…