Виктор Голявкин - Избранные Страница 18

— Он ваш дядя, что ли?

— В общем-то да, — говорю, — но не совсем.

— Как это понять?

— Матери разные, понимаете.

— А-а-а…

Помолчали.

— А жена у него есть? — спрашивают.

— А какую вы имеете в виду?

— Смотрите-ка, второй раз женился!

— Вы, наверное, стюардессу имеете в виду? — спрашиваю.

— Про стюардессу мы ничего не знаем, ой, как интересно! Расскажите нам про стюардессу! Он нравился женщинам, правда, Паша? Смотри-ка, на стюардессе женился!

Паша задумчиво моргал.

— Да это раньше, — говорю, — у него была жена стюардесса, а сейчас… Как ее… Сикстинская мадонна, в общем…

Они переглянулись, удивились они здорово. Сикстинская мадонна их совсем убила.

Опять помолчали.

— А скажите, стюардесса интересная женщина, как она выглядит? — спросила Катя.

— Она, — говорю, — раньше в кино снималась… Да вы ее знаете… Красоты необыкновенной. Волосы абсолютно золотые, а глаза настолько синие, что хоть сейчас же помирай… А о фигуре и говорить нечего. Все падают…

— В каких же она картинах снималась? — спросила Катя.

— Да в этих, — говорю, — как их…

— Вспомните, вспомните…

— Много больно разных картин в голове перемешалось…

— Очень жаль, мы постоянно следим за новыми лентами… Кино — наша слабость, правда, Паша?

Паша кивнул.

— Интересно, отчего же она в авиацию подалась? И должность не ахти.

— Романтика, — говорю.

— Интересно…

— Очень даже, — говорю. — Она сейчас за адмиралом замужем. Адмирал мне кортик подарил…

— Вот как бывает!.. — воскликнула Катя. — Что значит красота!.. Бросила сниматься, совершила вроде бы опрометчивый, легкомысленный шаг. Ринулась в романтику. Порвала с кино. Ан нет! Выходит замуж за адмирала…

— Любопытная история, — сказал Картошин, — почему они все-таки разошлись?

— Ах, — сказала Катя, — брось ты: почему да почему! Так надо!

Она глубоко вздохнула и уставилась на стену. Я посмотрел туда же. Там на гвоздике висел значок. Тот самый. Первомайский. Она смотрела дальше. В пустоту.

— Нет, почему же все-таки? — допытывался Картошин, уставившись на меня.

Тут я ничего придумать не мог и сказал «не знаю».

— Оставь ты в покое мальчишку, — сказала Катя, но он от нее отмахнулся.

— Ну, а вторая жена, — спросил Картошин, — как вы изволили назвать, живет с ним? Все нормально? В порядке? Да?

— Красивая, — говорю, — очень… Исключительно поет. Зовут в оперу, а она не идет…

— Но с ним она живет? — спросил Картошин, слегка раздражаясь.

— А с кем же ей жить, — говорю, — конечно, с ним…

Катя Картошина смотрела в пустоту. Картошин сказал:

— Какая у него все-таки должность, вы не вспомнили?

— Не могу, — говорю, — вспомнить.

— Пока он не вернулся, вы нам что-нибудь еще расскажите, со стороны племянника видней…

Я им всякую чушь понес.

— Бывают, — говорю, — у него разные гости, наезжают сюда разные директора заводов, фабрик, предприятий, институтов, лечебниц и больниц и обсуждают разные вопросы. Пьют чай с вареньем «Роза»…

Они даже посерели от моих басен.

— …Был один министр с женой… Два мастера спорта, боксеры…

— А как фамилия, не помните?

— Нет. Одного вроде бы Николаем звали… Тяжеловес из Москвы… О! Вспомнил. Королев! Бритая голова, и пиджак по швам трещит, как повернется… А другого фамилию я никак не припомню…

— А министра, министра как фамилия была?

— Министра?

Он весь вперед подался, очень хотел фамилию министра услышать. А я сморщил лоб, будто вспоминаю.

— Ну, ну? — спрашивает.

— Сейчас, сейчас…

— Какой отрасли, отрасли какой?

Я изо всех сил сморщился и говорю:

— Забыл.

— Что у вас за голова, простите, — разочарованно сказал Картошин. — Такой молодой — и такая память… Ваш дядя, насколько мне известно, не страдал этим изъяном.

— А потому, что матери разные, я же вам объяснял.

— При чем здесь матери! — завелся Картошин. — От вас ничего толком не добьешься, племянничек называется…

Мне мысль в голову пришла культурненько от них отделаться.

— Вы меня простите, — говорю, — мне нужно домой по телефону позвонить, я вас на минуточку оставлю.

Звоню родителям, так и так, говорю, задержусь сегодня на работе, в парке крупное праздничное гулянье намечается, требуется усиленная реклама.

Могу теперь сидеть хоть до утра. Пока мне денег не заплатят.

…Появился Штора в обнимку с приятелем. Оба уже где-то заметно хватили.

Несколько бутылок появилось на столе.

— Мы слышали от твоего помощника, — сказал Картошин, — что у тебя тут министры заседают…

— Ладно, ладно, — сказал Штора, звеня рюмками в буфете.

Приятель вываливал в тарелки купленную закуску.

— Что вы на меня уставились? — вдруг сказал Штора.

Картошины действительно на него глазели, как будто он с того света или с луны свалился. Сидят на диване, держатся за руки как маленькие и глаз с него не спускают. Задал я им задачу! Вот-вот спросят, как фамилия министра.

Вопрос их немного смутил.

Поднимая рюмку, Штора сказал:

— Я сегодня завершил почти полностью грандиозный эксперимент, мероприятие крупного масштаба, но это только часть моего плана…

Картошины смотрели ему в рот.

— За это и выпьем… И за встречу.

— С летчицами знакомство заводишь, — сказала Катя, пригубляя из рюмки.

— Налей-ка, Вася, — сказал Штора приятелю, не слушая ее. — Выполнение и перевыполнение плана есть насущная задача… Четкое решение задачи…

Пошло, пошло, покатилось, подумал я.

Все держали рюмки в руках, а он произносил тост. Рюмка его, между прочим, стояла на столе.

— …Выпьем за успехи и за праздник! — закончил он.

Я отказывался пить. Штора с Васей на меня наседали, заставляли, уверяли, ссылаясь на праздник (такой день и такое отношение!), на болезни (кто не пьет, тот скорее заболеет и умрет), не пьют только плохие люди, и курица пьет…

Катя пыталась меня защищать. Картошин ее поддерживал. Но Штора им не давал рта раскрыть, тараторя без умолку. Только Вася ухитрялся каким-то образом вставлять словечки, находя паузы в потоке слов хозяина.

Хозяин с Васей пили хорошо.

Картошины пили плохо.

Вася беспрерывно наливал.

Хозяин беспрерывно говорил.

Картошин испуганно отставлял свою рюмку.

— Ты должен выпить, — твердил ему Штора, — ты уважай этот дом, ты слушай меня, по восточному обычаю, слушай сюда, Картошин…

— Мне достаточно, — молил Картошин, — мне вполне достаточно, я больше не могу…

Удалось прорваться со своим вопросом Кате:

— А где пироги? Почему нет хозяйки?

Штора ей не ответил. По самой простой причине. Хозяин закусывал.

— Сейчас я вам прочту стихи! — воспользовался этим Вася.

Глядя в тарелку, он начал:

Вечность в вечности моей души,Я могу прожить в глуши,Но принцем…Я могу прожить в тиши,Но принцем…

Картошин потянулся к рюмке, немного отпил и поперхнулся. Вася после стихотворения «Принц» перешел на следующее стихотворение без названия:

Могу я все, и все я не могу,Туда иду я, не туда иду…

— Ерунда, — сказал Штора, — мы туда идем, мы все можем!

Вася налил.

Картошин накрыл свою рюмку ладонью, и Вася налил ему на руку.

Катя сказала:

— А мальчишке все-таки, я думаю, незачем сидеть со взрослыми, ему к родителям пора. Добрый дядя ему попался…

— Пусть идет, никто его не задерживает, — сказал Штора, на меня не глядя. — Может быть, ты пойдешь домой? — спросил он, опять же на меня не глядя.

— Никуда я не пойду, — сказал я.

— Ну и сиди, — сказал он.

Вася снова попытался читать стихи, но Штора остановил.

— Пусть, пусть читает, — попросил Картошин, — мне понравилось.

— Поэт… это такое… — сказал Вася, — это настолько… Это Пушкин!

— И Лермонтов, — сказал хозяин.

— Не только, не только, — запротестовал Картошин.

— Но только не он, — сказал Штора, указывая на Васю. — Вот я вам сейчас продемонстрирую!

— Виконт пишет стихи! — воскликнула Катя.

— Не пишу, а демонстрирую, — поправил Штора, — прошу внимания! Прошу.

Мчатся тучи, вьются тучи;Невидимкою луна,Эт Штора Викентий…Мутно небо, ночь мутна.Еду, еду в чистом поле,Колокольчик динь-динь-динь…Эт Штора ВикентийСредь неведомых равнин!

«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:Коням, барин, тяжело!»Эт Штора Викентий…Все дороги занесло;Хоть убей, следа не видно;Сбились мы. Что делать нам!Эт Штора ВикентийДа кружит по сторонам.

Посмотри: вон, вон играет,Дует, плюет на меня;Эт Штора Викентий…Одичалого коня!Там верстою небывалойОн торчал передо мной;Эт Штора ВикентийИ пропал во тьме пустой…

«И пропал во тьме пустой… И пропал во тьме пустой…» — завертелось назойливо у меня в голове.