Владимир Одноралов - Незабудки Страница 19

— А я, Володь, токо с дежурства иду. Гляжу — свет у тебя. Думаю, надо зайти, один ты тут, — тепло басил он, ворочаясь в тесной кухоньке и выкладывая из-за пазухи яйца, банку молока и кусок прекрасно пахнущего хлеба.

— Это Марья Ивановна тебе велела передать, а то, говорит, один он там, — кивнув на продукты, пояснил Иван Петрович и устроился на табурете.

— Надолго ли?

Я ответил, что ненадолго и стал, посмеиваясь, рассказывать о своих ночных страхах. Иван Петрович тоже посмеивался, а про домового сказал, что быть не может, что нынче их нету, а у меня скорее всего хорь живет, но теперь и он уйдет, под одной крышей с человеком ему беспокойно. Я заговорил о цветах. Ивану Петровичу интересным показалось, что им под землей как бы образцы имеются.

— Вот, — говорил я, — сирень. Ведь копия грозди флюорита!

Иван Петрович тревожно покосился на букет в комнате и сказал:

— Ты бы вынес ее, Володь, душит она.

— А ведь точно, Иван Петрович, — согласился я и вынес букет в сени.

— Ты лучше незабудкой нарви. Вот как раз в это самое время на нашем сенокосе незабудков этих — море. Ты их, видать, не видал, не рассказывал про них. Вот море, вот знаешь, в глазах от них рябит, будто на небо долго смотрел.

— Завтра пойду.

— Найдешь, — уверенно поддержал меня Иван Петрович. — Их ту-ут!

Он ушел. Хлопнула дверь в его доме, и снова тишина и бесконечная ночь вокруг. Подозревая возвращение всех моих страхов, я невольно подумал: «Вот чего нас сюда тянет? Что мы тут, городские, потеряли?» Но свет я выключил. Чувствительно даже сквозь стены близок стал к нашему дому поросший глухими лесами хребет Накас. Он обнял несколько этих усадеб мягкими лапами горы Ямантау и спит. Но тишина теперь стала тишиной и не больше. Будто Иван Петрович, неловко ворочаясь, сутулой своей спиной смел и унес, как паутину, дурацкие эти страхи. Будто он, уходя, оставил между нами живую ниточку связи или даже просто оживил ее, потому что такие ниточки между людьми всегда есть. Для этих ниточек и расстояния, наверное, ничего не значат. Мне ясно стали мерещиться весенние в призрачной зелени поляны меж берез и голубая рябь незнакомых мне незабудок. Тут и жена тронула меня за руку и так хорошо, почему-то тоже неправильно, как Иван Петрович, сказала: «Ты хоть незабудков мне привези, слышишь?» Но это был уже сон, один из тех, которые, как я понимаю, теперь запомнятся на всю жизнь.

РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ

Старший брат

Мишка рос парнем добродушным. И когда одноклассник Васек в нечаянной драке вывихнул ему руку, и его за это отхлестали ремнем, Мишка очень переживал за Васька.

В субботу пострадавшие сошлись, сцепились мизинцами и шепотом пробормотали: «Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись…» После этого переживать было нечего, и Мишка по дороге домой задумался про завтрашний день. Дома у Мишки жили только мама и бабушка. А праздновать с ними воскресенье скучно. Оставалось встретиться со старшим братом.

Зимой в пригороде славно. Нет ни грязи, ни пыли. Сугробы скрыли все по самые окна, светлые дымы колеблют на тропках-дорожках слабые тени, а если день освещен солнцем, то играют разными цветами хрустальные зерна снега.

В каждом проулке есть накатанная горка. Мишка ни одной не минул по дороге домой, но только на самой большой в его переулке он задержался, чтобы осмотреться кругом. Отсюда и виден был далекий, запорошенный буранами лес.

Здесь-то и появился брат. Он похлопал его по спине пахнущей бензином рукой (он был то шофер, то летчик) и сказал:

— Видишь, Мишка, с крыш сосульки сползли и шапку можно набекрень сдвинуть. Завтра тоже тепло будет. Мы с тобой на лыжах в лес пойдем. Туда, где летом пионерские лагеря были. Или дальше. Если нам попадется заяц, то мы его трогать не будем. Зайцы — они не вредные. Потом, наверное, мы клад разыщем.

— Какой клад? — задохнулся Мишка.

— Пугачевский, — ответил брат и пропал до завтра.

Мишка побрел домой, размышляя про клад.

— Если пугачевский, значит, там золотые сабли, пушки, монеты старые…

Утром, после завтрака, мама отчитывала бабушку за «белоголовку», распитую вчера с кумой: «Раз уж пьешь, так не охай», — сердито говорила она.

— Мы свой век прожили, — непонятно оправдывалась бабушка.

Но тут, никем не видимый, пришел старший брат и сказал:

— Чего ты их слушаешь? Это дело не наше. Пошли.

— В лес пойдем? — улыбнулся Мишка.

— В лес.

Брат уже собрался. На нем была желтая меховая куртка, меховые сапоги, длинные с железными креплениями лыжи, как у одного офицера. У Мишки же лыжи были старенькие, на сыромятных веревочках, и меховой куртки он, конечно, никогда не носил. Но брату не завидовал, только гордился им по секрету.

К реке, за которой лес, ехать весело. Улочки сбегают к ней, словно ручьи, и вся дорога — пологая горка. Отталкивайся палками, да катись! Брат маячил где-то рядом, только покрикивал: «Успевай!»

— Все-таки он летчик, раз меховые сапоги носит, — решил про него Мишка.

На последнем крутом спуске к реке катались все пригородные мальчишки: на лыжах, на санках, на фанерках и на дырявых тазах. Знакомый паренек подошел к Мишке и попросил: «Дай разок с палками съехать?» Мишка дал. Знакомый съехал и уже издали показал ему язык: догони, мол.

Мишка недоуменно спросил брата:

— Что же делать?

— Не злись, — посмеиваясь, ответил он, — вперед!

Мишка рванул с крутизны, и замелькали мимо румяные рожицы лыжников, но сквозь хлещущий по глазам воздух он увидел удирающего к лесу знакомца.

— Бегает он, как заяц, и лыжи на нем отцовские. Догоним, — подсказал брат.

Мишка догнал его на середине реки, тот бросил палки и тяжело поплюхал назад, оглядываясь и задыхаясь.

— Трус, — крикнул ему вслед Мишка.

Потом они с братом долго шли вдоль реки, чтобы найти пологую тропу на обрыв, и когда Мишка карабкался вверх, то подумал: «Хорошо, если бы брат протянул мне палку. Но он такого никогда не делает. Жалко».

Они бежали по лыжне, пока их не перестали обгонять громко дышащие лыжники с белыми бровями и усами. Потом они зашли туда, где никого не было слышно, только потрескивали, как на костре, голые ветки и снег хрустел под лыжами, словно рядом хрупала сено лошадь-невидимка.

Лыжня поворачивала назад, но брат махнул на нее рукой:

— Сейчас начнем делать открытия. — И они пошли осторожнее, сами прокладывая себе путь.

— Хорошо, если бы брат протаптывал мне лыжню, — снова пожалел Мишка.

Они выбрались на большую поляну, усаженную ровными сосенками.

— Открытие номер один, — сказал брат.

— Здорово, — согласился Мишка, потому что живых сосен он никогда еще не видел. Похожие на школьниц, в пушистых шубах, они были ниже его. И к одной из них он присел.

— Если хочешь сорвать ветку, то сорви потихоньку, — посоветовал брат.

— Я не больно сорву, — согласился Мишка, — А шишки здесь есть? А зайцы?.. — Он стал всматриваться в чистый, как высокие облака, снег.

— Шишки под снегом, — объяснил брат, — а зайцы сидят себе в теплых норах.

Тут Мишка заметил, что валенки уже остыли, а кожаные рукавички сгибаются трудно, как проволочные.

— Лови, держи меня! — закричал брат.

— Держи-и, — повторил Мишка, и они побежали наперегонки, чтобы согреться. Мишка смело съехал за ним в глубокий овраг, плюхнулся в снег и, лежа, осмотрелся.

От него самого шел пар, над оврагом, над самыми низкими кустами висело солнце, тяжелое, как осеннее яблоко. А брат показывал ему на кусты, и Мишка увидел: словно алые леденцы висели на пухлых ветках ягоды шиповника.

— Это волшебные ягоды, поешь их, и нос вырастет длинный, как хобот.

Шиповник пришлось запихивать в рот горстью и выдавливать из него кислый, немного сладкий сок. Нос стал расти, вытягиваться. Мишка, давясь от хохота, наматывал его вокруг шеи словно это был галстук, а когда смеяться не стало сил, сказал брату:

— Хватит, расколдовывай!

— Эники, беники, — прошептал брат, и Мишка спокойно оторвал наколдованный нос, а настоящую курноску стал задумчиво отогревать ладонью.

Солнце упало за темные леса, в серых кустах видны были только яркие бусины шиповника и бледные, как роса в пасмурный день, звезды.

— Скоро ночь! — испугался Мишка и сказал: — Брат, пойдем назад в город, — но брат не ответил, и Мишка, поправив лыжи, выбрался из оврага один. Его брат часто исчезал без спроса. Деревья и кусты уже почернели. Темнота, как лохмотья, висела на них, и Мишка шел вперед, не оглядываясь по сторонам, чтобы не испугаться. Варежки перестали сгибаться совсем. Мишка втиснул руки в тесные карманы пальто, так что палки теперь бесполезно волочились по снегу. Шаг у него был медленный, и он стал остывать.

— Ну хватит прятаться. Давай вместе идти или покажи хотя бы правильную дорогу! — отчаянно подумал Мишка, и брат снова появился рядом. Он стал потихоньку рассказывать, как дома топится печка, а по радио передают веселые воскресные песни. Мама с бабушкой сварили пельмени и думают про Мишку: «Где его черти носят?» — а поэтому надо идти скорее.