Евгений Богданов - Високосный год: Повести Страница 19

— Что за возраст! — Гашева рассмеялась, всплеснув руками. — Мне бы двадцать восемь — далеко бы пошла! Валяй-ка в техникум на заочное. Выучишься — меня заменишь. Мне уж скоро на пенсию.

— Скажете тоже, — смутилась Софья. О бригадирстве она и не помышляла.

— Я говорю дело, — прищурив серые, с раскосинкой глаза, Гашева посмотрела на Софью пытливо.

Та задумалась, неуверенно покачала головой:

— Не гожусь я в бригадиры. Авторитет не тот.

— Авторитет — дело наживное. А доярка ты хорошая, руки проворные, смекалка есть. И животных любишь. Я примечала: ласкаешь своих буренок. Еще тебе не мешало бы немножко поумнеть да полюбить людей.

Это было сказано мягко, как бы вскользь, вовсе не нравоучительно, но Софья обиделась:

— А я не люблю, что ли?

— Ты не обижайся, Соня. Примечаю я: дичишься ты, сторонишься людей. Только иногда за рюмочкой, за столом раскроешься, а так все одна и все молчишь. Эх, Соня, когда у человека на душе что-то неладно, так он в себе замыкается, — тут в голосе Гашевой появились и нравоучительные нотки. — Ты ведь еще молода, пригожа, здорова. Что тебе грустить? Живи только правильно.

— Я, что ли, неправильно живу?

— Я этого не сказала. Всяк сам себе судья. Однако нашей сестре надо помнить о женской гордости да достоинстве и нести голову высоко… Уметь выбирать надо. Любить не всякую шушеру, а человека достойного. Прости меня, это я тебе с глазу на глаз. Только между нами…

Софья нахмурилась, поняв намек Гашевой, на душе у нее стало муторно.

— Муж-то твой совсем уехал? Развелись вы с ним?

— Пока не развелись, — Софья опустила взгляд, спрятав глаза под ресницами. — Но живем врозь. Я за ним не побегу. Пусть не рассчитывает.

— Что поделаешь, у многих семейная жизнь не сложилась. Такое бывает сплошь и рядом. Может, еще наладятся у вас отношения? Время, говорят, — лучший лекарь. Давай не горюй. Отмети от себя все лишнее, дурное, что тянет в сторону. И насчет учебы подумай. Спасибо за «лапу». Николай у меня стал чинить сапоги, что-то у него не заладилось, он и послал меня по избам искать эту железную закорюку… Ну, прощевай.

Софья подошла к открытому окну. Направляясь к калитке, Гашева обернулась и сказала:

— За чай спасибо! Еще как-нибудь приду побаловаться жареной водичкой. И ты ко мне приходи.

Софья села за стол к остывшему чайнику и задумалась. Глафира Гашева оставила после себя в избе теплинку.

«Это хорошо, что бригадирша зашла ко мне и поговорила в открытую по душам, — думала Софья. — Учиться советует. И в самом деле, не поступить ли в зооветеринарный или сельскохозяйственный техникум?»

И в то же время бригадирша затронула ее больное место, так прозрачно намекнув на связь с Трофимом. «Чего это она в душу мне лезет? Воспитывать принялась: как жить да с кем водиться. А есть ли у нее на это право? Каждый волен жить как хочет». Самолюбие взыграло в Софьиной голове. Но тут же она подумала: Гашева, пожалуй, права.

Похоронив мать, они недолго побыли в опустевшей квартире. Весь вечер Лиза приводила все в порядок в комнатах и на кухне после похорон и поминок. Она плакала тихонько, как бы украдкой, и почти не смотрела на мужа, будто его вовсе и не было. Степан Артемьевич, как мог, помогал ей и, понимая состояние Лизы, больше молчал. Работая в совхозе, он довольно редко бывал в городе, но всякий раз, приехав сюда по делам, непременно навещал Анну Павловну и ночевал у нее. Она была неизменно приветлива и добра, расспрашивала его о сельской жизни, о том, не очень ли трудно руководить хозяйством и хорошие ли там работники. Степан Артемьевич улавливал в этих вопросах и другое — она хотела выяснить, в каких условиях находится дочь и дружны ли молодые между собой.

Убедившись, что у них все в порядке, Анна Павловна успокаивалась, гостеприимно угощала его ужином, стелила ему помягче и ставила у изголовья ночник, зная его привычку читать перед сном.

Она собиралась приехать в Борок, посмотреть, как они живут, но так и не собралась. Степан Артемьевич теперь упрекал себя в том, что все же мало заботился о теще, откладывал это «на потом». И вот это «потом» не состоялось.

Перед тем как уехать в Борок, Лиза села у стола, покрытого тканой гобеленовой скатертью с кистями, и сказала:

— Я здесь прописана. Квартиру сдавать в жэк не хотелось бы. Может, еще сюда придется вернуться… Не стану пока выписываться.

Степан Артемьевич не знал, что посоветовать в этом случае. Сказать, чтобы Лиза выписалась из квартиры и сдала ее, он не мог — боялся обидеть жену. Сам он о переезде в город не помышлял, он теперь окончательно влез в дела борковского совхоза. Подумав, что Лиза, находясь в расстроенных чувствах, не может вот так сразу расстаться с родным домом, он решил: «Ладно, подожду. Время покажет, как быть». И ответил уклончиво:

— Как знаешь, Лизок. Но не будем торопиться с этим.

— Мне так не хочется расставаться с домом, — продолжала Лиза. — Здесь я выросла, тут у меня все, что я имела в жизни. Кроме тебя, конечно…

— Я это понимаю. Ну что же, поедем? — мягко сказал он, проверив на кухне водопроводные краны и перекрыв газ.

— Придется ехать, — вздохнула Лиза. Увидев на комоде портрет матери, взяла его и спрятала в сумочку. Они заперли дверь, оставили ключ соседке, попросив ее присмотреть за квартирой, и пошли на трамвайную остановку.

Едва они сели на мягкое сиденье в салоне «Ракеты», Лиза, бесконечно усталая, изнервничавшаяся, припала головой к его плечу и задремала. Так она и спала всю дорогу до Борка, а он боялся пошевельнуться, чтобы не вспугнуть этот облегчающий сон.

Он сидел в одном положении, приклонив голову к ее голове, повязанной черным, траурным платком, и думал о жизни, в которой со смертью тещи что-то могло измениться. Но что именно и как измениться — не знал. А может, вовсе и не будет никаких перемен?

И еще он думал об отце Лизы. Где он, жив или нет? Отца у нее, можно сказать, и не было вовсе. То есть он был и как бы не был… О нем Лиза никогда подробно не рассказывала. Из случайных, очень сдержанных, разговоров Степан Артемьевич понял, что Лиза была внебрачной дочерью какого-то моряка, который неизвестно где и как живет. Во всяком случае, этот отец, вероятно, забыл, что у него есть дочь, а быть может, даже и не знал об этом. Только так мог объяснить Степан Артемьевич отсутствие отца Лизы на похоронах. Эта сторона жизни Лизы была скрыта от него, и он чувствовал, что она полна огорчений, быть может, и драматизма. Наверное, она влияет и на характер жены. Но он не расспрашивал Лизу ни о чем, боясь, что это будет неуместным и бестактным. «Всё выяснится, — решил он. — Бог с ним, с отцом. Какое мне до него дело! Важно, что Лиза со мной и я люблю ее».

В два часа дня они сошли с теплохода и направились домой. Степан Артемьевич за хлопотами не успел позвонить в совхоз, вызвать машину, и никто их не встретил. Лиза не обиделась на это и предложила пройти пешком, «как в первый раз».

По узкой тропинке, протоптанной пассажирами через заливной луг, и дальше картофельным полем они шли в Борок. Лиза вспоминала, как было здесь три года назад, после их свадьбы. Все тогда казалось для нее непривычно новым, она вырвалась из тесноты и сутолоки большого города на природу. Тогда дул теплый ветер, светило солнце, спокойные облака плыли в голубом небе. А сегодня — небо сплошь в серых тучах, холодный ветер треплет метлицу на обочине и белые ромашки в низинке. На лугу, видимо, недавно работала косилка, трава лежала в рядках и подозрительно темнела. Степан Артемьевич взял горсть недосохшего сена, мягкого и вялого. Оно начинало буреть, Степан Артемьевич вздохнул с видимой досадой.

— Ты чем-то огорчен? — спросила Лиза.

— Солнца нет, сено не сохнет, совсем испортится. Надо бы ворошить почаще, да без меня тут не распорядились.

— Ничего, высохнет, — успокоила она. — Ведь еще только середина июля.

— В погожие дни для сушки надо совсем немного времени. А теперь… Одним словом — сеногной. Есть такое слово в сельском лексиконе.

— Что же делать?

— Надо нажимать на силос.

Степан Артемьевич еще раз осмотрел луг, выкошенный примерно наполовину. Остальная трава стояла нетронутой. Силосные культуры были посеяны на соседнем поле. Он попросил жену подождать и поднялся на взгорок. Оттуда увидел издали тракторную силосорезку и грузовик. Машины медленно двигались по участку. Степан Артемьевич вернулся к жене.

— Силосуют, — сказал он облегченно.

— Ну вот, а ты переживал. — Лиза взяла его за руку, и они пошли дальше.

Опять гора, высокая-высокая… Они взбирались по ней к Борку с передышкой. Степан Артемьевич заметил:

— Природа здесь с размахом, Если луг — так на три версты, а гора, так впору альпинистам на нее взбираться. А простор какой!

Лиза окинула взглядом окрестность: