Ярослав Питерский - Падшие в небеса Страница 19

— Нет, товарищи! Митрофанов прав! И он про библию сказал правду! Правду товарищи! И все это верно! Это могу и я подтвердить! Но зал гудел и не хотел слушать Пончикову. Люди возмущенно кричали ей:

— А где, он, взял, эту самую библию?

— Там же найти надо эти слова?

— Кто ему дал? Пончикова заорала так, что, как показалось, в зале задрожали окна. Истеричный крик, обезумевшей бабы, заставил всех замолчать:

— Это я дала ему библию! Я! Он, попросил и я, дала! У нас в отделе корректоров есть многие книги — которые не рекомендованы для чтения простому читателю. Есть и библия. Но она есть для того, что бы предупреждать вот такие эксцессы! И если бы не бдительность Мситрофанова мы бы, кстати, так и не узнали, что Клюфт цитировал библию!

Присутствующие смотрели на Пончикову, но больше ничего спрашивать не решались. Павел медленно сел. Но Вера Сергеевна увидела это и рявкнула:

— Вы гражданин Клюфт зря вот так присаживаетесь — выйдете сюда на центр зала и поясните, нам, всем, как же так? Почему вы Самойлову слушали? Павел вскочил и практически выбежал к трибуне. Митрофанов испугался. Он попятился. Димке показалось, что Клюфт бежит к нему, что бы садануть ему в лоб! Что бы повалить на землю и придушить! Митрофанов, зажмурил глаза, съежился и присел. Но Павел до него не добежал. Он остановился в метре от Димки. Клюфт обернулся и гневно, взглянув на стол, за которым сидел президиум — крикнул:

— Никто мне ничего не говорил! Это я заявляю как комсомолец! Никто! Могу поклясться! И я не знал, что эти строки из библии! Не знал! Я просто написал! Написал из своего ума! Вот так просто! И Самойлова еще раз говорю вам тут не причем! Она никогда не заводила речь о библии и вообще, о религии! В зале вновь повисла тишина. Затем кто-то громко спросил:

— А почему, тогда, как утверждает Митрофанов — слова так близко к тексту этой самой библии? Это словно цитата получается? Ты что Паша, библию на память знаешь? Пончикова подхватила эту идею:

— Да, выходит Клюфт, вы на память знаете библию? И выходит, вы намеренно вставляете цитаты из этой книжонки в свои статьи? Это же идеологической диверсией попахивает! Как вы это объясните? Павел тяжело вздохнул. Он уже открыл рот и хотел рассказать всем — о «загадочном ночном госте». О Иоиле! О его словах! Что этот странный богослов и сказал ему эту цитату из библии! И, что Павел сам не причем, он просто послушал и поддался убеждениям странного человека! Но в последний момент Павел представил себе реакцию коллег, а главное членов президиума?! Этого человека в оливковом кителе, с красными петлицами! Как они отреагируют? Павел пустил в дом «какого-то богослова». Рассуждал с ним на «такие темы» и главное — они писал в присутствии это человека статью и слушал его подсказки! Да и где этот богослов? Кто поверит, что он вообще был! Павел набрал воздух в легкие и тихо вымолвил:

— Я же пояснял — мне эти слова пришли на память, я просто их написал. Никого и ничего, не имея в виду. Вернее имея в виду. Имея в виду наказание для врагов вредителей и главное — я хотел заставить читателя задуматься о том, почему мы сами будем потворствовать существованию этих вредителей среди нас. Вот и все. Никакого религиозного умысла я не имел! То, что такие слова есть и в библии я считаю полным совпадением. И все. Полным совпадением моих мыслей со словами из этой книги. Как это объяснить я не знаю… Пончикова ухмыльнулась и противно взвизгнула:

— Может, вы еще себя — святым назовете?! У вас как мы видим, и мысли со святым писанием совпадают? А? Нам еще только святого в газете не хватает! В зале раздался смех. Хохотал и нквдэшник за спиной. Майор смеялся долго. Павел обернулся и увидел, что офицер даже вытирает глаза носовым платком. Пончикова ржала, как обезумевшая лошадь. Не смеялись лишь Смирнов и Абрикосов. Старик партиец, сочувствующе смотрел на Клюфта, а главный редактор, печально, качал головой и вздыхал. Павел разозлился. Он презрительно сказал в сторону Пончиковой:

— А вы, я вижу, Вера Сергеевна-библию то почитываете! Раз так точно нашли эту цитату! Нашли и обрадовались. Нет бы, сказать главному редактору — как корректор, что это печатать нельзя, а вы промолчали! И сейчас вот — издеваетесь надо мной! Над товарищем Смирновым. Над всем коллективом! Научили, этого недотепу, — Клюфт указал рукой на Митрофанова. — Говорить, что выгодно вам и радуетесь. Даже на собрание меня сюда заманили — ничего не пояснив!

— Что? Замолчите! Замолчите Клюфт! — визжала Вера Сергеевна.

Пончикова, с пеной на губах, выскочила, из-за стола и подбежав к Павлу, встала рядом — упершись руками в бока. Она смотрела в зал и кричала:

— Не слушайте его! Он пытается очернить все! Он пытается уйти от ответственности, не желая признать свои ошибки!

Коллеги испуганно молчали. Они, изумленно наблюдали за этой «странной пьесой», трагедией-фарсом, разыгравшейся в актовом зале. И тут, инициативу, вновь проявил майор. Нквдэшник хрипловатым голосом сказал:

— Ну, Вера Сергеевна! Вешать эпитеты раньше времени, конечно не надо. Товарищ Клюфт ошибся. Товарищ Клюфт признает свои ошибки. Ну, выскочила эта цитата! Ну и что? Разве там написано — что это цитата из библии? Нет! Вот и будем считать, что товарищ Клюфт со всей пролетарской ответственностью написал это о врагах, о вредителях. И, по моему мнению — эти слова подходят. И тут нет ничего страшного!

Пончикова тяжело дышала и смотрела на Клюфта. Павел выдержал ее тяжелый взгляд:

— Я никаких ошибок признавать не собираюсь! Потому как я их не совершал! Статью я писал от чистого сердца и никаких, скрытых намеков, не делал! И все обвинения в мой адрес считаю ложью! Ложью и провокацией! А сейчас я прошу разрешить мне покинуть это собрание! Потому как я, не являюсь руководителем отдела и вообще, никаким бы то ни было, руководителем! Зал безмолвствовал. Все ждали — что скажет нквдэшник. Майор вздохнул. Криво улыбнулся и развел руками:

— Ну, что ж. Если, вот так, комсомолец Клюфт выражает свою позицию — никто не может его насильственно заставить говорить слова, которые он в принципе должен был сказать. Это дело его совести! Так говорит и товарищ Сталин. Это дело совести каждого советского человека! И это мудрые слова! Я думаю, товарищи, нужно отпустить товарища Клюфта. А комсоргу газеты товарищу Пончиковой рекомендовать рассмотреть его дело на очередном собрании. Никто не возражает? — майор окинул взглядом помещение. Присутствующие испуганно притаились. Каждый старался отвести взгляд. Павел искал хоть одну пару глаз, в которой бы мелькнул огонек солидарности. Но тщетно.

Коллеги предпочитали не смотреть на него. И лишь, корреспондент отдела сельского хозяйства — Игорь Крутиков, встал и громко сказал:

— А, по-моему, Клюфт прав. Обвинять его, на голом месте — бессмысленно! Ну, написал он такие слова? И что?! Он же не пропагандирует религию и веру в Бога?! А если он завтра запоет Марсельезу? Что тогда? А ведь это гимн буржуазной и враждебной нам Франции? И Митрофанов, как его друг — тоже поступил не порядочно!

И относить его к троцкистке Самойловой я не вижу смысла! Ведь товарищ Митрофанов сам не раз распивал с ней чаек! Сам не раз болтал, так сказать, на задушевные темы! И все валить сейчас на Клюфта я думаю несправедливо! Димка засопел, как проснувшийся, после зимней спячки медведь. Он, втягивал воздух ноздрями и возмущенно пищал:

— Кто распивал чаек? Я с ней вообще никаких бесед не вел!

— Ну, хватит! Хватит! — майор встал из-за стола, одернув и расправив руками за спиной китель, зло сказал:

— Я считаю пока заканчивать этот балаган! Мы говорим сегодня о Самойловой, а не о Клюфте и кто с ней распивал чаек! Если ни у кого нет, кроме Пончиковой и Митрофанова, вопросов к товарищу Клюфту — давайте его отпустим! И все! Товарищ Клюфт вы можете быть свободны! Павел взглянул на майора и грустно улыбнулся. Клюфт медленно направился к выходу. Каждый его шаг отдавался эхом в притихшем актовом зале.

Шестая глава

За свою двадцатилетнюю жизнь — Павел не раз слышал о предательстве. Клюфт понимал, что предательство, это один из самых мерзких человеческих поступков — который можно совершить. По представлению Павла — предательство даже имело какую-то физическую форму. Что-то на подобие — мерзкой слизи, пахнувшей, как болотная жаба. Эдакий — сгусток зелено-серых червей, которые зарождаются в голове у человека — решившегося на предательство. Все это для Павла было мерзко и гадко! Но двадцатилетний человек еще никогда в жизни не сталкивался с этим страшным понятием людских отношений напрямую. И вот оно случилось. Вот, он впервые в жизни и узнал, что значит — предать! Что, значит — растоптать дружбу! Что, значит — убить в себе порядочность и благородство. И ради чего? Ради чего все это? Поступок Димки Митрофанова не как не укладывался в голове у Клюфта. Павел сидел у окна в кабинете. Он сидел в темноте. Курил — всматриваясь в замерзшее стекло. Замысловатый рисунок, абстракция льдинок — словно загадочная карта неведомого мира, огромного океана его жизни и необитаемых островов его мыслей. Какие еще мели и рифы встретятся на пути?! Какое еще ждет испытание?! Ну, а пока, надо терпеть. Неожиданный ураган, шторм и коварный выстрел в борт пашкиного фрегата из всех орудий димкиной бригантины. Холодный воздух, залетал с порывами ветра, в открытую форточку. Павел докурил папиросу. Встал и затушил окурок. Клюфт подошел к вешалки и одев свой полушубок, на ощупь, не зажигая света — намотал на шею шарф. Помолчав, Павел взглянул в сторону димкиного стола. Рабочее место Митрофанова, в полумраке, казалось загадочной скалой — в неизведанном море. Клюфт вздохнул и пошарив рукой по стене нащупал кнопку включателя. Рубильник щелкнул и тусклый свет от маленькой лампочки в железном, словно масленка, абажуре под потолком, нехотя озарил помещение. Павел медленно подошел к столу Митрофанова. На нем царил хаос. Вырезки из газет. Исписанные и мятые листы бумаги. Разбросанные, как попало, книги и полная окурков, железная банка из-под консервов. Клюфт нагнулся и приоткрыл верхний ящик стола. В нем белел сверток. В плотную, серую ткань, было завернуто, что-то большое и тяжелое. Павел выдвинул сильнее ящик и достал аккуратно запеленованный предмет. Клюфт бережно, с опаской, развернул тряпку. Черная обложка, словно крышка от рояля — блестела. Павел провел по выпуклым большим буквам пальцами: