Энтони Дорр - Стена памяти (сборник) Страница 2

На некоторых из картриджей чуть ниже номеров надписи, сделанные также ее рукой. Музей. Похороны. Вечеринка у Хэтти.

Альма моргает. Она не помнит, чтобы когда-либо надписывала картриджи, вырывала из книг страницы или вывешивала что-либо на эту стену.

Постояв у стены, она, как была, в ночной рубашке садится на пол, вытягивает ноги. В окно врывается порыв ветра, бумажки оживают, пляшут, дергаясь на булавках. Некоторые срываются, разлетаются по ковру. Картриджи еле слышно побрякивают.

Переместившись к центру стены, луч фонарика снова находит фотографию мужчины, выходящего из моря. Не то гримаса, не то ухмылка. Это Гарольд, думает она. Он был моим мужем. Он умер. Уже годы прошли. Конечно.

За ее окном, за кронами пальм, за городскими огнями океан; над ним то луна, то облако. Он то залит светом, то темнеет. С негромким рокотом пролетает вертолет. Трепещут пальмы.

Альма опускает взгляд. В ее руке клочок бумаги. На нем написано: Какой-то мужчина. Во дворе высокий мужчина.

Доктор Эмнести

За рулем «мерседеса» Феко. Три жилые башни на краю района Вредехук сверкают на утреннем солнце. Машины взрыкивают перед светофорами. Шесть раз в разное время Альма, щурясь, вглядывается в проносящиеся вывески и спрашивает водителя, где они и куда едут.

– Мы едем к доктору, миссис Альма.

К доктору? Альма трет глаза, пробует сосредоточиться. Пытается поглубже вдохнуть. Возится с париком. Когда «мерседес» въезжает по спиральным пандусам многоэтажной парковки, у него посвистывают шины.

Перила крыльца у доктора Эмнести сверкают нержавейкой, по всем углам горшки с папоротником. У него пуленепробиваемая дверь, в углу которой краской отпечатан адрес. Это место Альма помнит примерно так же, как, бывает, помнишь какой-нибудь дом из далекого детства. Будто она была маленькая, а с тех пор стала вдвое больше.

Они звонят, попадают в приемную. Феко сидит, барабанит пальцами по колену. Четырьмя креслами дальше у аквариума с рыбками сидят две хорошо одетые женщины, одна на несколько десятков лет моложе другой. У обеих в ушах крупные жемчужины. Альма думает: во всем здании Феко единственный черный. На мгновение она забывает, зачем пришла. Но эти кожаные кресла, эта голубая галька в аквариуме с морской водой… – а, клиника памяти! Конечно. Доктор Эмнести. К нему приходится ездить в Грин-Пойнт.

Через несколько минут Альму подводят к полумягкому стулу, накрытому гофрированной бумагой. Все это ей уже знакомо: картонный короб с резиновыми перчатками, пластиковая тарелочка для ее сережек, два электрода у нее под блузкой. С нее снимают парик, смазывают кожу головы холодным гелем. Плоский телевизор показывает песчаные барханы, потом одуванчики, потом бамбук.

Эмнести. Странная фамилия. Что она означает? Помилование? Отсрочку приговора? Нет, что-то более постоянное, чем отсрочка, не правда ли? Амнистия бывает у преступников. У тех, кто сделал что-то плохое. Когда вернемся домой, надо будет попросить Феко, чтобы взглянул, выяснил. А может, она и сама не забудет этим заняться.

Что-то говорит медсестра.

– А как у нас со стимулятором? Переносной стимулятор хорошо работает? Вы чувствуете какое-нибудь улучшение?

– Улучшение? – (Ну да, наверное. Что-то вроде бы улучшилось.) – Стало как-то почетче, – отвечает Альма.

Ей представляется, что говорить что-то в этом духе она как бы обязана. А как же, ей ведь открывают новые пути! Помогают вспомнить, как надо вспоминать. Чего-то такого они от нее и ждут.

Сестра что-то бормочет. По полу шарканье ног. Гудит невидимая аппаратура. Будто сквозь вату Альма чувствует, как с разъемов в ее черепе снимают резиновые колпачки и ввинчивают четыре винтика. В руке держит записку: Миссис Альма! После процедуры Феко отвезет вас домой. Конечно.

Открывается дверь с маленьким круглым окошечком. Вышедший оттуда бледный мужчина в зеленом халате протискивается мимо нее, от него пахнет жевательной резинкой. Альма думает: а ведь комнаты вроде этой у них тут наверняка есть где-то еще; где-то еще стоят такие же стулья, и другими такими же приборами там раскупоривают другие помутившиеся мозги. Выискивают в них воспоминания, записывают на маленькие прямоугольные картриджи. Пытаются бороться с распадом памяти.

Ее голову закрепляют в нужном положении. Щелкают алюминиевые шторки, перекрывающие окошко шлема. В тишине между вдохом и выдохом ее слух улавливает тихий шум транспорта с улицы.

Вот надевают шлем.

За три года до этого, вкратце

– Раньше думали, что воспоминания запасаются в виде измененных молекул в клетках мозга, – три года назад сказал Альме доктор Эмнести во время первого ее визита.

Записавшись к нему, она стояла в очереди десять месяцев. У доктора Эмнести волосы цвета соломы, почти прозрачная кожа и невидимые брови. По-английски он говорит так, будто слово – это крошечная икринка, которую приходится осторожно проталкивать сквозь зубы.

– Так думали всегда, но были не правы. Истина состоит в том, что местом обитания старых воспоминаний является не внутренность клетки, а межклеточное пространство. В нашей клинике мы выбираем из таких мест наиболее обещающие, метим их и конструируем на их основе электронные модели. Все это делается в надежде на то, что мы научим поврежденные нейроны самоизлечиваться. Направим их на новые пути. Научим их перезапоминать. Вам понятно?

Нет, Альме непонятно. Или если и понятно, то не совсем. Уже много месяцев, с тех пор как умер Гарольд, она все забывает: забывает заплатить Феко, забывает съесть завтрак, забывает, что означают цифры в чековой книжке. Выходит в сад с секатором, и за минуту он куда-то по дороге пропадает. Фен для волос вдруг обнаруживается в кухонном буфете, ключи от машины – в жестянке с чаем. А бывает, роешься, роешься в голове в поисках слова, но так и не находишь: кошениль? кашпо? кашмир?

Уже двое врачей диагностировали у нее деменцию. Альма предпочла бы амнезию: на ее взгляд, это было бы конкретнее, да и звучит не так страшно. Чувство такое, будто в голове то ли ржавеет что-то, то ли утекает, как через дырочку. Семь десятилетий жизненного опыта, пять десятилетий брака, четыре десятка лет работы в «Портер пропертиз» – так много домов, и покупателей, и продавцов, что всех не упомнишь, их даже не счесть, да сюда же еще всякие скороварки и салатницы, мечты и мучения, приветы и проклятья. Разве может все это стереться бесследно?

– Мы не предлагаем панацею, – говорит доктор Эмнести, – но, может быть, нам удастся замедлить процесс. И не исключено, что некоторые воспоминания мы даже сможем вам вернуть.

Кончики обоих указательных пальцев он приставляет к носу, получается что-то вроде пирамиды. Альма чувствует: сейчас он произнесет приговор.

– А так, если без нашего вмешательства, дело пойдет очень быстро, – говорит он. – С каждым днем вам будет все труднее оставаться в контакте с окружающим миром.

Вода в вазе, понемногу размягчающая стебли роз. Ржавчина, поселившаяся на кулачках и шпеньках в замке. Сахар, проедающий дентин зубов, река, размывающая берега. Альме приходят в голову тысячи сравнений, но все не к месту.

Она вдова. Ни детей, ни домашних животных. У нее «мерседес», полтора миллиона рэндов сбережений, пенсия Гарольда и дом во Вредехуке. Лечение у доктора Эмнести – это все же какая-то надежда. Она соглашается.

Операция проходит как в тумане. Проснувшись, Альма чувствует, что у нее болит голова и исчезли волосы. Пальцами нащупывает у себя на черепе четыре резиновых колпачка.

Через неделю Феко снова отвез ее в клинику. Одна из ассистенток доктора Эмнести сопроводила Альму в помещение с кожаным креслом, похожим на те, что в кабинетах дантистов. Шлем ощущался кожей макушки как легкая вибрация. Ей сказали, что так собирают воспоминания; предсказать, хорошими они окажутся или дурными, пока нельзя. Больно не было. Ощущение такое, будто голова пуста и пауки оплетают ее изнутри паутинами.

С этой второй процедуры доктор Эмнести отпустил ее домой через два часа, снабдив переносным стимулятором памяти и картонной коробкой с девятью маленькими штампованными картриджами. Каждый картридж из одинакового бежевого пластика, на крышке каждого четырехзначный номер. Два дня она на этот их проигрыватель картриджей любовалась, потом отнесла наверх, в гостевую спальню, – это было около полудня, день выдался ветреный, а Феко не было, он тогда как раз ходил за продуктами.

Воткнула вилку в розетку и вставила первый попавшийся картридж. По позвонкам шеи пробежало слабое содрогание, а потом комната пошла слоями и пропала. Стены будто растаяли. Сквозь промоины в потолке показалось небо, реющее, как флаг. Потом зрение у Альмы отключилось вовсе, так что весь ее дом словно растворили и спустили в канализацию, а на его месте вновь материализовалось то, что было с ней когда-то.