Виталий Безруков - Есенин Страница 2

Придя в себя, мать Эдика побегала у ворот московских тюрем, но ничего не узнала и не добилась. Отец сгинул навсегда.

Когда Эдик подрос и полюбил поэзию, к могиле Сергея Есенина ходил часто. И не один, а с друзьями. А уж в день рождения — как на святой праздник.

Подъехав к Ваганьковскому кладбищу, Хлысталов вышел из машины, прихватив кейс, и, заперев дверцы, подошел к торгующим цветами женщинам, купил десяток ярко-красных гвоздик.

— Здравствуй, Эдик, здравствуй, дружище! — Широко раскинув руки, навстречу Хлысталову шел Алексей Велинов, грузный мужчина одних с ним лет, улыбаясь голливудской улыбкой, как и положено человеку, ухватившему «судьбу за хвост». После троекратных объятий и христианских поцелуев, несколько нарочитых со стороны Велинова, они двинулись в ворота, подавая милостыню попадающимся нищим.

— Вот еще год пролетел, Эдик, дорогой ты мой друг. Все реже встречаемся. Дела! Дела! Черт бы их взял… Замотался весь. Давай потише пойдем, задохнулся, мало двигаюсь. Кабинетный работник. А ты молодцом, форму держишь. Мне бы тоже разгрузочные дни надо устраивать. А то вот, — хлопнул он себя по животу.

— Не разгрузочные, а нагрузочные тебе, Леша, надо. Бегай по утрам. После шести — холодильник на замок.

— Тебе бы не в милиции, а в инквизиции работать, Эдик! — замурлыкал Велинов, как кот Матроскин, и сам же расхохотался своему остроумию.

— И рад бы в рай, да грехи не пускают, — в тон ему парировал Хлысталов.

— Какие у тебя грехи? Праведник был всю жизнь. Или я тебя не знаю?

— Чужие грехи, Леша, чужие не пускают. — Хлысталов остановился, глубоко вздохнул, поморщился.

— Ты чего? — встревожился Велинов. — Сердце?

Хлысталов кивнул и улыбнулся.

— Как мотор у моей «волжанки»: барахлит, но тянет.

— Менять не собираешься?

— Чего? Сердце?

— Машину! Хотя сейчас и сердце шунтируют. Раз плюнуть!

Хлысталов отрицательно покачал головой.

— На мой век хватит и этой. Скоро в отставку. Только дельце одно распутаю до конца… и все! Сниму грех, так сказать.

Чем ближе подходили друзья к могиле Есенина, тем плотнее становился людской поток.

— Ну вот и пришли! Глянь, народу сколько! — Лицо Хлысталова стало торжественным, сердечная боль отступила, на душе стало тепло и солнечно, как в детстве.

— Любит, любит народ Есенина! Как бы ни клеветали, каких бы собак ни вешали на него! — бормотал полушепотом Хлысталов. — Здравствуй, Сергей Александрович! Гений ты наш! Великомученик русский! С днем рождения тебя! — Он непроизвольно перекрестился и поклонился, на глаза навернулись слезы. — Леша!.. Леша! — с трудом произнес он, будто проглотив комок в горле. — На! Цветы положи. Ему!

Волнение друга передалось и Велинову.

— Да! Да! Конечно! Цветы! А как же! Ты спокойно, Эдик. Спокойно! У тебя сердце. — Алексей взял букет и, раздвигая людей руками и отталкивая плечом, стал продвигаться к могиле Есенина. — Позвольте! Позвольте, товарищи! Дайте пройти, — громко говорил Велинов командным голосом, не терпящим возражений. Пробившись к могиле, засыпанной охапками цветов, он поклонился, положил цветы и, обернувшись к надгробному памятнику Есенину, неожиданно высоким, срывающимся на крик голосом, начал:

— Владимир Маяковский. «Сергею Есенину»:

Вы ушли,как говорится,в мир иной.Пустота…Летите,в звезды врезываясь.Ни тебе аванса,ни пивной.Трезвость.Нет, Есенин,этоне насмешка.В горлегоре комом —не смешок.Вижу —взрезанной рукой помешкав,собственныхкостейкачаете мешок.

Толпа людей, окружавшая могилу Есенина, зароптала. Велинов, не обращая внимания на шум, продолжал:

Почему?Зачем?Недоуменье смяло.Критики бормочут:— Этому винато…да сё…а главное,что смычки мало,в результатемного пива и вина.

Из толпы уже кричали:

— Долой! Пошел ты на хрен со своим Маяковским!

— Вот такие и замучали Сергея нашего!

Какой-то мужик с затуманенным взором прорычал басом:

— Че смотришь синими брызгами, аль в морду хошь?..

Толпа подхватила:

— Правильно! Дай ему пинка под зад за-ради праздника!

Не привыкший к такому обращению, солидный Велинов побагровел, растерянно озираясь, выталкиваемый людьми, и уже совсем не к месту выкрикнул последние строчки стихотворения:

Для веселияпланета нашамало оборудована.Надовырватьрадостьу грядущих дней.В этой жизнипомеретьне трудно.Сделать жизньзначительно трудней.

Кто-то пронзительно засвистел, все захохотали. Вконец сконфуженный Велинов пошел по образовавшемуся коридору к Хлысталову. Какая-то интеллигентного вида старушка в нелепой старомодной шляпке исподтишка больно ткнула его зонтиком в спину. Велинов ойкнул, резко повернулся.

— Что такое?!! — Но старушку загородил мужик с мутным взором, всем своим видом давая понять, что угроза получить ему пинка под зад сейчас очень актуальна.

Не желая еще более усугублять положение, он повернулся и подошел к Хлысталову.

— Как-то все не организовано… Пьяные хулиганы. Не продумано все как-то… Где милиция?.. — бормотал Велинов, стараясь не смотреть на Хлысталова.

— Не боись, Леша, милиция рядом с тобой, все в порядке! — ответил Хлысталов, снисходительно похлопав его по плечу. — Посмотри, все успокоились!

Раздались аплодисменты, и место, где только что читал Велинов, заняла девушка. Размахивая в такт рукой, она звонко начала читать:

Как снять ярмо самоубийцыС поэта, Родины и птицы?Стреляют влет и судят разом.И слух ползет, ползет проказа,Позор, и слава, и бессмертье.Он просит, требует: «Поверьте!»За ним российские деревниИ мир могучий, цепкий, древний!..

— Так что за дельце ты распутываешь, Эдик? Мокрое? — спросил Велинов, вытирая вспотевшее лицо белым надушенным платком.

— Мокрое, Леша, мокрое! — Хлысталов кивнул на надгробный памятник Есенину. — Вот мое дело, Леша.

— Я не понял…

— Вот мокрое дело, которое я вот уже десяток лет расследую…

— Есенин?!! — удивленно вскинул брови Велинов.

— Он, родимый! Ты прислушайся, что девушка читает… Сидорина ее фамилия, кстати, хорошая поэтесса… честная!.. Не верит народ в самоубийство Есенина… И я не верю! Убийство! Заказное убийство! Оно было всегда, во все времена… и сейчас есть! Тебе, как сотруднику госбезопасности, это известно не хуже моего. Да что там!.. Давай отойдем, сядем где-нибудь. — Эдуард взял Велинова под руку, и они пошли по дорожке, ища взглядом скамейку.

— Господи, погода сегодня какая! Как на заказ, ко дню его рождения. Ты чего так посерьезнел, Леша? Обиделся на народ? Так ведь «класс не запивает жажду квасом… класс, он тоже выпить не дурак…» Сам виноват! Дернуло тебя читать эти стихи. Эрудицией хотел блеснуть? Вот и блеснул… как в лужу… ваше превосходительство — товарищ генерал!

— Несмешно, Эдик. Ты мне ответь — зачем тебе все это надо?! Существует же официальная версия!

— Знаю! Все знаю! Знаю эту хрестоматийную версию, навязанную народу, как, впрочем, всю нашу историю революции…

Они вышли на площадь перед церковью, поглядели по сторонам. Скамейки, что стояли около церкви, были все заняты. Народу на кладбище по случаю выходного дня было полно. Люди несли цветы на могилы своих родных и близких, и множество людей разного возраста неиссякаемым ручейком сворачивали на Есенинскую аллею.

— К черту скамейки! Разговор серьезный, не для посторонних ушей. Пойдем в мою машину, я на служебной. — Велинов решительно зашагал к воротам кладбища.

— Если серьезный, то уж лучше ко мне в «волжанку», да и шофер, наверное, у тебя. Не будешь же выгонять! Доложит: «Встречался с резидентом». Шучу!

— В каждой шутке есть доля шутки! Шофера я действительно плохо знаю, он из новеньких… А то, что стукачи они, так чего удивляться. Работа у них такая. Кушать все хотят! Где твоя?

Увидев «волжанку», как белую ворону торчащую среди шикарных иномарок, презрительно ухмыльнулся.

— Ну и аппарат! Как говорится: старый конь борозды не портит. Несолидно, Эдик! Поменяй! Я тебе иномарочку устрою, недорогую, бэ-у, но в отличном состоянии.

— Не надо, — серьезно ответил Хлысталов.

— Почему? Денег, что ли, нет? Так я дам, вернешь, когда сможешь!

— Нине эта машина очень нравилась. Пусть все будет как при ней… На вот, глянь. — Хлысталов достал из кейса конверт с фотографиями мертвого Есенина, протянул Велинову. — Ты чекист… глаз у тебя зоркий!