Виталий Безруков - Есенин Страница 3

— Не надо, — серьезно ответил Хлысталов.

— Почему? Денег, что ли, нет? Так я дам, вернешь, когда сможешь!

— Нине эта машина очень нравилась. Пусть все будет как при ней… На вот, глянь. — Хлысталов достал из кейса конверт с фотографиями мертвого Есенина, протянул Велинову. — Ты чекист… глаз у тебя зоркий!

Велинов вынул фотографии, поглядел, и лицо его сразу стало непроницаемым. Взгляд водянисто-голубых, обычно веселых глаз стал свинцово-серым.

— Это Есенин?

— Да… Его только что из петли вынули… Что скажешь?

— Ты не куришь, Эд?.. — Хлысталов покачал головой. — А я можно закурю? Как тут окно открывается?

— Кури! Вот эту ручку крути по часовой.

Велинов достал пачку «Мальборо», вынул сигарету, чиркнув красивой импортной зажигалкой, прикурил. Глубоко затянувшись и выпуская струю дыма в окно, еще раз поглядел на фотографию.

— Что я могу сказать? Ну, что бросается сразу в глаза… Взлохмаченные волосы, верхняя губа опухла, правая рука как-то странно поднята вверх. — Поднес фотографию поближе к окну. — На ней видны следы порезов… А это что за глубокая вмятина на лбу?

Хлысталов пожал плечами:

— Подобные повреждения судмедэксперты обычно характеризуют как «нанесенные тупым продолговатым предметом и опасные для жизни человека».

Велинов согласно покивал головой.

— Эта травма несомненно прижизненная, так как по краям вмятины — опухоль, — продолжал Хлысталов, водя пальцем по фотографии. — А вот тут, под правой бровью и на лбу, чуть выше переносицы, видишь?.. Хорошо различимые темные пятна?

— Очень напоминает проникающее ранение в голову…

— А по официальной версии… — Хлысталов потянулся за сигаретой, но Велинов положил пачку в карман. — А по официальной версии… Есенин страдал алкоголизмом, хулиганил, вел аморальный образ жизни и в конце концов — от безысходности — повесился… Но на фотографии нет характерных признаков смерти от удушения! Нету высунутого языка, что делает лицо висельника страшным… сколько я их перевидал за свою службу… — Хлысталов потянул и ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки, словно не Есенина, а его, Эдуарда Хлысталова, сдавливала предательская петля. — Да дай ты мне сигарету, Леша. Все равно — днем позже, днем раньше.

— Лучше днем позже, — невозмутимо ответил Велинов. — Продолжай свои соображения.

— Ладно!.. Меня, Леша, особенно настораживает положение правой руки. Если труп висел, то рука должна быть вытянута вдоль туловища, ведь так?

— Я слушаю, Эд!.. Ты только не волнуйся, дело ведь давно минувших дней… преданья старины глубокой, так сказать.

— Не ерничай, Алексей! Не та ситуация! Или прекратим разговор.

— Прости, Эд. Не сердись! Ты ведь знаешь мой характер…

— Знаю! Иначе не обратился бы к тебе… Так вот, рука должна вытянуться вдоль туловища, а у Есенина она почему-то поднята вверх.

— Элементарно, Эд. Самоубийца, как только наступает удушье, инстинктивно начинает бороться за жизнь, предпринимает попытки вырваться из петли и поднимает руки вверх.

— Согласен. Но когда наступает смерть, руки падают вниз!

— Всегда?

— Всегда, Алексей! Всегда! В том-то и дело. Стало быть, трупное окоченение произошло в другом положении… А теперь глянь на второй снимок. Есенин лежит в гробу. Рядом стоят мать, сестры, жена Софья Толстая. Видишь, какие у всех лица… не скорбные, а испуганные. Сзади — первая жена Зинаида Райх уткнулась в грудь мужу Мейерхольду. И здесь все травмы видны на лице покойника… Значит, они действительно были? А?

— Откуда у тебя эти фотографии? — спросил Велинов, аккуратно складывая их обратно в конверт. — Их явно переснимали из зарубежного журнала. Я заметил по краям текст на английском языке.

— Глаз у тебя! Да, в наших изданиях таких фотографий я не видел… Мне их прислали на Петровку, давно. Судя по штемпелю, из Рязани… Когда-то я расследовал там крупное хищение…

— Ну и кто же их прислал? Для какой цели? — спросил Велинов, всматриваясь в спину человека, которого он приметил еще у могилы Есенина и который вот уже несколько раз прошел мимо их машины, каждый раз перекладывая портфель из руки в руку, и всякий раз он оказывался повернут в сторону машины Хлысталова.

«Наружка! — отметил про себя Велинов. — За мной вряд ли, стало быть, за Эдиком. Ай-яй-яй! Неужели наша контора заинтересовалась полковником Хлысталовым? Очевидно, делом, которое расследует этот «Дон Кихот в милицейских погонах»».

Чувство опасности, приобретенное Велиновым еще в бытность свою военным атташе в Вене, скомандовало ему: игра нешуточная, пора закругляться.

— Что, что ты говоришь? — переспросил он. — Прости, задумался, прослушал.

Хлысталов недоуменно посмотрел на друга.

— А мне казалось, что ты весь внимание. — Пожал плечами. — Аноним не сомневался, что я увижу на снимках признаки насильственной смерти и дам ход делу, а он сам так и останется неизвестным.

— Думаешь, боится? Чего? — И Велинов снова глянул в окошко.

— Вашего ведомства… В нашей стране всегда хозяйничала ваша контора. КГБ.

— ФСБ, — поправил Велинов. — И время сейчас другое… — Нащупав ручку на дверце, он начал крутить ее, поднимая стекло.

Хлысталов, заметив предосторожность Алексея, засмеялся:

— Ой ли! ЧК остается ЧК, под какой бы аббревиатурой она ни скрывалась. Аноним, видно, помнит, как любого сомневающегося в «светлом будущем» вы отправляли в пермские лагеря или в спецпсих-больницы.

— А ты не боишься, — лукаво сощурился на Хлысталова Алексей.

— А я не боюсь! — простодушно ответил Хлысталов. — Отец так завещал.

— Кто-нибудь видел эти фотографии?

— Да, я показывал их друзьям по работе… криминалистам, экспертам… Все они советуют одно — мне необходимо изучить материалы уголовного дела по факту убийства Есенина.

— Советы давать легко… От меня-то ты чего хочешь, Эд?

Хлысталов на мгновение замолчал, как бы подыскивая нужные слова.

— Ты мой самый близкий друг, Алексей! Ты чекист! Для тебя Есенин, как и для меня, на всю жизнь! — Чувствуя, что это не убеждает Велинова, добавил: — И слово «Россия» для тебя не звук пустой! Не так ли?

— Не дави на психику, Эд, — прервал его Велинов. — Все, что я могу для тебя сделать, — это сказать правду, а не советовать, как твои коллеги… Не перебивай!

Голос его стал жестким, официальным, словно говорил он для третьего лица, которое и подслушивало.

— Вести частное расследование такого масштаба в нашей стране — дело абсолютно бесперспективное. Даже тебе, с большими правами в части допуска к закрытым, секретным документам. А наша контора, как ты выразился, не позволит тебе даже прикоснуться к тайне гибели Есенина… Если она вообще существует. В чем я сильно сомневаюсь как профессионал внешней разведки. — И уж совсем жестко добавил:

— И хотя нас связывает многолетняя дружба, не надейся получить через меня хоть какую-нибудь информацию. Дружба дружбой, а служба службой!

И глаза Велинова стали свинцово-серыми. От его слов повеяло репрессиями сталинских времен, когда предавали друзей, доносили даже на родственников.

У Хлысталова вновь защемило сердце, он скрипнул зубами.

— Ты чего, Эдик? Обиделся?

— На правду не обижаюсь, генерал Велинов!

— Плюнь ты на все! Сейчас поедем в ресторан, обмоем мою звездочку генеральскую, а заодно и день рождения нашего великого поэта.

— Я за рулем, Леша, да и не пью я совсем.

— Как? Совсем ничего? — искренне удивился Велинов.

— Совсем ничего. Сердце, Леша… прости, не могу.

— Эх, друг называется! — протянул разочарованно Велинов. — А я-то думал, устроим праздник. — Грянул на часы: — Я в «Арагви» столик заказал. А? Поедем?

Хлысталов застегнул ворот рубашки и затянул галстук.

— Будешь расследовать?

— Буду, Леша.

— Ну докажешь ты, что не самоубийство было! — сорвался на крик Велинов. — Что «заказали» его! Опубликуешь результаты своего расследования, напишешь брошюрку, я даже допускаю, что ее напечатают при нынешней свободе слова экземпляров эдак тысяч в пять. Но кому это надо, Эдик?

— Мне надо! — ответил Хлысталов сквозь крепко сжатые зубы. — И Ему надо!

— Кому Ему? Есенину? Да ему все равно, что творится на земле. А тебе зачем? Зачем в твои годы с твоим здоровьем ты ввязался во все это… Карьерой рискуешь!!! Ведь могу турнуть «по собственному желанию» начальства.

— Какая карьера, Леша? Всю жизнь я сыскарь. Честный мент, вот и все. Да и ухожу я с Петровки. Сам ухожу. И это будет мое последнее расследование.

— Ну, видно, у каждого своя судьба, — сдался Велинов.

— Согласен… Знать, судьба, что мне прислали эти фотографии, а не тебе. В меня верят. От меня ждут. И я постараюсь. Постараюсь!