Эрих Хакль - Две повести о любви Страница 2

По словам его сестры Розмари, после увольнения с действительной военной службы в запас он вроде бы работал в Корнейбурге на вагоностроительном заводе. Вступил в Шуцбунд[3] и принял с оружием в руках участие в Февральском вооруженном выступлении 1934 года во Флоридсдорфе в рядах рабочих. После поражения он бежал в Чехословакию к своему дяде Роману Секвенсу, дослужившемуся в Брюнне до начальника почтового отделения, а потом дальше, в Ригу. И в Вену он, похоже, вернулся только весной тридцать шестого. Но из сообщения австрийского диппредставительства в Варшаве следует, что в мае 1934 года Карл Секвенс был выслан из Латвии вместе с двенадцатью другими австрийскими шуцбундовцами. «Секвенс находился в Риге около двух лет, предположительно в качестве связного социал-демократов». Это заявление подтверждается сведениями Центрального регистрационного управления в Вене; 6.6.32 Карл Секвенс выписался и уехал в Ригу, а 4.6.34 вновь регистрируется в шестом районе города Вены, на Брауэргассе, 6/5. С 30.11.36 он больше не числится среди лиц, проживающих в Вене. В графе «выписан…» лаконично стояло: «выехал». Его имя появляется в списке, составленном 25 ноября одной нелегальной ячейкой в Париже, организовывавшей выезд добровольцев в Испанию. И действительно, после медицинского освидетельствования Карл оказывается 26 ноября 1936 года в составе Интербригад в Испании.

В то время, когда он пересекал границу, шла битва за Мадрид. 6 ноября резиденция правительства в срочном порядке была перенесена в Валенсию. Франкистов потеснили лишь в Касса-де-Кампо и на территории Университетского городка. Возможно, что через несколько дней пребывания в Альбасете, где находилась штаб-квартира и центр подготовки Интербригад, Карла отправили на передовую под Мадрид. Это предположение подтверждает слух, что ранен он был в Кампо дель Моро — парке между бывшим Королевским дворцом и западным берегом реки Мансанарес. Однако вполне возможно и то, что в середине декабря вместе с 13-й бригадой он отправился в провинцию Арагон для наступления на Теруэль, где окопались фашистские войска. Там или тут, но вскоре после прибытия на место его и настигла пуля, которой он обязан своей большой любовью.

Однажды Эрминия поддалась уговорам цыганки погадать ей на картах. Сеньору ожидает большая любовь доброго господина, предсказала женщина, а на добродушный вопрос Эрминии, будет ли эта любовь блондином, брюнетом или чем-то среднепестрым, ответила, что карты определенного ответа не дают, но одно она знает точно: добрый господин носит форму. Ох, вздохнула Эрминия, я выйду замуж за письмоносца.

Об этом ей вспомнилось сейчас, когда так внезапно вспыхнула любовь к раненому Карлу, которому она приносила русские газеты (она тоже любила новую Россию, не оставившую Испанию в беде), она говорила с ним об искусстве и литературе (например, о стихах Рильке, перед отъездом он подарил новенький томик своей сестре и сейчас, наверное, с удовольствием взял бы его в руки, или о книгах валенсийского писателя Бласко Ибаньеса, их он читал, вероятно, по-немецки, и ей очень захотелось свозить его после выздоровления в Альбуферу и показать ему место действия романа), ростом она доходила ему только до плеча (и носила поэтому туфли на высоком каблуке), но его мысли были далеки от развлечений, он каждую свободную минуту листал испанский словарь или читал и что-то писал (ей он доверил свою тайную мечту стать журналистом), он обращался с ней уважительно, не позволял себе никаких вольностей, и ей никогда не приходилось перед ним притворяться, он любил ее такую, как она есть, а не надуманный образ, нарисованный в его воображении.

Примерно так я себе все это представляю.

А еще я знаю, что Эрминия чувствовала себя так, будто она перенеслась во времена своего отца, к разговорам и диспутам с ним о том, что человечество уже сделало, а что оставило им в наследство и что им еще только предстояло сделать. Возникало ощущение, говорит ее дочь, что не было ничего такого, чего бы ей не хватало.

Они поженились 7 февраля 1937 года. С момента первого взгляда, брошенного на лежащего в лазарете Карла, потом сознательного взгляда ему в глаза и до обмена обручальными кольцами прошло не более трех недель. Объявление о помолвке, официальное оглашение вступления в брак, сбор необходимых документов, причем в форме нотариально заверенного перевода, — все это даже в мирное время и без посторонней помощи едва ли можно было сделать за такой короткий срок. Но Антонио Феррер, племянник мачехи Эрминии, с детства знал сотрудника мэрии, не то был кузеном прокурора, а может, оказал однажды услугу матери начальника отдела в городской ратуше, кроме того, неуверенность в завтрашнем дне и благодарность к иностранцу, приехавшему издалека и рисковавшему своей жизнью за Испанскую республику и испанский народ, повлияли на ускорение бюрократического процесса.

Si, quero. — Si, quero[4].

Им удалось сделать одну-единственную свадебную фотографию, на которой Карл, в болтающихся на нем солдатских брюках, ветровке и надвинутом на лоб капюшоне, держит Эрминию за руку. Они улыбаются несколько робко, но весело, а может, лукаво. Улыбаются и друзья, родственники, прохожие, которые, как это водится в Испании, присоединились к свадебной процессии. Ничто не указывает на суть происходящего, с таким же успехом это мог бы быть семейный праздник или вечеринка коллег по работе.

Истинные обстоятельства торжества открываются лишь тому, у кого острый глаз или хороший слух. Острый глаз замечает звезду бойца Народной армии, которую носит солдат, стоящий слева от Эрминии, над нагрудным карманом вместо знака различия. А хороший слух может уловить парочку историй из тех четырнадцати, которые готова рассказать вам фотография — о каждом из изображенных на ней.

Маленькая девочка, например, на плечах которой лежат руки солдата, — сирота войны. В какой-то момент она то ли спрыгнула с повозки с беженцами, то ли выбралась из-под развалин. Предположительно она еще жива — женщина лет семидесяти, бабушка, вдова. Жив и Антонио Феррер, хрупкий мужчина с усами, во втором ряду слева. Говорят, он был тяжело болен, утратил дар речи. Тот самый Антонио, без которого, как уже было сказано, свадьба не состоялась бы так быстро. А самой фотографии не было бы без Эмилии (справа рядом с Карлом), целый день она носилась по городу в поисках негатива, пока наконец не нашла его в какой-то конторе или важном военном ведомстве, в чем ей посодействовали знакомые знакомых. Можно смело также утверждать, что Эмилии на фотографии не было бы вообще, если бы не женщина рядом с ней. Я не знаю, как ее зовут. Знаю только, что ее мать двадцать шесть лет назад выкормила Эмилию, поскольку ее собственная мать умерла сразу после родов. Не знаю, что еще сказать, разве только, что рядом с Антонио стоит его жена Маруха и что женщина в очках и молодой человек в светлом костюме — журналисты, друзья семьи Рудьер-Перпинья, но возможно также, что к этому бракосочетанию их привлек чисто профессиональный интерес — данный повод вполне оправдывал их присутствие. И хотя все они реальные люди, твердо стоящие на земле (слева от них виден в глубине Дворец правосудия, а справа — верхушки деревьев), в самой фотографии есть что-то нереальное, как бы невзаправдашнее, будто все они встретились лишь на миг.

Прежде чем отложить фотографию, я хочу еще раз взглянуть на молодоженов. Карл, Эрминия. Они знали, говорит их дочь, что времени им было отпущено мало.

Отыскать следы перемещения Карла в первый год войны довольно сложно. На помощь приходит Ганс Ландауэр с его феноменальной памятью и обширным архивом. Там есть списки, в которых встречается имя Карла Секвенса. Есть там и две записи австрийских интербригадовцев, в них он тоже упоминается. Сохранились еще четыре или пять статей, написанных им самим. Таким образом я узнаю, по крайней мере могу предполагать, что после своего выздоровления Карл находится в школе подготовки офицерского состава в Посоррубьо. А после ее окончания его направляют в звании лейтенанта в учебный батальон в Мадригерасе. В мае тридцать седьмого батальон передислоцируется под Гвадалахару, где Карл передает австрийским товарищам, впоследствии засланным партизанами в тыл фашистов, свои познания в топографии. («Например, — пишет Карл Зольдан, — он обучал нас, как передвигаться ночью с помощью карты и компаса или по звездам».) Узнаю, что в качестве офицера связи австрийского батальона имени 12 февраля он принимает участие в битве под Брунете. И что в августе он получает второе ранение под Кинто, Бельчите или Медьяной — снайперский выстрел или осколок снаряда. В сентябре он лечится после ранения в Беникассиме, и «Пасаремос», газета 11-й Интербригады, публикует 25 сентября 1937 года его статью «Патрулирование обязывает», в которой Карл взывает к добросовестности всех добровольцев: «Наша борьба за свободу не из легких. Именно поэтому так важно, чтобы каждый отдал все свои силы за испанский народ. У каждого бойца есть возможность роста, он может стать командиром, получить награды. Но народ требует, чтобы каждый из нас постоянно осознавал свою ответственность и все свое умение, весь свой ум и силу вкладывал в борьбу за свободу. У каждого из нас есть возможность осознать свои ошибки и исправить их своими поступками».