Эрих Хакль - Две повести о любви Страница 3

Несмотря на все превратности судьбы, Карлу и Эрминии удается поддерживать отношения. Как только появляется возможность, Карл заскакивает в Валенсию. Или Эрминия приезжает к нему на базу в Альбасете, или в Вальс, где он находится в увольнении, или в госпиталь в Беникассим. Или он посылает ей весточку о том, что в тот или иной день будет там-то и там-то, и она добирается до отдаленной деревни, часами ждет на обочине, пока какой-нибудь советский офицер не подвезет ее на полуторке и не предложит, поскольку ей негде переночевать, свою походную кровать, просто так, без всякой задней мысли. А на следующий день, после долгих и тщетных поисков, когда ее уже начинает одолевать отчаяние, она наконец находит Карла. Тогда, летом или осенью тридцать седьмого, Эрминия забеременела.

Двадцать пятого января тридцать восьмого года в бою погиб Карл Каспар, товарищ Карла. На подступах к Теруэлю они захватили вражескую огневую точку и наткнулись там на тяжелораненого офицера, которого пулеметный расчет, спасаясь бегством, бросил на произвол судьбы. Несмотря на мольбы прикончить его, они оказали ему неотложную медицинскую помощь и лишь после этого отправились на поиски снайпера, постоянно державшего их на прицеле. Через несколько метров Каспар рухнул на землю, пуля попала ему в горло. Карл склонился над ним и услышал его последние слова: он просил не дать умереть тяжелораненому. На следующий день, когда вражеский обстрел ослаб, Карл со своим другом Альбином Майром выполнили волю Каспара. Они положили испанца на носилки и несли его два или три километра до перевязочного пункта. Этот человек, писал Майр десятилетия спустя, никак не мог понять причины их заботы о нем. О красных, а особенно о бойцах Интернациональных бригад, он не слышал ничего, кроме ужасающих историй. Когда они передали его под наблюдение санитара, он продиктовал им свой адрес. Навестите мою семью, она будет вечно вам благодарна.

В том же тридцать восьмом году в воскресенье двадцать третьего января Валенсия подверглась бомбардировкам немецкой или итальянской авиации. Эрминия никогда не пряталась в бомбоубежище из страха быть погребенной заживо. И на этот раз она тоже осталась дома. Когда она открыла дверь на лестничную клетку, ее отбросила взрывная волна, и она почувствовала, как из нее потекла вода — лопнул околоплодный пузырь. Шофер, на полной скорости везший ее в Масанасу, на хутор к родственникам, мчался по выбоинам, надеясь таким образом вызвать роды. И действительно, в тот же вечер Эрминия родила на свет здоровую девочку. Вопреки настойчивому желанию мачехи, считавшей, что первый ребенок должен носить имя одного из родителей, она назвала свою дочь Роза-Мария — так звали мать Карла и его сестру.

Я не знаю, почему она не получила сразу свидетельство о рождении дочери. Возможно, потому, что ей накладывали швы и первые дни она провела в постели. Или потому, что тогда было принято, чтобы отец сам регистрировал ребенка, и, должно быть, она пообещала Карлу не лишать его этого права. Но в то время контакты между ними были прерваны. Неделями он не подавал признаков жизни, потом вдруг одно за другим приходило много писем, с опозданием на месяц и больше. Днем Эрминия старалась не замечать шушуканья и сочувствующих взглядов соседок, а по ночам плакала в подушку. До тех пор, пока Карл однажды вечером не появился в дверях — изможденный от бессонных ночей, грязный и отощавший от голода. Я вижу его перед собой, как он берет на руки свою маленькую дочь, восьмимесячного везунчика, осторожно, чтобы не сделать ей больно, как гладит белокурый пушок на голове, трогает крохотные пальчики. Роза, Розетта, Розита. Он мечтал перенестись с ней и Эрминией в свой родной город, покататься в мае в Пратере на карусели, сходить в июле в зоопарк в Шенбрунн, в сентябре посидеть на лужайке в Венском лесу, а в январе покататься на коньках по Старому Дунаю.

В магистрате служащий сказал, что, к сожалению, все сроки прошли, поскольку рождение ребенка следует регистрировать в течение пяти дней.

— И что мне теперь делать? — спросил Карл.

— Чуть-чуть нарушить закон, — ответил тот. — Мы перенесем день рождения вашей дочери немного вперед.

— На когда?

— На сегодня.

— Согласен, — ответил Карл.

Доставая из ящика стола бланк свидетельства о рождении, служащий загса принял официально-торжественное выражение лица. Затем взял ручку. В графе «имя ребенка» он записал: Роза-Мария Секвенс-Рудьер. Дата рождения: 4 марта 1938 года.

Продолжение истории я знаю. И поскольку я ее знаю, описываю тридцать восьмой год в черных красках: проигранные битвы, прерванное наступление, оставленные позиции. Отступление, прорыв, отступление. Франкисты повторно занимают Теруэль, перебрасывают новые дивизии в провинцию Арагон, расчленяют территорию Республики. 25 июля начинается битва на берегах Эбро, 15 ноября Народная армия отступает перед превосходящими силами противника. В начале декабря Франко наступает на Каталонию. Черный, как смерть, тридцать восьмой год. Но сообщения Карла Секвенса о боях батальона имени 12 февраля полны воодушевления, хотя он ничего не приукрашивает. Причина не только в том, что он хочет показать неимоверную стойкость, с какой добровольцы-интербригадовцы дают отпор врагу; несмотря на все поражения, он, похоже, убежден, что антифашистское сопротивление может стать исторической силой. Все выглядит так, будто он снова и снова стремится заручиться поддержкой природы, черпает силы в «солнечных весенних днях» под Мора-ла-Нова, «ясном утреннем небе» над Асайлой, «сумеречных тенях» и «тишине ночи» на берегу реки Эбро, — это как «избавление… как освобождение» для него. Синее-синее небо над деревней Торроха, маленькие облачка, внизу виноградники, речка, проклюнувшиеся почки и свежая зелень молодой листвы. Побеленные известью стены домов, безграничное доверие крестьян к интербригадовцам, их смущение, когда они протягивают женщинам и детям банки со сгущенным молоком.

Обе фотографии с фронта, снятые незадолго до отступления под Батеа, вскоре после аншлюса Австрии, не меняют обнадеживающего тона его сообщений. Вот он стоит, улыбаясь, вместе со смеющимися штабными офицерами его батальона, которые еще не знают, что трое из них окажутся скоро в Дахау, четвертый погибнет в рядах Красной Армии, а пятый, равно как и шестой, прыгнет с парашютом над Германией, но нигде не приземлится, седьмой и восьмой доберутся окольными путями через Сахару и Советский Союз до партизан и будут сражаться в Югославии, девятый же переживет всех остальных на долгие годы и десятилетия, пока не умрет в полном одиночестве и горечи озлобления.

В сентябре правительство Республики отозвало добровольцев с фронта. Оно надеялось, что западные демократии окажут поддержку. Но правительствам Лондона и Парижа судьба Испанской республики была безразлична. В начале тридцать девятого началось повальное бегство из страны во Францию.

У матери, говорит Роза-Мария, было две причины бежать из Испании. Одна — опасение, что после поражения на нее донесут и она будет арестована. Вторая — клятва супругов не оставлять друг друга.

Где ты, там и я.

В последний раз Карл и Эрминия встретились 2 января 1939 года в Жероне. Когда они прощались, то чувствовали, что расстаются надолго. Интербригадовцы собирались еще раз вступить в бой — при так называемом «втором броске» их задачей было помешать продвижению фашистов, обеспечить прикрытие гражданского населения, обратившегося в бегство, оттянуть поражение хотя бы на несколько дней. Небольшая разрозненная группа австрийских добровольцев вскоре осознала всю безнадежность затеваемой операции. Но тем, кто бежал с передовой, главный командир Интернациональных бригад, француз Андре Марти[5], грозил расстрелом.

9 февраля Карл пересек границу и был тут же интернирован вместе со своими боевыми товарищами в лагерь Сен-Сиприен. В архиве Ландауэра нашлось точное, почти детальное описание первых дней на французской земле. Взгляд назад, на Испанию, жесткое «allez, allez!»[6] жандармов-конвоиров, попытки шантажа со стороны Иностранного легиона, голод, вши, песчаные бури. «Хлеб, тарелки, чемоданы и вся одежда тотчас покрывались слоем серой песчаной пыли. Между страницами книги, от первой до последней, набивался песок, прежде чем они успевали прочесть одну страницу до конца. По ночам ветер задувал песок под одеяло, ложился спящим на лицо или затылок, а во время еды скрипел на зубах». Но кроме этого Карл упоминает в своих записях о сплоченности заключенных, об их сопротивлении злостным нападкам лагерного начальства, о взаимопомощи и митинге 12 марта, в первую годовщину оккупации Австрии, затем о переводе в Пор, где австрийцы организовали Народный институт и обучали друг друга математике, истории, географии и иностранным языкам. «Первые три месяца нашего интернирования в лагере позади, но наша воля не ослабевает, жизненные силы укрепляются и пульсируют все сильнее». Девять рукописных страниц тайком вывезены из лагеря и доставлены в редакцию издаваемой в Париже «Deutsche Volszeitung»[7]. В сопроводительном письме Карл просит совета и критических замечаний, «вашей помощи, чтобы совершенствоваться и писать лучше».