Грэм Грин - Сила и слава Страница 2

Мистер Тенч услышал за спиной скрип револьверной кобуры и обернулся. На него злобно смотрел таможенный инспектор. Он что-то сказал, но мистер Тенч не понял что.

— Простите? — сказал он.

— Мои жубы! — прошамкал таможенник.

— О, — ответил мистер Тенч. — Зубы? Разумеется!

Человек был без зубов, поэтому не мог внятно говорить. Мистер Тенч вырвал их все до единого. Его снова стало тошнить: что-то было не так — глисты, дизентерия?

— Скоро будут готовы! Сегодня к вечеру, — сказал он наобум.

Это было, конечно, нереально, но так он жил, вечно все откладывая. Клиент был удовлетворен. Может быть, он забудет, а если нет — что поделаешь? Он заплатил вперед. Таков был весь мир мистера Тенча: жара, беспамятство, откладывание на завтра, деньги вперед, если возможно, — за что?

Он посмотрел на медленную реку: акулий хвост, как перископ, двигался к устью. Годами корабли садились здесь на мель, и теперь они служили укреплением берега; их дымовые трубы наклонились и, точно пушки, целились в какую-то далекую цель за банановыми деревьями и болотами.

Мистер Тенч подумал: «Баллон с эфиром, чуть не забыл!» Разинув рот, он принялся угрюмо считать бутылки «Сервесы Монтесумы». 140 ящиков. 12 на 140; липкая слюня скопилась во рту. 12 на 4 = 48.

— Боже, какая хорошенькая! — воскликнул он по-английски. — 1200, 1680… — Он сплюнул и с вялым интересом стал рассматривать девушку на носу «Генерала Обрегона»; у нее недурная фигурка; глаза, конечно, слишком черные, во рту блестел непременный золотой зуб, но все же в ней было что-то свежее и юное. 1680 бутылок по одному песо за каждую…

Кто-то прошептал по-английски:

— Что вы сказали?

Мистер Тенч резко обернулся.

— Вы англичанин? — с изумлением спросил он, но, увидев круглое худое лицо, заросшее трехдневной щетиной, изменил вопрос: — Вы говорите по-английски?

— Да, — ответил тот; он немного говорит по-английски.

Он стоял неподвижно в тени, маленький человечек в поношенном темном городском костюме с чемоданчиком в руках. Под мышкой у него торчал роман: на грубо размалеванной обложке была изображена любовная сцена.

— Простите, я думал, вы обратились ко мне, — сказал он. У него были глаза навыкате; казалось, он охвачен робким весельем, будто празднует свой день рождения… в одиночестве.

Мистер Тенч сплюнул густую слюну.

— Что я такое сказал? — Он не мог вспомнить.

— Вы сказали: «Боже, какая хорошенькая».

— Что я имел в виду? — Тенч взглянул на безжалостное небо. Гриф парил там, словно наблюдатель. — Что? Наверное, эту девушку! Нечасто увидишь такую хорошенькую в этих краях. Одну-две в год.

— Она слишком молода…

— Я ничего такого не имел в виду, — устало сказал Тенч. — Может же человек просто посмотреть! Уже пятнадцать лет я живу один…

— Здесь?

— Тут рядом…

Некоторое время они молчали; тень от здания таможни, как стрелка часов, переместилась на несколько дюймов ближе к реке. Гриф немного сдвинулся с места.

— Вы с парохода? — спросил мистер Тенч.

— Нет.

— Уезжаете?

Маленькому человечку, видно, не хотелось отвечать на этот вопрос, но, будто оправдываясь, он пояснил:

— Я просто смотрел. Пароход наверное скоро отойдет?

— Через несколько часов, — сказал мистер Тенч. — На Веракрус[3].

— Он никуда не заходит?

— Куда ему заходить? — ответил Тенч. — А на чем вы приехали?

Незнакомец ответил неопределенно:

— На каноэ.

— У вас плантация?

— Нет.

— Приятно слышать английскую речь. Вы выучили английский в Штатах?

Человек кивнул. Он был не слишком разговорчив.

— Эх, что бы я дал, чтобы очутиться там! — сказал мистер Тенч. В голосе его прозвучала глубокая тоска. — В вашем чемоданчике случайно не найдется чего-нибудь выпить? Кое-кто из ваших — я знал одного-двух — держит спиртное в лечебных целях.

— Только в лечебных, — сказал человек.

— Вы врач?

Тот покосился на Тенча красными воспаленными глазами:

— Вы меня сочтете знахарем…

— Патентованные снадобья? Живи и давай жить другим? — сказал мистер Тенч.

— А вы что, уезжаете?

— Нет, я пришел сюда за… впрочем, это не важно… — Он приложил руку к животу и сказал:

— У вас нет какого-нибудь средства от… э-э… Черт, не знаю от чего. Проклятая страна. Вы не вылечите меня… Никто не вылечит…

— Вы хотите вернуться домой?

— Дом, — сказал мистер Тенч. — Мой дом здесь. Вы знаете, каков курс песо в Мехико? Четыре за доллар. Четыре, о Боже! Ora pro nobis[4].

— Вы что — католик?

— Нет, нет, это просто присказка. Ни во что такое я не верю. — И добавил без всякой связи: — Слишком жарко…

— Думаю, надо где-нибудь присесть…

— Пойдемте ко мне, — сказал мистер Тенч. — У меня есть запасной гамак. Пароход отойдет еще не скоро. Если вы хотите его проводить.

— Мне нужно было повидать одного человека, — сказал незнакомец. — Его фамилия Лопес.

— Э, да они его расстреляли несколько недель назад, — сказал мистер Тенч.

— Он умер?

— Вы знаете, как здесь это просто делается. Он был вашим другом?

— Нет, нет, — ответил человек поспешно. — Просто друг моего друга.

— Да… Так вот, — сказал Тенч. Он снова собрал всю горечь во рту и выплюнул ее на знойное солнце. — Говорят, он помогал этим… неблагонадежным… бежать. Теперь его девчонка живет с начальником полиции.

— Его девчонка? Вы имеете в виду его дочь?

— Он не был женат. Я имею в виду девицу, с которой он жил. — Мистер Тенч на миг удивился выражению лица незнакомца и снова сказал: — Вы знаете, как это бывает… — Он глянул на «Генерала Обрегона». — А эта — лакомый кусочек… Конечно, года через два она станет похожей на всех остальных. Толстой и глупой. О Боже, как хочется выпить! Ora pro nobis.

— У меня есть немного бренди, — сказал незнакомец.

Мистер Тенч взглянул на него удивленно:

— Где?

Изможденный незнакомец засунул руку в карман — должно быть, там находилась причина его нервозной веселости. Тенч схватил его за запястье:

— Осторожнее, — сказал он. — Только не здесь.

Он взглянул туда, где в полоске тени сидел на пустой корзине часовой с винтовкой.

— Пойдемте ко мне!

— Мне хотелось бы посмотреть, как отправляется пароход… — сказал маленький человек с неохотой.

— Он отойдет через несколько часов! — снова заверил его мистер Тенч.

— Через несколько часов? Точно? На солнце так печет!

— Пойдем лучше ко мне домой.

Домом назывались четыре стены, в которых он спал. Настоящего дома у него никогда здесь не было. Они направились через маленькую, сожженную солнцем площадь, где высился покойный генерал, позеленевший от сырости, и стояли под пальмами ларьки с газированной водой. Настоящий же дом лежал, словно цветная открытка в куче других открыток, — переберите пачку, и вы найдете. Ноттингем — город в метрополии, где он родился, несколько благополучных лет в Саутенде. Отец Тенча тоже зубной врач, и первое его воспоминание было о том, как он нашел в корзинке для бумаг выброшенный гипсовый слепок беззубых челюстей, похожий на окаменелости из Дорсета — неандертальца или питекантропа. Он стал его любимой игрушкой. Его пытались соблазнить детским конструктором, но судьба его уже была решена. В детстве всегда бывает момент, когда приоткрывается дверь — и входит будущее. В корзинке для бумаг лежали и знойный, влажный речной порт, и грифы. Он вытянул их как жребий. Мы должны быть благодарны судьбе, что не можем увидеть ужасов и падений, окружающих наше детство, в буфетах и на книжных полках — везде.

Мостовой не было; в сезон дождей деревня (это была просто деревня) утопала в грязи. Сейчас земля под ногами твердая как камень. Оба мужчины молча миновали парикмахерские, зуболечебницы; вид у грифов на крыше был мирный, как будто они были домашними птицами. Они ковырялись под широкими пыльными крыльями, выискивая паразитов.

— Вы уж меня извините, — сказал мистер Тенч, останавливаясь перед одноэтажной деревянной лачугой с верандой, где качался гамак. Лачуга была чуть больше остальных домишек, стоявших на этой узкой улочке, которая оканчивалась через двести ярдов болотом. Он сказал нервно:

— Хотите посмотреть дом? Не хочу хвастаться, но я здесь лучший зубной врач. Это неплохое место, не хуже других.

Гордость, неуверенно звучавшая в его голосе, напоминала растение со слабыми корнями.

Он запер за собой дверь и повел гостя внутрь, через столовую, где по обе стороны ничем не покрытого стола стояли два кресла-качалки, керосиновая лампа, буфет.

— Сейчас я достану стаканы, — сказал он. — Но сначала мне хочется показать вам… э… ведь вы образованный человек…