Грэм Грин - Сила и слава Страница 3

— Хотите посмотреть дом? Не хочу хвастаться, но я здесь лучший зубной врач. Это неплохое место, не хуже других.

Гордость, неуверенно звучавшая в его голосе, напоминала растение со слабыми корнями.

Он запер за собой дверь и повел гостя внутрь, через столовую, где по обе стороны ничем не покрытого стола стояли два кресла-качалки, керосиновая лампа, буфет.

— Сейчас я достану стаканы, — сказал он. — Но сначала мне хочется показать вам… э… ведь вы образованный человек…

Окно зубоврачебного кабинета выходило во двор, где с жалкой, суетливой важностью расхаживало несколько индюков. Бормашина с ножной педалью, кресло для пациентов, покрытое ярко-красным плюшем, брошенные в беспорядке запыленные инструменты в стеклянном шкафу. Щипцы были засунуты в чашку, сломанная спиртовка задвинута в угол, на всех полках валялись ватные тампоны.

— Очень мило, — сказал незнакомец.

— Правда, не так уж плохо для этого города, — отозвался мистер Тенч. — Вам не понять этих трудностей, — говорил он с горечью. — Эта бормашина сделана в Японии, я работаю на ней всего месяц, и она уже барахлит. Но у меня нет денег на американскую.

— Очень красивое окно, — сказал незнакомец.

Одна створка с витражным стеклом была открыта внутрь комнаты. Через противомоскитную сетку на двор с индюками глядела Мадонна.

— Я взял его, — сказал мистер Тенч, — когда они грабили церковь. По-моему, нехорошо, если в кабинете зубного врача нет витража. Как-то некультурно. Дома (я имею в виду Англию) это бывает обычно смеющийся рыцарь, не знаю почему, или роза Тюдоров. Но здесь не приходится выбирать и привередничать.

Он открыл другую дверь и сказал:

— Моя рабочая комната.

Здесь прежде всего бросалась в глаза кровать с противомоскитным пологом.

— Понимаете, — сказал мистер Тенч, — не хватает помещения.

Кувшин и таз стояли на одном конце самодельной лавки. Там же лежало мыло, а на другом конце — паяльная трубка, поднос с песком, клещи и маленький горн.

— Я выплавляю в песке, — сказал мистер Тенч. — Что еще остается делать в этих местах?

Он поднял протез нижней челюсти.

— Не всегда выходит то, что надо, — сказал он. — Разумеется, они недовольны. — Он положил протез и кивнул на другой предмет на лавке. Это была какая-то длинная кишка с двумя маленькими резиновыми грушами.

— Врожденная трещина, — пояснил он. — Я это попробовал впервые. Болезнь Кингсли. Сомневаюсь, что выйдет толк. Но человек должен стараться идти в ногу с веком.

Его челюсть отвисла, взгляд снова стал пустым. Жара в маленькой комнате была невыносима. Он стоял здесь, словно человек, заблудившийся в пещере, среди приборов и инструментов, принадлежащих эпохе, которую он очень мало знает.

Незнакомец сказал:

— Не присесть ли нам?

Мистер Тенч тупо посмотрел на него.

— Мы можем открыть бренди…

— Ах да, бренди!

Мистер Тенч взял два стакана с полки над лавкой, которая служила ему буфетом, и оттер их от песка. Потом они перешли в переднюю комнату и уселись в качалках.

Мистер Тенч налил стаканы.

— Разбавим водой? — спросил гость.

— Здесь нельзя доверять воде, — сказал мистер Тенч. — Из-за нее у меня неприятности тут. — Он приложил руку к животу и сделал большой глоток. — Вы тоже неважно выглядите, — сказал он и всмотрелся. — Ваши зубы… — Одного клыка не было, передние зубы желтые, в камнях и дуплах. — Вы должны обратить на них внимание.

— Что толку? — сказал гость. Он осторожно держал стакан с бренди на самом донышке, словно это было животное, которое он приютил, но которому не доверяет. Он выглядел голодным и неухоженным и казался неудачником, потерпевшим поражение в жизни — из-за плохого здоровья или характера.

— Выпейте! — подбодрил его мистер Тенч: то было не его бренди. — Вам станет лучше.

Черный костюм человека и опущенные плечи наводили на неприятные мысли о гробе. А в его испорченных зубах уже поселилась смерть.

Мистер Тенч налил себе еще стакан.

— Здесь одиноко, — сказал он. — Приятно поговорить по-английски хотя бы с неангличанином. Если хотите, я покажу вам фото моих ребят. — Он достал из записной книжки пожелтевший любительский снимок и протянул незнакомцу. Два маленьких мальчика в саду за домом дрались из-за лейки. — Правда, — сказал он, — это было шестнадцать лет назад.

— Они теперь уже молодые люди.

— Один умер.

— Что ж, — тихо откликнулся гость. — Зато в христианской стране.

Он отхлебнул бренди и странно улыбнулся мистеру Тенчу.

— Надо думать, что так, — удивленно сказал мистер Тенч. Он избавился от липкой слюны во рту и добавил: — По-моему, это не очень меняет дело.

Он замолчал. Мысли его витали далеко, рот приоткрылся. Он выглядел тусклым и опустошенным, пока боль не напомнила о себе, и он налил еще бренди.

— Так-так… О чем это мы с вами говорили… Малыши… Да, малыши. Странно, какая ерунда порой запоминается. Знаете, я помню эту лейку лучше, чем детей. Она стоила три шиллинга одиннадцать пенсов и три фартинга. Зеленая. Я мог бы показать магазин, где я ее купил. Но дети… — Он задумался над стаканом. — Я не могу вспомнить о них ничего, кроме того, что они плакали.

— Вы получаете от них известия?

— Я перестал писать еще прежде, чем поселился здесь. Какой смысл? Я не могу посылать им деньги. Не удивлюсь, если моя жена вторично вышла замуж. Ее мать хотела этого, злобная сука! Она всегда терпеть меня не могла.

— Ужасно! — сказал гость тихим голосом.

Мистер Тенч удивленно взглянул на собеседника. Тот качался в кресле, готовый и уйти, и остаться, похожий на черный вопросительный знак. Со своей серой трехдневной щетиной и видимой слабостью он не внушал уважения. Такому можно приказывать что угодно. Гость сказал:

— Я имел в виду мир, все, что в нем творится…

— Пейте ваше бренди!

Тот отхлебнул глоток, как бы уступая, и сказал:

— Вы помните эти края прежде? До того, как пришли краснорубашечники[5]?

— Разумеется!

— Какой счастливой тогда была жизнь.

— Да? Я этого не замечал.

— У людей по крайней мере был Бог.

— На состоянии зубов это не отражалось, — сказал мистер Тенч. Он налил себе еще из бутылки гостя. — Это всегда было ужасное место, тоскливое, Боже мой! Те, кто живет в Англии, назвали бы его романтическим. Я думал, пройдет пять лет и я уеду. Здесь было полно работы. Золотые зубы. А потом курс песо упал. И теперь я не могу выбраться отсюда. Но когда-нибудь я это сделаю. Сверну дело. Поеду домой. Буду жить, как положено джентльмену. Забуду все это. — Он указал на пустую, вровень с землей комнату. — Осталось немного ждать, я оптимист.

Внезапно незнакомец спросил:

— А долго он идет до Веракруса?

— Кто?

— Пароход.

Мистер Тенч ответил уныло:

— Сорок часов — и вы там. «Дилигенсия» — хороший отель. И дансинги. Веселый город.

— Казалось бы, так близко, — сказал гость. — А сколько стоит билет?

— Вы должны спросить у Лопеса, он агент, — сказал мистер Тенч.

— Но Лопес…

— Ах да, забыл. Его расстреляли.

Кто-то постучал в дверь. Незнакомец сунул свой чемоданчик под качалку, а мистер Тенч осторожно подошел к окну.

— Нельзя никому доверять, — сказал он. — У любого зубного врача с именем есть враги.

Робкий голосок умоляюще сказал:

— Свои.

И мистер Тенч открыл. Солнце немедленно ворвалось, как раскаленный брусок металла. В дверях стоял ребенок и спрашивал доктора. У него была широкополая шляпа и тупые карие глаза. За его спиной на утрамбованной раскаленной дороге топтались и храпели два мула. Мистер Тенч объяснил, что он не доктор, а зубной врач. Оглянувшись, он увидел, что незнакомец скрючился в кресле-качалке, его пристальный взгляд стал умоляющим… Ребенок ответил, что в городе появился новый доктор, а у старого лихорадка, он не может выйти из дома. Мать мальчика заболела.

Смутная мысль мелькнула в мозгу мистера Тенча. Подумав, он сказал:

— Вы ведь, кажется, врач?

— Нет, нет, я должен идти на пароход.

— По-моему, вы говорили…

— Я передумал.

— Но он отчалит через несколько часов. Он никогда не ходит точно по расписанию.

Мистер Тенч спросил ребенка, далеко ли идти.

— Шесть миль, — ответил тот.

— Слишком далеко, — сказал мистер Тенч. — Ступай. Поищи кого-нибудь другого. — И, повернувшись к незнакомцу, добавил: — Как быстро здесь распространяются новости. Все уже знают, что вы в городе.

— Я ничем не смог бы помочь, — сказал незнакомец с тревогой в голосе. Казалось, он смиренно спрашивал мнения мистера Тенча.

— Ступай! — приказал мистер Тенч.

Ребенок не шелохнулся. Он стоял на палящем солнце и глядел на них с бесконечным терпением. Он повторил, что его мать умирает. Карие глаза не выражали никаких чувств — это был просто факт. Ты рождаешься, твои родители умирают, и ты сам состаришься и умрешь.