Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов Страница 2

— Я рада.

Кристин с досадой подумала, что ее мать имеет весьма смутное представление о том, что такое экзамен. Сейчас мать расставляла в вазе гладиолусы, на руках резиновые перчатки, чтобы не поранить руки, она всегда надевала резиновые перчатки, занимаясь, как она это называла, “домашними делами”. Насколько понимала Кристин, такие домашние дела сводились к расстановке цветов по вазам: нарциссы, и тюльпаны, и гиацинты, гладиолусы, ирисы, розы, еще астры, хризантемы. Иногда мать готовила — изящно, пользуясь кастрюлями с подогревом, но это для нее было просто хобби. А все остальное делала служанка. Кристин казалось, что как-то нехорошо держать прислугу. Нынче можно нанять только иностранную прислугу или беременных, и на их лицах написано, что их так или иначе эксплуатируют. Но мать Кристин говорила: а чем еще им заняться? Иначе одним остается жить в приютах, а другим застрять на родине. И Кристин вынуждена была согласиться: пожалуй, так и есть. Как бы то ни было, спорить с матерью трудно. Она такая хрупкая, так хорошо сохранилась, что, кажется, дохни на нее — и на лоске образуется трещинка.

— Звонил очень приятный молодой человек, — сказала мать. Она закончила расставлять гладиолусы и теперь снимала перчатки. — Он попросил тебя, я сказала, что тебя нет, и мы немного поболтали. Дорогая, а ты мне про него не рассказывала. — Мать надела очки, висевшие на декоративной цепочке через шею, — дала понять, что вышла из декадентского, капризного состояния духа и примеривает облик женщины интеллигентной, передовых взглядов.

— Он представился? — спросила Кристин. У нее было много знакомых молодых людей, но они не так часто звонили: свои деловые вопросы они решали с ней в кофейне или после занятий.

— Он человек другой культуры. Сказал, что перезвонит позднее…

Кристин призадумалась. Она знала немного таких представителей другой культуры, в основном из Великобритании, и они были членами Дискуссионного клуба.

— Он изучает в Монреале философию, — подсказала мать. — Судя по говору, он француз.

И Кристин начала припоминать того человека в парке.

— Я как раз не думаю, что он француз, — сказала она.

Мать снова сняла очки и рассеянно погладила наклоненный гладиолус.

— Ну, во всяком случае, у него был французский говор. — Мать задумалась на мгновение, с цветочным скипетром в руке. — По-моему, будет неплохо, если ты пригласишь его на чай.

Мать Кристин старалась как могла. У нее были еще две дочери, и обе пошли в мать, красивые. Одна уже благополучно замужем, да и у другой определенно не будет проблем. Подруги успокаивали ее насчет Кристин, приговаривая: “Она не толстая, у нее просто широкая кость, в отца”. - или: “Кристин пышет здоровьем”. Две другие дочери никогда не были общественницами в школе, но поскольку Кристин, скорее всего, никогда не будет красивой, даже если похудеет, ей остается только быть спортивной, политически активной. И хорошо, что у нее много интересов. Мать при всякой возможности старалась поощрять интересы дочери. И Кристин чувствовала, когда мать слишком лукавит: в голосе ее позвякивал упрек.

Кристин знала, что теперь надо бы изобразить радость, но ей ничего не хотелось изображать.

— Я не знаю. Подумаю, — уклончиво ответила она.

— Ты какая-то усталая, солнце мое, — сказала мать. — Может, хочешь молока?

Когда зазвонил телефон, Кристин принимала ванну. Особо мечтательной девушкой она не была, но в ванной часто представляла себя дельфином — эта игра досталась ей от служанки, что купала ее в детстве. Теперь Кристин слышала, как в холле колокольчиком звенит голос матери, а потом в дверь постучали.

— Кристин, тебе звонит этот милый студент-француз, — сказала мать.

— Скажи ему, что я ванной, — ответила Кристин громче, чем следовало. — И он не француз.

Кристин прямо слышала, как нахмурилась ее мать.

— Это будет не очень вежливо, Кристин. Думаю, он не поймет.

— Хорошо, — сказала Кристин. Она вылезла из ванной, обернула розовое крупное тело полотенцем и прошлепала к телефону.

— Алло, — сердито сказала она. По телефону он даже не казался жалким — он раздражал. Удивительно, как он ее нашел: скорее всего, обзвонил по телефонной книге всех абонентов с такой же фамилией, пока не наткнулся на нее.

— Это твой друг.

— Я поняла, — ответила она. — Как поживаете?

— Я очень хорошо. — Последовала долгая пауза, и Кристин так и подмывало сказать: “Ну, тогда пока”. - и повесить трубку. Но она чувствовала, что в дверях спальни замерла мать, точеная, как статуэтка. Потом он сказал: — Надеюсь, ты тоже хорошо.

— Да, — ответила Кристин. Она не собиралась поддерживать разговор.

— Я прихожу на чай, — сказал он.

Это заявление застало Кристин врасплох.

— Вы серьезно?

— Твоя приятная мама пригласила меня. Я иду четверг, в четыре часа.

— О, — неучтиво заметила Кристин.

— Тогда до встречи, — сказал он тоном человека, освоившего трудную идиому.

Кристин положила трубку и прошла через холл. Мать с невинным видом сидела в кабинете за письменным столом.

— Ты пригласила его на чай в четверг?

— Не совсем так, дорогая, — сказала мать. — Я просто обронила, что как-нибудь он может заглянуть к нам на чай.

— Так вот, он придет в четверг. В четыре часа.

— А что такого? — безмятежно поинтересовалась мать. — Я думаю, мы просто поступаем как воспитанные люди. И мне кажется, что тебе стоит проявить больше дружелюбия. — Мать явно была довольна собой.

— Поскольку пригласила его ты, — сказала Кристин, — слабо тебе его развлекать? Будем воспитанными людьми вместе.

— Кристин, дорогая, — сказала мать — она была шокирована. — Надень халат, ты простудишься.

Полчаса Кристин дулась, а потом попыталась представить себе это чаепитие как нечто среднее между экзаменом и совещанием. Хорошего, конечно, мало, но разделаюсь с этим как можно деликатнее. И впрямь, как воспитанные люди. Когда в четверг утром привезли из “Патисьери” заказанные матерью пирожные, Кристин заволновалась, точно перед праздником: даже решила сменить юбку с блузкой на платье, из самых красивых. В конце концов, она ничего не имеет против него, не считая воспоминания, как он сначала схватил ее ракетку, а потом вцепился в руку. Кристин отмахнулась от мимолетной маловероятной картинки: вот она бегает от него по гостиной, швыряет в него подушки с софы и вазы с гладиолусами. И все же Кристин предупредила служанку, что чай будут пить в саду. Ему это будет приятно, да и места больше.

Кристин подозревала, что мать постарается пропустить чаепитие, придумает отговорку, чтобы уйти как раз в момент его прихода: оценить гостя, а потом оставить их наедине. Мать и раньше такое проделывала: на сей раз отговоркой стало заседание симфонического комитета. Так оно и вышло: мать предусмотрительно забыла, куда положила перчатки, и ах — нашла, именно в тот момент, когда в дверь позвонили. Кристин потом неделями смаковала эту сцену: у матери отвисает челюсть, но мать мгновенно берет себя в руки, когда ей представляют гостя — вовсе не иностранного монарха, которого она резво нарисовала в своем дымчатом хрупком воображении.

Он подготовился к празднику. Нанес на волосы столько геля, что, казалось, на голове сидит плотная лакированная кожаная шапочка. И еще обрезал нитки на обшлагах, и надел убийственный оранжевый галстук. И все же, когда он пожимал материну руку, вдруг оказавшуюся в белой перчатке, Кристин обратила внимание, что синие пятна на пальцах почти незаметны. Лицо ею раскраснелось — наверное, он предвкушал, как его сейчас хорошо примут.

Через плечо у него висел крошечный фотоаппарат, и он курил сигарету с экзотическим запахом.

Кристин провела его в прохладную гостиную, устланную мягким цветастым ковром: через французское окно они ступили в сад.

— Присаживайтесь, — сказала она. — А девушка принесет нам чай.

Девушка приехала из Вест-Индии: родители Кристин были очарованы этой юной особой, когда отдыхали там на Рождество, и привезли девушку с собой в Канаду. Тут служанка успела забеременеть, но мать Кристин ее не уволила. Сказала, что немного разочарована, но этого можно было ожидать, и какая разница — забеременеет девушка до того, как ты ее наймешь, или после. Мать Кристин гордилась своей терпимостью — к тому же нынче служанку нелегко найти. Странно, но девушка становилась все невыносимее. То ли не разделяла мнение относительно хозяйкиной великодушной особы, то ли чувствовала, будто что-то сошло ей с рук и теперь можно всех презирать. Сначала Кристин пыталась общаться с ней как с ровней. “Не называйте меня мисс Кристин”, - сказала она и рассмеялась с наигранным добродушием. “И как же мне тогда к вам обращаться?” — спросила девушка и состроила гримасу. Потом были краткие, хмурые стычки на кухне, и Кристин думала тогда, что это похоже на перебранки двух служанок. Что к одной, что к другой мать относилась одинаково: и та и другая неудовлетворительны, но придется с этим мириться.