Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов Страница 3

На кухне уже было приготовлено блюдо с пирожными, лоснящимися от глазури, уже засыпана заварка, а на разделочном столе кипел электрочайник. Кристин потянулась было к чайнику, но служанка, которая до сих пор сидела, опираясь локтями на кухонный стол, и безразлично наблюдала за Кристин, вдруг вскочила, чтобы ее опередить. Кристин стояла и смотрела, как девушка наливает кипяток в заварной чайник, а потом сказала:

— Я отнесу, Эльвира. — Она посчитала, что не стоило бы прислуге видеть оранжевый галстук гостя. Она знала, что ее репутация в глазах Эльвиры и так шаткая оттого, что никто еще не попытался довести ее до беременного состояния.

— А за что же по-вашему мне платят, мисс Кристин? — нагло заявила служанка. И вразвалочку потащила поднос в сад. Кристин шла следом, чувствуя себя громоздкой и неуклюжей. Служанка теперь и сама-то не меньше, но в другом смысле.

— Благодарю, Эльвира, — сказала Кристин, когда та опустила поднос на стол. Девушка ушла, не сказав ни слова, брезгливо оглядываясь на потрепанные обшлага, на испачканные пальцы гостя. Теперь Кристин решила вести себя с ним особенно вежливо.

— Вы очень богатые, — сказал он.

— Нет, — запротестовала Кристин и замотала головой. — Мы не богатые. — Она никогда не считала, что их семья богата; одно из крылатых выражений отца: никто никогда не сделает денег, работая на правительство.

— Да, — повторил он, — вы очень богатые. — Откинулся на спинку стула и глядел вокруг, словно в трансе.

Кристин поставила перед ним чашку с чаем. Она не придавала особого значения ни дому, ни саду — ничего такого, не самый большой дом и не самый большой сад на их улице. И за всем этим ухаживала не она, а кто-то другой. Но теперь она озиралась, глядя на все его глазами, будто увидев все это с иной высоты: много пространства, вдоль бордюра — ослепительные цветы на июньском солнышке, вымощенное патио и садовые дорожки, высокие стены и — тишина.

Он снова посмотрел на нее и тихонько вздохнул.

— Мой английский нехорошо, — сказал он, — но я делаю прогресс.

— Это правда, — одобрительно закивала Кристин.

Он отпивал чай быстрыми, аккуратными глотками, словно боясь повредить чашку.

— Мне нравится тут быть.

Кристин передала ему тарелку с пирожными. Он взял только одно, ел и слегка морщился, но пока Кристин доедала пирожные, выпил еще несколько чашек чаю. Кристин удалось понять, что он приехал от какого-то церковного братства, название которого она не разобрала, и что он изучает философию, или теологию, или и то и другое. Она была сама благосклонность: вел он себя прилично, ни чуточки не стеснял.

Наконец чайник опустел. Гость выпрямился на стуле, словно заслышав беззвучный гонг.

— Смотри так, пожалуйста, — сказал он. И Кристин увидела, что он поставил фотоаппарат на камень, который служил солнечными часами. Камень два года назад привезла из Англии мать. Гость хотел сфотографировать Кристин. Та была польщена и замерла перед объективом, ровно улыбаясь.

Он снял очки, положил возле тарелки. И на мгновение Кристин увидела его близорукий, беззащитный взгляд, устремленный на нее, и было в этом взгляде что-то такое искреннее, робкое, от чего хотелось закрыться, не ведать. Потом он повозился с фотоаппаратом, повернувшись к Кристин спиной. И уже в следующее мгновение сидел на корточках подле нее, обняв ее за талию, насколько мог дотянуться, а другую руку положил на руки Кристин, покоящиеся на коленях, и прижался щекой к ее щеке. Кристин застыла в изумлении. Фотоаппарат щелкнул. Гость тотчас же поднялся, надел очки, и стекла засверкали в грустном ликовании.

— Благодарю вас, мисс, — сказал он. — Я теперь уходить. — Он повесил фотоаппарат на плечо и придерживал крышку рукой, словно боясь, что кадры выпрыгнут и убегут. — Я шлю своей семье, им понравится.

Не успела Кристин опомниться, он уже вышел через ворота и исчез. Она рассмеялась. Она боялась, что он накинется на нее, — хотя, нужно признать, он это и сделал, но не совсем обычным способом. Он овладел (rapeo, гареге, rapio — схватить и унести), но не ею, а ее целлулоидным изображением и попутно — картинкой серебряного чайного сервиза, что посверкивал насмешливо, а служанка убирала его теперь со стола и уносила прочь с царственным видом — будто знаки различия, семейную драгоценность.

Лето Кристин провела так же, как и предыдущие три года: работала яхтенным инструктором в дорогом лагере для девочек, что возле Алгонкин-парка. Прежде она отдыхала там сама, все ей было знакомо — и под парусом она ходила, пожалуй, даже лучше, чем играла в теннис.

На второй неделе пребывания в лагере Кристин получила от него письмо со штампом Монреаля — письмо переслали с ее домашнего адреса. Печатными буквами на листе зеленой бумаги, всего два-три предложения. Начиналось оно так: “Надеюсь, что тебе хорошо”, потом односложно описывалась погода, а в конце приписка: “Я отлично”. И подпись — “Твой друг”. Потом каждую неделю она получала по одному такому письму, более-менее такого же содержания. В одно из писем он вложил фотографию: он сам, глаза немного с косинкой, ликующая улыбка, на фоне ее пышной одежды он выглядел еще тщедушнее, чем ей представлялось, вокруг фейерверками взрывались цветы, одна его рука — двусмысленное размытое пятно — у нее на коленях, второй руки в кадре не видно. На лице Кристин — изумление и негодование, словно он тычет ей в зад большим пальцем.

На первое письмо она ответила, а потом у девочек старших отрядов началась подготовка к заплыву. А в конце лета, пакуя чемодан, она все письма выбросила.

Уже дома, через несколько недель, она получила еще одно зеленое письмо. В верхнем углу штемпель — судя по адресу, он в городе, с тревогой осознала Кристин. Каждый день она ждала, что вот-вот зазвонит телефон. Она была уверена, что сначала он свяжется с ней по телефону, она услышит бестелесный голос. Но он возник перед нею на территории кампуса, и Кристин была застигнута врасплох.

— Как ты?

Улыбка у него была такая же, но со всем остальным стало гораздо хуже. Он был еще тоньше, хотя куда уж тоньше: обшлага распустились, и на рукавах болталась густая нитяная бахрома — можно подумать, она специально прикрывала пальцы с отвратительно обгрызенными ногтями, будто их поели крысы. Волосы — нестриженые, без следов укладки, — падали ему на глаза. А сами глаза на изможденном лице — тонкий треугольник кожи, натянутый на скулы, — суетливо метались за очками, точно у головастика. В уголке рта зажат окурок, и пока они шли рядом, он закурил от него следующую сигарету.

— У меня все прекрасно, — сказала Кристин. А сама думала: я не собираюсь опять с ним связываться, хватит. Довольно с меня интернационализма. — Как поживаете?

— Я теперь жить здесь, — сказал он. — Возможно, изучать экономику.

— Очень хорошо. — Не похоже, что он где-то учится.

— Я приезжаю видеть тебя.

Кристин не поняла — то ли он приехал из Монреаля, чтобы оказаться рядом с ней, то ли просто чтобы прийти к ней в гости, как в тот раз. Но в любом случае она не хотела продолжения. Они как раз проходили мимо факультета политологии.

— У меня тут занятия, — сказала она. — До свидания. — Она поступала жестко и понимала это, но лучше и гуманнее один раз обрубить — так говаривали ее сестры-красавицы.

Потом она подумав, что глупо было проговориться, где у нее занятия. С другой стороны, во всех колледжах вывешивалось расписание, и ему ничего не стоило выискать ее фамилию и печатными буквами записать в зеленом блокноте все ее передвижения. С тех пор он не оставлял ее в покое.

Сначала он поджидал ее возле аудиторий. Она выходила, сухо здоровалась и шла, не сбавляя шага, но это не помогало: он шел за ней на расстоянии и улыбался своей неизменной улыбкой. Потом она вовсе перестала с ним здороваться, притворяясь, что не обращает внимания, но проку было мало — он все равно ее преследовал. А то, что она его боялась — или то было просто смятение? — его лишь подстегивало. Подруги уже заметили, что происходит, спрашивали, кто такой и почему все время за ней ходит. Она и ответить толком не могла, потому что не знала.

Проходили дни, а он и не собирался оставлять ее в покое, и на переменах она уже двигалась быстрым шагом, а потом и вовсе бегом. Он был неутомим — для курящего человека у него была отличная дыхалка: он несся за ней, сохраняя неизменную дистанцию, словно игрушка на колесиках, которую она тащит за собой на веревочке. Она представляла, как нелепо выглядят они, когда несутся галопом через весь кампус. Как в мультяшке: топочущий слон, преследуемый улыбающейся, изможденной мышкой. Они были в классической связке — убегай-догоняй, умора. Но Кристин обратила внимание, что, когда она бегает, ей спокойнее, чем когда ходит размеренно и кожей чувствует взгляд, упертый ей в спину. По крайней мере, она держала мышцы в тонусе. Кристин придумывала новые маршруты и способы бегства: залетала в переднюю дверь туалета кофейни, а выбегала через заднюю, и он терял ее, а потом нашел эту вторую дверь. Кристин пыталась скинуть его с хвоста, петляя по коридорам, через арки, но, казалось, он ориентируется в их лабиринтах не хуже нее. Как последнее средство Кристин использовала женское общежитие: забегала туда, в безопасности наблюдая, как его останавливает строгий окрик дежурного — мужчин в общежитие не пропускали.