Анатолий Елинский - Рассказы Страница 2

Брат был пятым фрицем в цепочке диверсантов.

Критика отмечала тонкий психологизм роли. Называла Сережу характерным актером второго плана.

Серёжа поднимает бокал:

— Брат. Скажи тост. Ты у нас мастер… художественного слова.

А какой я мастер. Консультант по мастерам. И то в прошлом.

— Ладно, не парься, — сказала бы Настя.

Сижу. Парюсь.

— Ну, тогда я сам скажу. Чтобы дети не боялись паровоза! — оглядел нас победно. И выпил.

— Чтоб у нас всё было и нам за это ничего не было! — вдогонку.

Без бокала нет вокала, а с бокалом есть. Пришёл черёд застольных голошений. Не пронесло.

Раздаются знакомые звуки. Брат выводит ненатуральным басом, а мама вполне натурально взвизгивает:

— Прости, дорогая! Но я ведь геолог! И завтра с рассветом! В тайгу ухожу!

Серёжа поёт, побурев лицом и набычась, могучими руками опершись о колени. На левой кисти белые послеоперационные шрамы. Не он поёт — душа его.

Я мысленно подпеваю. В моём варианте нет слова «ведь», геолог давно стал гинекологом и с рассветом уходит не в тайгу, а в то место, что рифмуется со звездой в Караганде.

Винопитие и песнопение сопровождаются кинопросмотром — по телевизору американский «Сладкий ноябрь» с неуловимо восточным Киану Ривзом и Шарлиз Терон с улыбкой Татьяны Дорониной.

Фильм брат одобряет:

— А наши не могут снимать вот так, по-простому, задушевно. Всё у них какие-то Понтии Пилаты.

Вино заканчивается, и Серёжа начинает деловито собираться. Лена молчаливо следует за ним. Путь домой, несомненно, пройдёт через павильон с пивом.

— Вы любите розы? — спрашивает брат на прощанье, сжимая меня в объятьях: — А я их манал! Стране нужны паровозы, нужен металл!!!

И вываливается, как из кадра, на лестничную площадку, одарив нас щедрой улыбкой.

…После кладбища, людей, поминок мы остались одни в пустой комнате. Мама лежала в реанимации отделения кардиологии, Таня и Лена мыли на кухне посуду, тихо переговариваясь. Мы с братом крепко выпили — впервые за последние три дня. И запели пьяными голосами песню из фильма «Весна на Заречной улице», где молодой Николай Рыбников, где на размытой черно-белой плёнке юность наших родителей и — странное ощущение! — как бы и наша.

Мы пели, обнявшись, и плакали. За стеклом серванта стояла фотография в чёрной рамке, рядом — рюмка водки, прикрытая гнутым хлебом. Тут же лежала красная подушечка с тусклым орденом и нарядным знаком «Почетный железнодорожник».

И кроме страха, недоумения и растерянности от неожиданного ухода отца я почувствовал горькую пьяную радость: что есть брат, что я не один.

Вместе легче.

Будем жить.

Золотые берега

Отмашка флагом! Стартовал призовой заезд.

Красивые лошади бежали по кругу. Свистели хлысты. Наездники картинно сидели в колясках.

Девушка в голубых бриджах стояла у перил пыльной дорожки ипподрома, отхлёбывая из горлышка пивной бутылки и лакомясь подсоленным арахисом.

Гонг! Финишировал гнедой жеребец Пиф, рождённый в Хреновском конезаводе от Фанта и Пепси-колы, опередив Зеркального, Обгона и Плутовку.

Выдающееся время! Абсолютный рекорд!

Антонов сидел на трибуне, пил пиво и наслаждался сушёным полосатиком. Заметив бриджи, подошёл и встал сзади.

— Это ваша первая встреча с прекрасным миром конного спорта? — негромко произнёс он. Ответа не последовало, и Антонов продолжал:

— «Если кто полюбит по-настоящему наше конное дело, то уж навсегда, на веки веков. Отстать нельзя. Можно бросить вино, табак, азартную игру, женщины от тебя сами рано или поздно отвернутся. Но истинного любителя прекрасный вид лошади, её могучее ржание, её стремительный бег, её чистое дыхание, её добрый запах будут тревожить и волновать неизменно до глубокой старости и, даже полагаю, что и после неё». Куприн, Александр Иванович.

— Света, — повернувшись, представилась девушка в бриджах. — Простите, Александр Иванович, у вас программки, случайно, нет?

— Извините, сударыня, но я — Сергей Михайлович. Майор очень внутренней службы. Программы бегов у меня нет, но не случайно — опоздал. А Куприн — это один писатель. Древний, малоизвестный и практически забытый.

Мятую программку, по которой Антонов цитировал классика, он успел засунуть в задний карман брюк.

Света посмотрела на майора с лёгким интересом.

— Неухоженный какой, — оценила мужчину девушка.

— Хорошенькая! — отметил майор, искоса посматривая на тугие бриджи.

Украшенные стразами, они сидели на девушке чуть ниже талии, открывая тёплую вмятинку пупка. Над пупиком плавали легкомысленные синие рыбки — тату. На светлой короткой майке выделялись крепкие соски. Зелёные глаза на миловидном славянском лице продолжали инспектировать майора.

Серёжа, скажем честно, не блистал. Он рано начал седеть, и к 35-ти виски конкретно серебрились. Отправляясь на бега, надел несвежую рубашку, летние брюки и сандалии. И пахло от него не фиалками — вчерашним праздником и свежим пивом. Но маленький носик под тёмными очками задорно смотрел вверх.

По дорожке в конюшню неторопливо бежал герой дня Пиф. Его наездник снял белое кепи, подставив ветерку и солнцу потный чубик из трёх запятых. Победитель прижимал к себе поникшие ландыши и «Почётную грамоту».

— Впервые на ипподроме? — спросил лже-Куприн.

Светлана кивнула. Ей вчера назначил встречу случайный кавалер, и она, как дура, припёрлась.

— Рассказать вам о бегах? О, это поэма…

— Ой, вы знаете, очень жарко… Я, пожалуй, пойду.

— А может, посидим в теньке, выпьем по кружке в честь знакомства? Кстати, если в слове «хлеб» сделать четыре ошибки, то получится «пиво»! — не отставал мужчина.

Света не знала, от чего отказывалась. Рассказчиком майор был изумительным. Яркая речь, точное слово, лёгкая ирония, занимательный сюжет. Фантазёр, умница. Редкие качества для старшего офицера службы конвоирования. Холостого, между прочим.

После кафе поехали к часовне Параскевы Пятницы. На Покровской горе пили шампанское, пальцами ломая на фольге шоколад. Смотрели на угрюмую пушку, стрелявшую ровно в полдень, на город внизу, на сизые сопки правого берега. Над городом кружил тополиный пух. Величаво несла свои воды знаменитая река. Скучал в салоне равнодушный таксист.

Света оказалась проводницей. Было ей далеко до тридцати, маленький сын жил с её мамой. Говорила она мало, больше слушала. Часто смеялась. На глазах пьяневший майор её забавлял. Завтра вечером рейс на Москву, выдача чуть влажных простыней и красивые движения с веником — почему сегодня не разрешить себе это невинное приключение?

— А он забавный… — думала Света, испытывая материнское желание пригладить майору вихры и постирать рубашку.

Серёжа встал на бетонный блок, посмотрел на склон горы, тускло блестевший битым бутылочным стеклом, и закричал:

Немного красного вина!Немного солнечного мая!И, тоненький бисквит ломая,Тончайших пальцев белизна!

— Упадёшь, белизна! — рассмеялась Света, оглядываясь на проснувшегося таксиста. А «Солнечный май» я помню, это группа, про белые розы, Шатунов, да?

— Шатунов, Шатунов! — хохотал Антонов. — Осип Эмильевич Шатунов!

…Проснулся майор от тихой музыки. Один. В углу на бриджах дремал чёрный кот. Девушка спала на полу, постелив себе узенький матрасик. Рядом пищал огромный китайский магнитофон.

Закрыв глаза, Антонов бегло проверил память на предмет провалов и безумств.

Провалов почти не было; явных безумств — тоже. Это обрадовало. Неявных обнаружилось три. В бистро «Алиби» требовал кофе с чесноком — хотел быть интересным. Нервировал таксиста несуществующим пистолетом. В голом виде пытался конвоировать кота.

Ещё майор вспомнил про истраченные деньги. Стало немного тоскливо.

Они ехали сюда очень долго — Каменный квартал, улица Краснофлотская. Здесь у Светы имелась гостинка.

К сексу девушка оказалась равнодушна, но уступила, чтобы не обидеть гостя.

У Светы было роскошное, точёное, изумительное тело.

Сказала, хвастаясь: «Мужики говорят, что у меня п…а с золотыми берегами».

Это милое ароматное слово вылетело из её уст легко и естественно.

Антонову хотелось точнее убедиться в этом, но хозяйка сразу ушла: «Я сплю только одна».

Всю ночь тихо пел магнитофон и залетали в открытое окно комочки тополиного пуха.

То, что Света уже мама, думал Антонов, засыпая под «Европу плюс», никак не отразилось на её груди, фигуре и «берегах».

Пятый час. Светлеет серенькое за окном. Майор тихо встал, выпил воды. Заметил на полочке две поляроидные фотографии. На одной Света несла трудовую вахту в коридоре купейного вагона. С другой, прислоненной к флакону духов «Изабелль Т», улыбался трёхлетний мальчик.