Владимир Соколовский - Превращение Локоткова Страница 2

Валерий Львович поднялся и пошел к двери подъезда. Заколебался ненадолго: раньше у него было намерение дождаться Юльку и появиться в квартире вместе с ней. Но, во-первых, это смахивало на спектакль, во-вторых — как такое воспримет девочка, не испугается ли?..

Ирина, увидав его, все-таки не выдержала, вздрогнула; тут же, видимо, рассердилась на себя за слабость и отрывисто сказала, открывая дверь:

— Здравствуй. Заходи.

Он вошел и оперся спиной об стенку, разматывая шарф. Ноги противно дрожали.

— Дай попить.

Она принесла стакан холодной воды. Локотков выпил с жадностью.

— Может быть, предложишь раздеться? — спросил он.

— Как, разве ты надолго?

— Странно спрашиваешь, Ира! Ведь это, кстати сказать, мой дом. И могу я здесь хотя бы немного отдохнуть? И разве я совсем уж недостоин разговора с тобой?

Она стояла рядом с пустым стаканом в руке, и смотрела куда-то мимо Валерия Львовича. Он же смотрел на нее. Крашеные пышные белые волосы, полное упругое лицо, чуть курносое; там, где раньше были доброта и покой, читались теперь сила и решительность. «Что значит — женщина живет с другим мужиком!» — подумал Локотков, и спросил:

— Где твой Игорек?

— Он на занятиях. Я через час тоже ухожу. Думаю, будет лучше всего, если мы уйдем вместе.

— Как, совсем?

— Твой юмор здесь абсолютно неуместен. Снимай пальто и иди на кухню, если хочешь о чем-то говорить! — голос ее сделался скрипуч, неприятен, и Локотков понял: «Э, да она вправду, по-настоящему ненавидит меня! Но — за что, за что же, господи?..» Он почувствовал, как на него начинает накатывать сентиментально-истерическое настроение освободившегося из заключения человека, еще немного — и он с криком, пластая на себе одежду, начнет метаться по квартире, сокрушая обстановку дорогого некогда, но отобранного уже домашнего мира. Допустить такое было нельзя: это пахло серьезными последствиями. Он замотал головой, отгоняя наваждение. И ему уже не хотелось здесь остаться: он знал, что это желание будет в нем расти, и рано или поздно он непременно сорвется. Локотков надел тапочки, и, вяло ступая ими по полу, пошел на кухню.

— Хочешь кофе? — спросила Ирина.

— Лучше чаю. Только покрепче, да в ковшичке, в ковшичке завари!..

В кухне все было по-другому, — лучше, чем при Локоткове: опрятней, стройней, полно всяких приспособлений, и каждой вещи определено четкое свое место. «Ну и Игорек!» — восхитился Валерий Львович, и когда Ирина села за стол, поставив на плиту ковшичек с чаем, спросил:

— Муженек твой еще не защитился?

— Поня-атно. Диссертацию-то ты ему написала?

— Глупый ты начинаешь разговор, Валера! Ведь пора уже понять: у каждого человека свои достоинства, свои недостатки. И если бы у Игоря было больше недостатков, чем достоинств, — разве я стала бы с ним жить?

— Ну, его достоинства с твоей точки зрения представить нетрудно… Но вот что я очень хотел бы знать, Ирка: когда вы сошлись? После того, как я сел, или до?

— Зачем тебе это? — усмехнулась она. — Только лишнее расстройство.

— Значит, все-таки до… — Локотков перевел дыхание и с силой сжал ладонями голову. — Это мне обидно. Ах, как это мне обидно, Ирка!

— Обидно тебе, голубчик! Ну, пообижайся. Теперь ты на меня пообижайся. А то раньше все как-то выходило наоборот.

— Побойся Бога, что я тебе сделал, что я тебе сделал, за что тебе на меня было обижаться? Только если так, по мелочам. Мы ведь дружно, вроде бы, жили, и вдруг — стал совсем тебе не нужен…

— По мелочам! Конечно, для тебя все были мелочи, ты у нас был такой раскованный весь, свободный. Без предрассудков. И друзья тоже подстать. А теперь тебе никто из них и руки не подаст, несмотря на всю прошлую вашу вольность и чихание на старомодную мораль. Они вообще, по-моему, в данное время как-то зависли. От старой морали отказались, а новая… откуда им ее взять? Может быть, я ошибаюсь. Может быть, я ошибаюсь. Но руки тебе все равно никто из них не подаст. Побоятся, да и соблазн велик — тебя унизить. Помнят, что ты тоже никого не жалел, и презирал жалельщиков. Поэтому будет именно так, как я сказала, и ты уж не сетуй на судьбу.

— Постой, послушай! Во-первых — почему ты думаешь, что я к ним пойду? Поверь, мне не нужно ничьего участия, обойдусь и без него. Во-вторых — за что ты хочешь непременно меня унизить? Дай мне понять тебя. Ну, я натворил, отсидел там, меня долго не было…

— Да не в этом, не в этом дело! Пойми: относись я к тебе по-другому — ни на что бы не посмотрела, на край света бы за тобой побежала, рожи бы в кровь царапала за тебя! Случись такое, к примеру, с Игорем…

— Крепко он тебя… — заикнулся Локотков.

— Да, крепко! И ты замолчи, а то получишь по морде и вылетишь сейчас отсюда! Сиди и пей свой чифир… так называется? Да, насчет твоих вопросов… Ты пришел ко мне первой, знаешь, что между нами все кончено, знаешь мое отношение к тебе — и все-таки ждешь, что я тебя пожалею. Не отпирайся, я вижу. И так же ты пойдешь к другому, третьему… Пока тебя тут не было, я успела поговорить с твоими… друзьями по несчастью, так, что ли, скажем. Коллегами… ну, ты понимаешь, о ком речь! Просто любопытно было, каким ты вернешься. И уловила одну общую черту: все перед ними как будто в чем-то виноваты. Конкретно — в том, что одни там мучились, терпели лишения, а другие в это время здесь якобы наслаждались жизнью, срывали цветы удовольствий, И это возносит их теперь над другими, дает право требовать компенсаций. И ты будешь их искать, пока не надоест, или пока не подкатишься снова. Это сейчас глупость для тебя, а поживешь — вспомнишь. Тем более, что никто с тобой на эту тему разговаривать не станет больше, я уверена. Теперь другое: обо мне и о тебе. Понимаешь, когда ты ушел, мне было не до анализа наших отношений. Появились иные проблемы, ты был мне вроде бы безразличен, и все. И только вот сегодня, сейчас я поняла, насколько тебя ненавижу. Ненавижу, и ничего не могу с собой поделать! Поэтому и срываюсь.

— Но… за что же, черт побери?.. — промямлил он, ошеломленный.

— Кто знает! Наверно, причиной тому много фактов и поводов. Что из того, что я вышла за тебя когда-то замуж. Пришла пора — и вышла. Тем более, что мы с тобой сошлись еще до женитьбы. Потом уж на меня накатило: с тобой — и всю жизнь, а она такая короткая… Но это еще ничего, если хоть не унижают на людях. А со мной это было все время. Ты помнишь, например, как на моем дне рождения закрылся с Ларкой Коломиец в ванной, и вы не выходили оттуда целых полчаса? Вам все стучали в дверь, кричали пошлости, хохотали — как же, все такие были прекрасные, раскованные, без предрассудков! И я тоже хохотала вместе со всеми. А потом, когда гости ушли и ты захрапел, со мной до утра была истерика. И буквально в ту же неделю я положила глаз на Игоря, хоть раньше он и был мне довольно безразличен. Помнишь ты этот случай, Локотков?

Пожал плечами: «Нет, не помню такого…»

— Конечно, где тебе помнить! Перспективный, блистающий — ты ни о ком, кроме себя, не мог думать тогда. И ведь — признайся! — так до конца и не верил, что посадят за ту пьяную драку. Рассчитывал, что обойдется, как обычно — пожурят слегка, да и все? Прочем, что ты мог рассчитывать, пьяный до изумления? Даже и не видел, небось, что мальчишку бьешь, подростка. Оскорбил он его, видите ли! Ладно, одевайся, скоро Игорь с Олежкой придут из садика.

— Олежка — это ваш сын? — спросил Валерий Львович вяло. Что-то держало его здесь, не давало просто так встать и уйти — все-таки в этих стенах проведено четыре года, и годы были совсем неплохие. Или — надежда? Но на что можно рассчитывать после такого разговора? И только сейчас он осознал, что и квартира, и Ирка — единственный, по сути, островок в городе, куда он мог пойти, больше у него ничего нет. Что за этими стенами? Пустота, негде даже приклонить голову. Правда, в гипотезе существовал еще один выход: поехать к матери. Она жила на Алтае, в селе. Но для Локоткова этот вариант абсолютно отпадал. Он решил еще в заключении: покуда не зацепится — нечего делать туда ехать. С повинной головой: вот, товарищи, что из меня вышло, в конце концов! Мать будет со слезами уговаривать остаться, если уж все потеряно, и — вдруг он дрогнет, смалодушествует? Тогда что? Устроиться вкалывать рабочим в тамошнем совхозе? Нет, сдаваться так просто Валерий Львович не собирался ни в коем случае.

— Может быть, ты позволишь остаться ненадолго? Только ночевать, — спросил он у Ирины, и сердце снова забилось часто, истерично.

— Даже не думай.

«Убить ее, что ли?» — тяжело подумал Локотков. Какие-то точки в его жизни тогда будут, безусловно, поставлены. А их теперь очень и очень не хватало — этих точек, житейской определенности. Поникший, он вдруг крупно вздрогнул, испугавшись своих мыслей, быстро встал и пошел в прихожую. Хотел проститься сурово, чтобы она почувствовала его боль, но вместо того искательно попросил: