Лидия Раевская - Билет на вчерашний трамвай Страница 20

Конечно, сердце у меня – не камень. Конечно, я долго страдала и переживала. Конечно, я писала ему длинные письма, ни разу не получив ответа.

Но потом жизнь пошла своим чередом, я вышла замуж, – разумеется, не за Славу, – у меня родился Андрюшка и, как водится, ушел муж.

Всё как у всех практически.

Но пердящий «УАЗик», теплые шпалы и костер в лесу заняли особое место в моем сундучке. С годами я ныряла в него все чаще, доставала свои воспоминания, облизывала их, протирала от пыли и осторожно укладывала обратно. На лучшую полочку в кладовой своей памяти.

Года два назад мне даже пришла в голову идея написать книгу. Про настоящую любовь. А не про розовые сопли и «его нефритовый стержень нежно проник в розовый бутон Жозефины, и их накрыла волна экстаза». Я сидела на работе и, забив на всех и вся, писала книгу про любовь. Про меня и про Славу. И даже написала, что характерно.

Потом ее читали мои подруги и мамы подруг, все долго ржали и в конце концов потеряли единственный напечатанный экземпляр. Так, не начавшись, погибла моя карьера писательницы.

Семь лет прошло, а мне все чаще хотелось съездить на дачу и зайти в десятый дом на Октябрьской улице. Как будто что-то изменилось бы от того, что я туда припрусь. И я никуда не приезжала. Просто сидела и по-старушечьи копалась в своем сундучке.

И почему-то мне все время казалось, что я пропустила что-то очень важное.

Что уже когда-то давно я уже стояла на развилке у камня с высеченной на нем надписью: «Направо пойдешь – счастье найдешь, налево пойдешь – отымеют, прямо пойдешь – в дерьмо вляпаешься», и смутно подозревала, что пошла я прямо, но по пути свернула налево…

И с каждым годом утверждалась в этой догадке все больше и больше.

До того самого дня, когда в моей квартире раздался телефонный звонок.

– Алло, – сказала я в трубку.

– Ш-ш-ш… – ответила мне трубка.

– Это кто? – предприняла я вторую попытку.

– Ш-ш-ш… – повторила трубка.

– Ну и идите в пень, я вас не слышу, – вежливо сказала я тому, кто шипел, и положила телефон на стол.

Он снова зазвонил через десять секунд.

– Алло!

– Ксень, это ты?

Я осела на стул, как фрекен Бок, у которой сперли плюшки. Несколько секунд помолчала. Икнула. Потом глубоко вдохнула и спросила, зная ответ заранее:

– А это кто?

– А это я. Слушай, Ксень…

Дальше я уже не слушала. Потому что в тот момент над моей головой засиял нимб, ангелы ворвались в мою квартиру и стали хаотично носиться под потолком, играя на фанфарах, баянах, балалайках и губных гармошках.

На меня снизошла Божья благодать, надо думать. Давно пора. Я ее заслужила однозначно. Наконец-то мои молитвы дошли до адресата.

Семь лет, Боже мой. Семь лет прошло… Символичная цифра. Наверное.

– …на «Новослободской» в семь. Сможешь? – закончили в трубке.

Я весело спросила:

– Чего?

– Ты вообще меня слушала? – поинтересовались на том конце провода.

– Нет, – еще веселее ответила я, – а ты что-то сказал?

В трубке помолчали, потом вздохнули и терпеливо повторили:

– Завтра у меня на работе корпоратив. В честь десятилетнего юбилея. Звезды разные приедут, «Блестящие» там… Любишь «Блестящих»?

– Обожаю!

– Ну вот… Каждому сотруднику можно привести с собой одного человека. Я подумал, что этим человеком можешь быть ты…

– Я могу!

– Не перебивай. В общем, завтра в семь на «Новослободской». Я тебя жду. Буду ждать, то есть. Ты придешь?

– Да! Слав, подожди. Ты… Ты что, до сих пор не женат? – спросила я на одном дыхании и зажмурилась.

Пауза.

– Женат. Дочке четыре года. Жена идти не захотела просто. Под потолком предательски сфальшивил на губной гармошке

последний оставшийся ангел и исчез, прихватив с собой мой нимб.

Как обычно. Чудес не бывает.

– Понятно. Я приду, Слав.

– Спасибо, Ксень. Спасибо. И еще… Сердце у меня застучало, ладони вспотели.

– Я очень соскучился, Ксюш.

– Я тоже. Очень. Правда.

– Ну, до завтра, кукла?

И гудки в трубке. Ку-кла, ку-кла, ку-кла…

Подняла голову кверху, пытаясь вкатить слезы обратно в глаза. Ангелов там уже давно не было. Зато обнаружилось пятно на потолке. Формой напоминающее костер. Костер в лесу.

Весь следующий день прошел в лихорадочных сборах.

– Полинка! – орала я в телефон, прижимая правым плечом трубку к уху, а левой рукой с остервенением выщипывая брови. – Слушай, дай мне на один вечер свою рыжую курточку!

– Дубленку, что ли? Сдурела? Сентябрь на дворе, мать. Упреешь ведь.

– Сысоева, у меня на тебя вся надежда. У меня сапоги рыжие есть, сумка есть. Почти рыжая. Ну, в темноте так вообще просто апельсиновая. А куртка у меня красная. Сама понимаешь…

– Ты куда собралась, кляча?

– На сви-дание! – выкрикнула я и выдрала половину правой брови. – Черт!

– А с кем?

– Полин, что ты мне допрос устраиваешь, а?

– А мне интересно, куда ты намылилась в моей дубленке, да еще когда на улице плюс пятнадцать градусов.

– Сысоева, не будь занудой. Твоя куртка мне для имиджу нужна. Под сапоги…

– А сапоги тебе в такую жару зачем?

– Нет, ты патологическая зануда. Зачем-зачем… За шкафом! Ты мою книжку читала?

– Про то, как у тебя в магазине трусы из штанины вывалились?

– Да. То есть, нет. То есть книга не про трусы! Вот ты не романтик, Полин. Там же что главное?

– Смешно было очень.

– Да-да. Только главное что? Любовь. Любовь, Сысоева, родная ты моя… Дай куртку, жмотина, я с Славкой на свидание еду.

– Ах, вот оно что… – протянула Полинка. – Ну, тогда заходи, дам. Еще могу дать зеленый шарф, пудру с блестками и малиновую помаду. Для Славки в самый раз.

– Сысоева… – Я начала злиться. – Он в ста километрах от Москвы живет. Что ты прям какого-то колхозного панка из него делаешь?

– Фролова, у тебя что с чувством юмора стряслось, а? Релакс, детка. Заходи за курткой.

Я выдрала последние три волоска на месте правой брови, посмотрела на себя в зеркало, плюнула в отражение и двинула к Полинке.

Метро «Новослободская». Семь часов вечера. Кручусь у входа, оглядываясь по сторонам, как потерявшаяся собачонка, и нервно почесываю нарисованную прямо на лбу правую бровь.

Не вижу никого. Достаю телефон, набираю номер:

– Ну, ты где?

– У тебя за спиной.

Оборачиваюсь с такой скоростью, что волосы стегают меня по правой щеке, как пощечиной…

Что? Думали, сейчас будет сцена из «Титаника»? Щас. На этом сопли закончились.

За спиной стоит Роман Трахтенберг. Только лысый, без бороды, с сивыми волосами на руках.

Он улыбается, сияя пятью железными зубами, и говорит голосом Славы:

– Кукла моя… Ты совсем не изменилась…

Дорогая тетя, как ты исхудала… Сто десять килограммов жира, покрытые грязным, свалявшимся каракулем, – это мой Славка?!

Куда делись стальные мышцы, о которые я ломала ногти на руках и ногах, когда билась в оргазмических корчах? Где, блин, улыбка в тридцать два собственных зуба?! Где густые русые кудри? Хотя с кудрями понятно. Они теперь везде.

Сейчас, к слову, расскажу, с чем можно сравнить мои ощущения.

Была у меня подруга Ле нка. Девушка чрезвычайно красивая и настолько же темпераментная. Стрекоза из басни дедушки Крылова. Каждый день на тусовках, где много пьют и долго… любят.

И вот как-то просыпается она утром от звонка будильника. На работу идти надо – а Лена нетранспортабельна. И сушняк еще долбит.

Включает она свет, и первое, что видит – это стакан с розовой жидкостью, стоящий на столе у кровати ее младшего брата Лели-ка. Лена хватает стакан и, зажмурив глаза, начинает жадно глотать жидкость. В процессе она понимает, что это какая-то неправильная жидкость и что-то сильно напоминает, но все равно пьет. До дна. И дышит-дышит-дышит. Потом открывает глаза и наталкивается на изумленный взгляд Лелика, который сначала смотрит на сестру, открыв рот, а потом начинает истерически, до икоты, ржать. А отсмеявшись, говорит:

– Ленк, я позавчера на улице поссал и член застудил. Мать мне марганцовки развела и сказала, чтоб я в ней письку полоскал десять раз в день. Сейчас я должен был это сделать в десятый раз… Ха –ха-ха!

Ясен пень, на работу в тот день Ленка не пошла…

В общем, я стояла и понимала, что чувствовала Ленка, выжрав стакан марганцовки, в которой ее брат болт полоскал. Очень хорошо понимала.

Я. Семь. Лет. Жила. Воспоминаниями. О самой. Светлой. И большой. Любви.

В своей, сука, жизни.

Я книгу, книгу, мать твою, написала!

Для чего? Для кого ? О чем? Зачем?!

«Ляпис Трубецкой» правильно поет: «Любовь повернулась ко мне задом… »

Что делать? На лице у меня отпечаталась вся гамма переполнявших меня чувств.

Бывший мой кумир перестал улыбаться и отшатнулся.

Я тоже отпрыгнула и засеменила в сторону метро.

Мой возлюбленный настиг меня в два прыжка и задышал мне в ухо:

– Ну, что? На корпоратив идем или сразу к тебе?

– Нет! – отчеканила я и попыталась вырваться.