Анатолий Калинин - Запретная зона Страница 20

И вскоре, кроме удочек, которые в последний момент забыл на террасе Алеша, ничего уже не напоминало о нем в доме. Правда, первое время Таня еще произносила его имя за столом, вспоминая, что он сказал и что сделал, и допытывалась у отца, когда он опять приедет, но потом перестала. Может быть, бессознательно почувствовала, как за столом воцарялось при этом молчание.

И никто не смог бы сказать, что жизнь хоть сколько-нибудь изменилась у них в доме. Таня слышала, что так же, как и всегда, папа называет маму Валей, а мама его Васей. Так же по вечерам Таня с матерью не спешили садиться за стол, не дождавшись отца. И как всегда, заслышав шаги отца на террасе, Таня бежала ему навстречу и, торжествующе втаскивая его за рукав в комнату, оповещала:

– Вот и папа!

38

Вода, разливаясь по степи и достигая новых отметок, уже и в самом деле, как заявил на очередной диспетчерке Автономов, начинала мочить бетонщикам пятки. На серой бетонной шубе, которой одевали склон плотины, зияли понизу квадраты неукрытого песка. Еще и не весь лес выкорчевали в пойме.

Уже по голосу Автономова, коротко бросившего в телефонную трубку: «Зайди», – Греков почувствовал, что тот раздражен… Когда Греков вошел к Автономову в кабинет, он разговаривал по телефону с Гамзиным.

– Известный аппарат человеку дадён, – говорил Автономов, – чтобы думать не только одной его четвертушкой. Выбирай из двух: или через месяц камера для первой турбины будет готова, или же пойдешь начальником поселковой бани. В порядке заботы о гигиене трудящихся. Все. – Бросив трубку на рычаг, он оглянулся на Грекова высветленными яростью глазами. Не здороваясь, тут же выскочил из-за стола и, схватив его за локоть, потащил к большой карте на стене кабинета. – Любуйся!

Это была знакомая Грекову карта стройки и всего подлежащего затоплению района, испещренная красными и синими стрелками, линиями и кружками, как бывали испещрены также хорошо знакомые в прошлом Грекову фронтовые карты. Синие кружки и стрелки означали уже намытые и забетонированные секторы плотины, смонтированные узлы гидротехнических сооружений, а красные – фронт еще не завершенных работ и уровень наступающей воды.

– В политотделе тоже такая есть, – высвобождая локоть из его пальцев, сказал Греков.

– И твоя знаменитая Приваловская тоже на ней есть? – Взмахом карандаша Автономов отчеркнул красный кружок на карте.

– Чем же она знаменитая?

– Тем, что она теперь всю обедню портит. Надо впадину заполнять, а я не имею права шандоры закрыть. Они, видите ли, никак не в силах оторваться от землицы, политой нержавеющей казачьей кровью… – Автономов сунул палец за воротник кителя. В эту минуту порученец, как обычно, внес на руках перед собой развернутую папку с бумагами, предназначенными для подписи, но Автономов оглянулся на него так, что тот мгновенно исчез за дверью. – Что ты на это скажешь?

– Только то, что все это не так просто…

Автономов не дал ему договорить.

– Что не просто? Что?

– Как ты говоришь, политая…

– Это, как ты знаешь, не я сказал. Но всему время. Сегодня эти лампасы и тому подобное как раз и превратились у нас на глазах в тот самый идиотизм деревенской жизни, который имел в виду Ленин. Постой, постой! – закричал он, заметив движение Грекова. – Позволь мне так понимать эти слова Ленина. Слепые, как кроты. Не для нас же лично с тобой, а для их благополучия совершается теперь эта революция здесь в степи, проклятой богом и людьми.

– Четвертая.

Автономов, приоткрыв рот, остановился.

– Что?

– Ты же сам говорил: четвертая революция при жизни одного только поколения. – Греков стал загибать пальцы. – Октябрьская – раз; коллективизация, по словам Сталина, – вторая. А Великая Отечественная – это тебе еще больше революции: наши отступают, немцы наступают, потом опять наши. Теперь четвертая. Но люди все одни и те же.

– И ты хочешь сказать…

– Конечно, не то, что я против революции, а всего лишь то, что одно дело заставить, а другое – чтобы сами сумели понять. Даже металл, как ты знаешь, устает.

– Это каждому пионеру известно. Вот я дам команду закрыть шандоры и перетоплю всех этих пламенных патриотов тихого Дона.

– Команду, конечно, всегда можно дать…

Два огонька зажглись в глазах у Автономова.

– Но я, между прочим, погожу. – Веселая ярость плеснулась у него из глаз. – Это я еще успею. Подожду, пока ты съездишь в эту свою Приваловскую и совершишь там четвертую революцию. Мне только что звонил из Ростова первый, что ты назначен туда особоуполномоченным обкома.

– А мне он не мог позвонить?

– Это я не знаю. Я в вашей субординации не разбираюсь. Знаю только, что выезжать тебе немедленно. За этим, между прочим, тебя и вызывал.

– Вызывал? – тихо переспросил Греков.

Автономов усмехнулся:

– Согласен переделать на «пригласил», если это лучше звучит.

– Это звучит иначе.

– Сколько же тебе потребуется времени, чтобы эту революцию совершить?

– Вот этого тебе даже Федор Сорокин не смог бы сказать.

– При чем здесь Сорокин?… – Автономов сердито помолчал, сузив глаза и заглядевшись на стеклянную чернильницу. – Но ты-то, надеюсь, понимаешь, что вода не будет ждать?

– Это теперь каждому пионеру известно.

39

Если выехать сразу же, то к вечеру можно будет успеть в станицу. Правда, никак по пути нельзя миновать и райком. Из того, что Греков запомнил о Приваловской еще с тридцатых годов, больше всего осталось у него в памяти, что жили люди там на редкость спаянно, держались двор за двор, человек за человека. И вступать в колхоз тогда дольше всех не решались, выжидали, как поведут себя другие станицы и хутора, а когда наконец решились, за три дня на столе у председателя сельсовета выросла копна заявлений.

За двадцать с лишним лет многое, конечно, должно было измениться и в жизни станицы, и в нравах ее жителей, но в то, что они за этот срок неузнаваемо изменились, Греков не особенно верил. И, собираясь теперь в Приваловскую, он совсем не надеялся, что достаточно ему только там появиться, как все решится само собой. К тому же казаки, как бы там ни возражал он Автономову на его слова, оставались казаками.

Но и без надежного помощника ему там, особенно в первые дни, нельзя обойтись. Конечно, можно будет на месте найти какого-нибудь вестового или, говоря по-фронтовому, офицера связи, но еще лучше будет для пользы дела взять его с собой отсюда, со стройки.

И он стал искать Сорокина, чтобы узнать, кого из тех же комсомольцев тот смог бы выделить ему в помощь без ущерба для дела. В комитете, куда Греков позвонил, его не оказалось, а из диспетчерской чей-то громоподобный бас вместо диспетчера Тамары Черновой ответил:

– Никакого Сорокина я не знаю. И Чернова здесь сегодня не дежурит.

Греков удивился:

– А вы кто?

– Не имеет значения, – ответил совсем незнакомый Грекову бас.

Странно, Чернова обычно через сутки дежурила на эстакаде днем. Он решил, что скорее всего в мужском общежитии ему смогут подсказать, где найти Сорокина.

В полутемном коридоре общежития он вдруг наткнулся на трех или четырех девушек, шарахнувшихся при его появлении от двери комнаты, в которой жили Сорокин, Матвеев и Зверев. Они явно подслушивали под дверью и теперь обвалом загрохотали со второго этажа по лестнице. Но еще три девушки, не успев прошмыгнуть мимо Грекова, стыдливо отвернулись к стене. Среди них он узнал и секретаря-машинистку политотдела Солодову.

– А ты-то что здесь делаешь? – с изумлением спросил у нее Греков.

Люся спрятала от него в ладони багровое лицо. Но одна из хорошо знакомых Грекову электросварщиц, Люба Изотова, бесстрашно встретила его взгляд и даже приложила к губам палец.

– Василий Гаврилович, тише!

– Что здесь происходит? – теряя терпение, спросил Греков..

Оглянувшись на дверь, Люба Изотова недоверчиво приблизила к нему в полутьме коридора лицо.

– Вы правда не знаете?

– А что я должен знать?

Она еще больше приблизилась к нему и, привставая на цыпочки, задышала прямо в ухо:

– Там, Василий Гаврилович, у них с самого утра идет. Вадиму Звереву показалось, что Тамара Чернова ездила с Гамзиным на катере по Дону…

– Не показалось, а видел он это своими глазами, – осмелев и тоже приближаясь к Грекову, уточнила другая электросварщица, Люба Карпова.

Люба Изотова отмахнулась:

– Это он с чужих слов повторяет.

Теперь уже расхрабрилась и Люся Солодова:

– И сказал об этом Игорю, но тот, конечно, не поверил.

– Ну и дурак! – громко заключила Люба Изотова.

Люба Карпова прикрикнула на нее:

– Тише!… Еще и сейчас у них, Василий Гаврилович, бой. Слышите?

Теперь и Греков услышал:

– Телок ты, вот кто! Слепец! – кричал за дверью голос Вадима Зверева.

– Что же теперь будет? – плачущим голосом спросила Люся.

– Что бы там ни было, а подглядывать в замочные скважины стыдно, – и Греков потянул дверь за ручку к себе.