Николай Климонтович - Спич Страница 20

— Двадцать?

— Да, двадцать. Не много еще. И не мало.

— Да, уже взрослый…

Евгений Евгеньевич подал ему бокал, а сам уселся на диван напротив. Он внимательно наблюдал за Алимом. Чуть больше чем четверть века разница, впрочем, у него бывали и помоложе. Парень глотнул виски, причем проглотил не сразу, подержал во рту, смакуя, пить крепкий алкоголь было ему явно не впервой. Потом вдруг одним движением оттолкнулся от кресла, взлетел на ноги, нацепил наушники своего плеера и принялся танцевать, извиваясь. Евгений Евгеньевич сидел на диване и смотрел на него — парень был гибок. Взгляд хозяина задержался на разрезе алой рубашки, где проглядывала смуглая безволосая грудь. И поблескивала золотая цепочка. Вспомнил старинную какую-то фразочку: или крест снимите или надевайте трусы… Мальчишка поймал его взгляд и рванул рубаху, потом бросил ее на пол, на золотой цепочке болтался золотой медальон. У парня был точеный торс, и Евгений Евгеньевич непроизвольно сглотнул слюну. Парень продолжал танцевать, то приближаясь, то отступая от дивана, на котором сидел Евгений Евгеньевич.

— Что же вы, ловите меня, господин!

Его танец превратился в бурную пляску, похожую на транс, причем немую — музыки ведь Евгений Евгеньевич не слышал. Непроизвольно он протянул к парню руки. Тот было пошел в его объятья, но в последний миг увернулся, подпрыгнул и в секунду оказался на лоджии. Евгений Евгеньевич ринулся за ним.

— Холодно, простудишься, дурачок…

Делая вид, что убегает от него, парень вскочил на перила балкона, не прекращая извиваться. Все произошло в одну секунду: парень оступился, взмахнул руками, балансируя. Евгений Евгеньевич попытался схватить его за джинсы, но ткань выскользнула из его потной ладони. Евгений Евгеньевич еще успел услышать собственный крик не смей, как парень рухнул вниз и исчез во мгле, как не было. И тут же послышался звук тяжелого, но глухого удара, как если бы большую спелую дыню уронили на асфальт. Евгений Евгеньевич перегнулся через перила, внизу в лунном свете была видна на земле скрючившаяся фигура, и каким-то чудом Евгений Евгеньевич успел заметить, что одна из желтых туфель соскочила с ноги парня и валяется в стороне…

Евгений Евгеньевич бежал по лестнице вниз, путаясь в халате — халат распахнулся, полы разлетелись, кроме архалука на Евгении Евгеньевиче была одна пижама. С разбега он налетел на сонного швейцара, выглянувшего из своей коморки, и крикнул:

— Открывайте, срочно, там… там человек…

Испуганный швейцар отворил дверь и Евгений Евгеньевич, вопя скорую, скорую, побежал вокруг всего строения, и швейцар заковылял за ним, повторяя:

— Да где ж ее здесь взять, нет здесь скорой…

Каково же было изумление Евгения Евгеньевича, когда никакого тела под его окнами не обнаружилось. Ошибки быть не могло: одно только его окно во всем отеле светилось на третьем этаже. Исчезла и слетевшая с ноги парня желтая туфля.

— Убежал, наверное, — сказал Евгений Евгеньевич сбитому с толку швейцару. — Хорошо, не разбился.

— Вам бы отдохнуть, а то невесть что мерещится, — проворчал швейцар, досадуя, что его разбудили. Евгений Евгеньевич, вспотевший, напуганный, пристыженный, кутаясь в халат, покорно побрел за швейцаром, то и дело вглядываясь в его хмурое лицо. Ну да, парень пришел через ресторан, швейцар мог его и не видеть. В номере Евгений Евгеньевич первым делом подобрал с пола оставленную парнем алую рубаху и выбросил ее вон, в окно, следом за владельцем.

31

Следующим утром Евгений Евгеньевич, дурно спавший — урывками, то проваливаясь в сон, то вдруг вздрагивая и тяжело переваливаясь на другой бок — очнулся в тоске от недобрых предчувствий. Чтобы не поддаваться тяжелому настроению, побрился начисто, тщательно оделся, повязал шелковый галстук — при том, что галстуков обычно не носил, лишь по протокольным случаям, проверил — чист ли носовой платок в левом внутреннем кармане пиджака, аккуратно уложил седую прядь направо, — так настоящие джентльмены готовятся к казни. И отправился в ресторан, — номер ему опротивел, здесь было холодно и душно, и сердце часто билось после бессонницы, как птица, как пойманная птица, сказал бы милый добрый Павлуша.

Позавтракал безо всякого аппетита, сжевал бутерброд со сливочным маслом и черной икрой, непременное блюдо с красной чечевицей в сердцах и с отвращением отодвинул. Хотелось выпить, но Евгений Евгеньевич не решился рано утром спрашивать алкоголь у официантов. Так что придется пойти в номер к своему бару. Вернувшись, Евгений Евгеньевич обнаружил, что за время его отсутствия из номера пропал мобильный телефон. А из кармана второго пиджака, висящего в шкафу, — паспорт и обратный билет на самолет с не проставленной датой: он положил туда документы для сохранности, чтобы не дай Бог не обронить.

Больше ничего взято не было, хотя в его вещах очевидно рылись. Евгений Евгеньевич набрал шифр, залез в сейф, деньги были на месте. Опустился на диван, и сердце его не просто часто, со сбоями билось в груди, но всхлипывало и рыдало: то, чего он втайне боялся больше всего на свете, страшился всю жизнь, с самой своей порочной мятежной юности, как втайне страшились многие беззащитные люди его предпочтений, случилось — его арестовали. От тоски, тоски и страха, немели руки и ноги — сосуды ни к черту. Пусть не отправили в тюрьму, но иначе, как домашним арестом, это не назовешь. Сдерживаясь, чтоб и впрямь не разрыдаться, Евгений Евгеньевич громко взывал к невидимому хозяину своей судьбы, моля о милосердии. Он говорил, захлебываясь и заикаясь, промокая платком слезы, то и дело выступавшие в уголках глаз, что ни в чем не виноват, что парень по глупости сам сорвался с балкона и еще что-то, столь же малоубедительное. Но монитор глухо молчал.

Он налил в бокал виски, глотнул, чуть успокоился и принялся рассуждать насколько мог здраво. Итак, что ему могут инкриминировать. Первое — он зазвал к себе в номер мальчишку с целью его соблазнить. То, что тот напросился сам, дела не меняет, мог ведь и не пускать, тем более поздно вечером. Угощал его крепкими спиртными напитками, то есть намеренно подпаивал. Далее: спасаясь от приставаний старого педераста, парень выскочил на лоджию. Но совратитель пытался схватить его и там, и парень в панике вскочил на парапет, оступился и рухнул. И, хотя все было не так, совсем не так, но, глядя со стороны, складывалась такая картинка, вспомнил он не к месту свою косноязычную московскую коллегу. Евгений Евгеньевич пытался ведь обнять юнца — так с раскинутыми руками его наверняка и зафиксировали камеры наблюдения…

Евгений Евгеньевич мотался по комнате, метался, заставлял себя присесть и сосредоточиться, но тут же вскакивал, его бил озноб. Герман задрожал как тигр, вспомнил он невесть почему из Пиковой дамы: интересно, где Александр Сергеевич мог видеть дрожащего тигра, не в зоосаде же. И захохотал. Но это был очень нервный, очень не хороший смех, так смеются несчастные люди от безвыходности и отчаяния.

Итак, он пленник. Накинув свою лисью шубу поверх костюма, Евгений Евгеньевич со стаканом в руке вышел на балкон освежиться. Снизу раздались крики, Евгений Евгеньевич выглянул, под самым его балконом, на том месте, где ночью лежало на земле тело Алима, стояла группа мужчин и женщин. Мужчины были одеты в европейскую одежду, какую носят в бедных мусульманских странах третьего мира, а женщины — в глухо повязанных платках Они что-то кричали гортанно на своем непонятном языке и грозили кулаками. Женщины причитали, подвывая.

Евгений Евгеньевич подался назад, споткнулся о порог, чуть не упал на спину на ковер, влетел в номер, натолкнулся на стол. Настоящий ужас охватил его. Он бросился к двери, запер ее еще на один замок, придвинул вплотную к двери кресло. Потом невесть зачем задернул плотно все шторы — и в спальне, и в кабинете, и в гостиной. Руки тряслись, ноги подгибались, мысленно он рисовал картину, как разъяренная восточная толпа разрывает его в клочья. Вспомнилась гибель Грибоедова в Персии, но у того хоть был револьвер. И телохранитель казак… Единственным человеком, который теперь мог спасти Евгения Евгеньевича, эстета и театроведа, виньетку на полях культуры, был банкир и магнат, хозяин этих глухих диких мест Равиль Ибрагимов…

В дверь постучали. Сначала деликатно, потом настойчиво.

— Кто там? — спросил Евгений Евгеньевич хрипло, ужас обессилил его. Степень его отчаяния была так велика, так чрезмерна, что Евгению Евгеньевичу уж стало как будто наплевать на собственную судьбу, будь что будет.

— Спасибо, я уже позавтракал, — громко сказал он и вновь поймал себя на цитате, на том, что произнес фразу из Женитьбы, нет, там не так, капитан Жевакин отвечает Яичнице спасибо, я тоже завтракал. Что еще может нам помочь в тяжкие минуты жизни, мелькнуло у него, — литература, одна литература.