Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы Страница 21

Мне было ясно, что я тоже понравилась ему, но это и все. То есть не все, на той свадьбе случилось и еще кое-что, но уже не со мной. Со мной все случилось много позже, когда Эйтан начал приходить к нам все чаще и чаще и довольно скоро стало очевидно, что он приходит уже не из-за Довика, а из-за меня и что хотя мне чуть больше двадцати, а ему все двадцать пять, это мне придется ждать, пока он подрастет, а не ему.

Ну, не важно. Вернемся к свадьбе. Довик и Далия стояли у входа во двор, держась за руки — Далия и по сей день символизирует таким манером свое счастье широкой публике, — и принимали гостей: объятья, похлопывания по плечу, шутки о подарках (кто сколько дал и что), приветствия, поцелуи в щечку и все такое — и тут появился Эйтан. Как только Довик увидел его, он воскликнул: «Вот он!» — бросил Далию и кинулся к нему.

Он подцепил его под ручку, как говорят здесь наши старики, и повел в дом, всем своим лицом выражая восторг: «Смотрите, кого я веду!» — а по пути еще раз шепнул мне, как идиот: «Зрительный контакт, Рута, зрительный контакт! Ты слышишь?» Но мне уже было ясно, что последнее, что Эйтану сейчас нужно — это зрительный контакт со мной, слишком плоской и слишком высокой девицей шестнадцати с лишним лет, потому что все взрослые и грудастые женщины, которые там были, уже уставились на него. Даже наша с Довиком мать, которая соизволила по этому случаю прибыть из Соединенных Штатов, сделав там очередную подтяжку лица в честь свадьбы своего первенца, спросила меня, кто этот handsome, которого так обхаживает Довик? И я сказала ей: «Понятия не имею, мама. — Мне странно было выговаривать это слово „мама“, и тогда, и сейчас, при вас. — Понятия не имею, какой-то его приятель по армии».

Тогда я еще не знала всех деталей, но позже узнала, что они действительно служили в одной части, но не в одно и то же время и даже не в одних и тех же должностях. Эйтан служил в боевом подразделении, а Довик был сержантом в штабе. Впрочем, сержантом он назывался официально, по штатному расписанию, а на самом деле был затычкой для любой дырки, старший куда пошлют, этакий гибрид координатора со снабженцем, адъютанта с офицером разведки — он во всем и все на нем[55]. Он знал все, что происходит, участвовал в совещаниях командиров и в составлении оперативных планов, придумывал и сам изготовлял особое снаряжение и приспособления для спецопераций, при нужде воровал оборудование у других подразделений, встречал бойцов, возвращавшихся с задания, и так далее, и даже сегодня он все еще активничает в организации ветеранов своей части — выколачивает для них пожертвования и привозит к ним артистов для выступлений.

Я уверена, что он влюбился в Эйтана еще и потому, что Эйтан служил в боевом подразделении, а он нет. У Довика врожденные проблемы с дыханием, он с детства не расстается с ингалятором, и в школе его всегда освобождали от уроков физкультуры. Но именно поэтому он вырос подростком, который не знал ни страха, ни усталости. Он взбирался на верхушки самых высоких деревьев, прыгал с крыши на крышу, смело входил в загон к телятам, которые уже начали взбрыкивать, задирался с собаками, угонял соседские машины и вечно ходил с очередной гипсовой повязкой, которая кочевала по его телу с одного места на другое. А когда повзрослел, носился здесь по лесам и вади, играя во всякие «как будто», которые обычно увлекают воображение таких парней: как будто он послан на операцию в сирийский тыл; как будто ему поручено взорвать командный пункт «Черного сентября»[56]; как будто ему велено уничтожить парочку-другую федаинов[57], разрушить их бункеры, обезвредить пусковые установки. А поскольку наш Довик к тому же из романтиков, то он попутно спасал красивых девушек из гаремов саудовских шейхов и тюрем Арабского легиона[58].

Потом ему пришла повестка из армии, и Довик, со своим профилем 45[59], стал буквально переворачивать горы, чтобы попасть — не важно, в какой должности — в максимально боевую часть. Как вы, наверно, уже понимаете, ему это удалось, но с Эйтаном он встретился вне связи с армией, совершенно случайно, потому что Эйтан моложе его и попал в часть, когда Довика уже демобилизовали, так что их первая встреча была куда случайней, и симпатичней, и даже куда романтичней, чем мое собственное знакомство с Эйтаном.

У Довика есть на примете куча, как он говорит, «заветных местечек»: там — жутко красивое дерево, тут — поляна, скрытая в глубине рощи, а здесь — источник или колодец. «Я всю нашу страну прошел насквозь, пешком, и на машине, и на джипе», — гордо говорит он о себе и не понимает, почему все, кто его слышит, усмехаются. В общем, неподалеку от нашего поселка, за старинным акведуктом, у него тоже было одно такое местечко, о котором я, кажется, уже упоминала, — его любимый потаенный пруд. В мелкой части этого водоема всегда собиралась грязь, потому что коровы приходили туда пить в жару, но чуть подальше он вдруг становился прозрачным, глубоким и очень холодным, и там, как у нас рассказывали, когда я была еще маленькой, жил себе и поживал старый крокодил из Нила, оставшийся еще с тех дней, когда в Стране Израиля кишмя кишели крокодилы, и молодые львы грозно рычали в виноградниках, и медведи запросто выходили из лесов[60]. Знаете, в комментариях к Танаху река Нил называется Йеор. Красивое слово, правда? Когда говоришь «рррека», слышишь раскат и раздолье, но в слове Йеор вдобавок к этому есть еще и глубокое, огромное «о»… Впрочем, «Нил» — тоже красивое слово. Говоришь «Ни-и-ил» и видишь такую нескончаемую, величавую длину. И еще «Нил» мне кажется похожим на ванну, в которой можно нырять и лежать. «Н» — это ноги, а «л» — голова. Я как-то сказала это Эйтану, а он ответил: «Посмотри хорошенько, Рута, — и провел линию по верхушкам всех этих трех букв. — Видишь, эта линия от „л“ и „и“ поднимается к верхушке „Н“, — значит, там, где „Н“, лежит голова, а не ноги…»

Ну, в общем, в мошаве говорили, что в этом пруду живет старый большой крокодил, и дети постарше рассказывали тем, кто помоложе, что раз в год мошава должна отдать этому крокодилу в жертву маленького мальчика или девочку, чтобы старая кровожадина не натворила нам беды. Так что смотри, Рута, не попади ему в пасть, потому что ты так себя ведешь, что это вполне даже возможно! Кстати, был действительно такой случай: как-то раз к нам приехала погостить девочка из города — такая, знаете, маленькая красавица, с золотыми локонами, в розовом платьице и в красных туфельках — и пошла погулять за деревню, ну и заблудилась и каким-то образом утонула в акведуке. Когда ее нашли, то только по этой одежде и по локонам опознали, и нам сказали, что это старый крокодил ее так растерзал. И знаете — были такие, что даже радовались: вот, теперь не нужно отдавать крокодилу никого из наших, он уже свое получил…

Ну, не важно. Вернусь к пруду, у которого они встретились, Довик и Эйтан. Вот представьте себе — маленький водоем, совершенно укрытый от сторонних глаз, со всех сторон окруженный всякими растениями — малиной, девясилом, камышом и тростниками, и к нему ведет тропинка, которую проложили себе в этой чаще дикие кабаны — совсем как зеленый туннель, и там всегда что-то ползает, пищит и шуршит. Когда Довик повзрослел, он начал возить туда своих девочек, потому что это было его «таянное место», — так он говорил, в том смысле, что это место, где его девушки «тают». Довик, как я вам уже говорила, парень не очень интеллигентный и не очень элегантный в выражениях, даже порой грубоватый, но он истинный рекордсмен по части «прокладки связи». Это еще одно выражение, которое все они приносят из армии и употребляют потом в разных обстоятельствах.

Меня Довик тоже брал туда, но только когда я была маленькой девочкой и, конечно, не для «прокладки связи», а чтобы научить меня плавать. У нас тут все дети учились плавать в общественном бассейне, а учил их Шая, наш учитель физкультуры, и все дети знали, что во время этих плавательных уроков Шая будет трогать их за разные части тела, никого не пропустит и никого не обойдет своим вниманием, как малышей, так и больших девочек. Короче, в один прекрасный день, когда посреди одного такого урока я закричала на него: «Не смей меня трогать!» — при этом воткнув ему палец в глаз и укусив за руку, дедушка Зеев пришел в бассейн, избил этого Шаю в присутствии всех учеников, а потом велел ему покинуть школу и деревню, причем незамедлительно и по собственному желанию. Или, как он сформулировал: «Будь доволен, если ты уедешь в машине „скорой помощи“, а не в машине „Хевры кадиша“!» А после этого наказал Довику: «Теперь ты сам будешь учить свою сестру плаванию вместо этого подонка, потому что каждый ребенок должен уметь плавать».

Довик всегда выполнял приказы дедушки, но тут он очень скоро обнаружил, что у меня весьма негусто с координацией движений и что дыхание у меня путается с движениями рук и ног, и тогда его осенило, и вместо того, чтобы учить меня плавать, он стал учить меня нырять, и не в общественном бассейне, а в том его потайном пруду. Мне тогда было шесть лет, а ему четырнадцать, и поначалу он вводил меня в воду, держа за руку, пока вода не доходила мне до груди, и тогда приказывал мне наклониться, погрузить голову в воду и осторожно выдыхать там воздух, а потом поднять голову из воды и вдохнуть — и снова, и снова. А когда я уже научилась спокойно проделывать это упражнение, он велел мне погружаться в воду полностью, до самого дна, и сидеть там, не шевелясь, только медленно выпускать воздух и получать удовольствие. А если мне очень захочется, я могу взять два камешка со дна, ударить ими друг о друга и слушать, какой приятный звук они издают, потому что под водой все слышно намного лучше.