Леонид Пантелеев - Верую… Страница 21

Это ни с чем не сравнимое и не поддающееся словесному выражению чувство, чувство соединения души с Богом, сопричастности ее чему-то великому и таинственному, когда уже при вступлении на каменные плиты притвора замирает и тут же заливается жаркой радостью сердце, это блаженное чувство я испытываю в любом, даже пустом храме (конечно, если он не превращен в музей или в какую-нибудь мастерскую монументальной скульптуры). Повторяю, словами этого не скажешь, не объяснишь. Тот, кто не испытал счастья молитвенного общения с Богом, — не поймет. Могу только сказать, что это величайшая из земных радостей.

Радость эту мне приходилось испытывать и наяву и во сне.

Каждый знает, что такое блаженный сон, когда просыпаешься с бьющимся сердцем и с чувством горечи, что вот кончились, оборвались эти волшебные происшествия или картины, и еще долго после этого носишь в душе их отголосок, отпечаток, аромат, и еще долго при воспоминании о них сладостно сжимается сердце. Чаще это бывают эротические сны, но бывают и другие — человек летает или видит себя в каких-то сказочных, райских местах или в незнакомом, таком же сказочном городе. Моя бабушка, когда ей было под девяносто лет, сказала мне, что видела нынче восхитительный сон: ей снилось, что она молодая и купается, плавает где-то в Черном море, под Евпаторией.

Мои сны! Мои самые счастливые, самые радостные, упоительные сны! О них я много мог бы сказать, рассказать, написать…

Да, видел я знакомых и незнакомых девушек и женщин, испытывал сладость от их близкого присутствия, просыпался огорченный, вырванный пробуждением из их объятий. Бывали и другие счастливые, праздничные сны. Видел себя, например, в Нью-Йорке. Только что приехал, нахожусь в номере гостиницы на двадцать пятом этаже, и вот сейчас, сию минуту, предстоит спуститься вниз и увидеть город, который в те годы нам, советским людям, только во сне и можно было увидеть. Помню себя в каком-то южноамериканском городке, где только что провели трамвай, и этот трамвайчик среди пальм и кактусов почему-то необыкновенно радует и веселит сердце.

В молодости летал. По комнатам. По улице. Над городом. Над горами и океаном.

Все эти полеты, поездки, райские девушки и райские кущи доставляли мне радость, делали счастливым, но радость эта, даже при полной чистоте, незагрязненности видений, была все-таки плотской радостью.

Самые же дорогие мне, самые блаженные, упоительные мои сны — это сны, так или иначе связанные с церковью!..

Идешь каким-то лесом, выходишь на открытое возвышенное место и видишь в отдалении — купола и поблескивающие на солнце кресты. И даже если в эту минуту просыпаешься — просыпаешься счастливый.

А вот ты блуждаешь в незнакомом городе. И вдруг перед тобой — церковь, собор, широкая лестница, ведущая на паперть. Вглядываешься, вслушиваешься… Из черного проема дверей доносится пение. Входишь счастливый. Видишь всё — и золото царских врат, и канонические тона иконостаса, и мерцающие лампады у образа Казанской Божьей Матери, и дьякона, размахивающего кадилом, и толпу молящихся, и каждое лицо в этой толпе…

Выходишь, спускаешься по широкой, пологой лестнице и — что такое? Сердце опять сладостно замирает. На той стороне площади — другая церковь. А там тоже идет служба.

Десятки, если не сотни раз видел я такие или похожие сны. Кстати сказать, сны у меня всегда цветные. И мне даже трудно представить черно-белый сон. А говорят ведь, что у большинства людей сновидения именно такие, как бы напечатанные на газетном листе.

Бывают сны, как и полагается им быть, алогичные, фантастические… Иногда я попадаю на молитвенные собрания какой-то неизвестной мне секты, где совершается что-то непонятное, и все-таки я понимаю, чувствую, что идет богослужение. Иногда стою в очереди — то ли к плащанице, то ли к принятию Св. Тайн. Очередь за пределами храма, в каком-то темном длинном коридоре, и все-таки я чувствую присутствие благодати.

А бывает, спускаешься в какое-то подземелье, как бы в катакомбы, где тоже совершается божественная служба.

Долго я находился, да и сейчас еще нахожусь под обаянием сна, виденного мною в начале пятидесятых годов. Югославия. Большой собор, а там — в соборе — повсюду и без всякого порядка стоят школьные парты и за ними сидят молодые люди, сдают экзамены в духовную семинарию. Как объяснишь, что же именно так сладко радовало меня в этом сновидении и почему оно так ярко запечатлелось в памяти, если я и сейчас ясно вижу эти милые мне молодые лица?! Восторженная братская любовь к этим людям, или торжество церкви, или и тут благодать, снисшедшая на меня во сне?..

Ах, эти сны! Как давно их не было. Как ждешь, засыпая, что приснится, что испытаю еще раз это неземное счастье.

Выходишь из метро, идешь по Москве, может быть по какому-то другому городу, сворачиваешь за угол — и ах! —

Отворяются двери,Там — мерцание…

А за углом — еще. Ворота. Над воротами крест. За воротами звонница. И колокола звонят.

А ведь бывает еще и такое, что можно назвать сном наяву.

Вот приехали мы с женой в Одессу. У меня там дела на местной киностудии: ставится фильм по моему сценарию.

Конец шестидесятых годов. Весна. Страстная неделя.

Искал где-то у вокзала церковь, запомнившуюся мне еще с начала тридцатых годов, когда я впервые был в Одессе. Нет ее, этой церкви. Даже места не нашел, где она стояла. А на другой день, в среду или в четверг, вышли мы на бывшую Преображенскую улицу, в центре города, — и вот — церковь. Идет служба, полно молящихся. Ставим свечи. Стоим полчаса или час в очереди к распятию, прикладываемся, выходим. По какому-то наитию, как бывает только во сне, сворачиваем в первый переулок, выходим на параллельную Преображенской улицу… И тут тоже церковь! И тоже открыта. И тоже идет служба!..

И на третьей улице, — может быть, не на третьей, а на четвертой или на пятой, — церковь. Поначалу показалось — не русская, не православная. Ампир. Приземистый плоский купол, колонны. Чем-то эта церковь похожа на Голландскую в Ленинграде. Заходим — нет, тоже наша. Служба отходит, молящихся меньше. И тоже всё как во сне: покупаем свечи, ставим их, прикладываемся и выходим — через правую боковую дверь — на церковный двор…

Запомнилось это хождение из церкви в церковь именно как сон, как чудесное сновидение. До сих пор при воспоминании о нем сладостно замирает сердце. Понимаю, что для другого, не знающего этого экстатического состояния, слова «чудесное сновидение» — только слова, причем слова уже порядочно стертые. А ведь не преувеличиваю. Впечатление такое, будто не идешь, а летишь, паришь, будто ангелы несут тебя на белых крыльях.

А неделей раньше была еврейская Пасха, в Одессе это очень чувствовалось, приставленный к нашим особам администратор киностудии, еще далеко не старый еврей, принес нам целый пакет мацы, и мы ели эту мацу, и я пытался поставить себя на место верующего иудея, мальчика или девочки, которые ждут не дождутся, когда наступит час и им дадут отведать эту, по правде сказать, не такую уж вкусную, пресную, сухую лепешку… А ведь ждут и мечтают!..

Тут, пожалуй, к месту будет сказать, что — русский человек, воспитанный и наставленный в православии и считающий себя истинно православным, — я не только с уважением отношусь ко всякой другой вере, но и способен молиться — и молюсь — во всяком другом храме, не только в христианском, но и в синагоге, и в мечети, и даже в буддийской пагоде.

Да, самое яркое и самое счастливое, что мне запомнилось, например, в Японии, — это посещение буддийских и синтоистских храмов. Там, где молятся, где воздают почести и хвалу Всевышнему, каким бы именем Его ни называли, я испытываю то, что на языке посвященных называется благодатью.

Конечно, и в Будапеште, и в Женеве, и в Потсдаме, и в Веймаре я ищу прежде всего православный храм, но — влекут меня, сладко манят и распахнутые двери любого костела… Сколько их мы обошли и в Будапеште, и в Эстергоме, и в наших литовских городах!

И всюду молились. И вставали вместе с другими на колени. И крестились. И окунали пальцы в каменные раковины кропильниц, и смачивали этой прохладной святой водой наши грешные лбы.

Бывают радости, бывают и огорчения.

Очень давно, вероятно в конце сороковых годов, приехав первый раз в Таллинн, ранним воскресным утром вышел из гостиницы, пошел искать церковь. В лютеранских уже побывал накануне — и у Св. Олая и в церкви Св. Духа, и в Кафедральном соборе на центральной площади, — теперь ищу православную. И очень быстро нахожу. Церковь русско-эстонская. Служба идет на двух языках — на церковно-славянском и на эстонском. Священник молодой (по тем временам это В редкость). Довольно много причастников. И среди них — тоже молодой, лет под тридцать, курчавый человек и с ним семилетний, худенький, такой же курчавый мальчик… Часа через три я встретил их на улице Пик. Никогда не забуду сияния, которое исходило от этого мальчика. Неповторимое счастье первого причастия, а ведь после этого была еще прогулка с отцом по городу, разговоры с ним, мороженое или сбитые сливки в кафе, может быть поездка в Кадриорг… Впрочем, и без мороженого и без Кадриорга — разве не счастье было — бродить в этот день по городу с любимым отцом, держать его за руку?.. Теперь этому мальчику под сорок. Где он и что с ним? Если жив — конечно, не забыл этот летний день, вишневый цвет завесы, и солнечный луч, падающий откуда-то сверху, и обжигающее счастьем мгновение, когда лжица коснулась его дрогнувших губ и он блаженно зажмурился, смежил веки и почувствовал, как то великое, чего он так ждал, вошло, перелилось в него…