Али аль-Мисурати - Барабаны пустыни Страница 21

Мудрая мысль

Он съел лепешку, выпил чаю, совершил песком омовение и повернулся в сторону Мекки, собираясь помолиться разом за все обязательные пять ежедневных молитв…

Уже было устроившись спать, он вдруг вспомнил своего Рыжего… Как он мог забыть о нем? Даже не накормил перед сном, как обычно. Когда он подошел к нему, верблюд перестал жевать. Потянулся губами к рукам человека в надежде получить пучок травы или пригоршню ячменя. Поняв, что еды не будет, верблюд потерся головой о грудь хозяина, вытянул шею и снова принялся терпеливо жевать свою жвачку.

Да, это особый верблюд, не такой, как другие. Подобного ему махрийца едва ли сыщешь в великой Сахаре, да и во всем свете не найдешь! Этот резвый прыгун знает, что такое дружба. Он его своими руками холил чуть ли не с рождения, воспитывал в малыше доброту, человеческое чувство, чтобы никогда злоба не поселилась в его душе. Злоба… Да, показало ему однажды верблюжье племя, которым торговали чужаки, показало звезды в полуденном небе. Продал ему бедуин из племени магдийцев верблюда — тот, видно, унаследовал от хозяина злобность и коварство и все пороки, которыми наделено это неверное племя. Эта скотина пыталась задавить нового хозяина, пока тот беззаботно спал на одной из стоянок.

Второго верблюда он, помнится, получил в обмен за пять овец у торговца из Чада, всучивавшего всем и всюду свои противные местные духи! Видно, этот торговец обучил своего верблюда тем колдовским обрядам, на которых такие вот купцы зарабатывают себе пропитание во время странствий по чужим землям. Не зная вначале, что и думать об этом нерадивом верблюде, он пытался все его выходки и причуды отнести за счет одной лишь природной, унаследованной им с кровью отца глупости. Но вскоре убедился в поистине подлом характере животного. Этот проклятый верблюд улучил минуту, когда хозяин был занят с плугом на поле — дело было как раз после щедрых сезонных дождей в лощине Джуафари, — схватил человека за правую руку, да как начал жевать!.. Тот обрушил на него тумаки свободной рукой — да что толку? Что может сделать одна левая рука, когда ее родная сестра зажата в челюстях такого безрассудного громилы? Спас его тогда сосед, тоже пахавший неподалеку: он разнес челюсти злобной твари ударом приклада — благо туарег никогда не расстается с винтовкой! Вот тогда он уверовал и по сей день верит, что верблюд тот — плод колдовских чар, что наслали враги на его правую руку. Эта рука отличного стрелка пользовалась громкой славой во всей округе — немало итальянцев и бедуинов из враждебных племен сразила она в последних войнах!

Да и ученый факих[12] из Гадамеса подтвердил ему это. Он навестил факиха специально с этой целью — узнать о причине случившегося. Факих прочитал над его головой несколько строк из Корана, произнес заклинание. После того как он окутал туарега туманом благовоний, в руках его откуда-то появилась новая гадальная лента — хиджаб. Облегчив карманы бедняка на десять французских франков, факих отпустил его. Но теперь-то уж туарегу было известно все об этом верблюде, заколдованном и незаметно подсунутом ему учеными врагами. Да, факих знал свое дело!

Когда его однажды мучила в пустыне жажда, он вспомнил мудрый совет, который туареги передают из поколения в поколение с тех пор, как поселились в Великой пустыне со своими кормильцами: зарежь верблюда и испей его крови! Почему эта мысль не пришла ему в голову раньше?

Рука его зажила, но он долго еще упражнялся в стрельбе из винтовки, не веря в исцеление, пока однажды не поразил летящую в воздухе быстроногую газель выстрелом, сделанным на скаку, со спины своего махрийца. Был у него еще один верный верблюд до Рыжего, да наелся вместе с травой червей, вздулось у него брюхо, и, когда начались у махрийца судороги, туарег зарезал его, но мясо своего преданного друга и помощника есть отказался.

Ну а Рыжий — его он вот этой дрожащей рукой вырастил. Этот верблюд носил его на своей спине через пустыню, всю Сахару вдоль и поперек он на нем изъездил, не подвел его ни разу, не страшны ему были ни голод, ни жажда, ни солнечный зной. Он с ним больше времени провел, чем с женой и детьми. Он его знает небось лучше, чем свою жену, и любит, наверное, больше. И как не любить мужчине такое доброе и выносливое животное, как Рыжий, после стольких лет неразлучной дружбы, после стольких пудов съеденной вместе соли?

Грех требовать рая

Рыжий нес свою ношу. Еще до зари хозяин прочно закрепил поклажу на спине у верблюда, ласково потрепал его по шее: в лощине Пьяное Око много сочной травы! Одним махом вскочил он в седло и тронулся в путь до рассвета, а к полудню достиг лощины.

Солнце жгло нестерпимо. Внизу, между крутыми склонами, паслось стадо газелей. Туарег мягко спрыгнул на землю. Обвязал поводьями шею махрийца и оставил его наедине с сочной, зеленой травой.

Перебегая от одного дерева к другому, пробирался он к краю лощины, пока не вышел на стадо. Аллах великий! Какие прекрасные газели! Эти огромные влажные глаза! Ноги тонкие, стройные… Чарующее зрелище! Да, не создал аллах животного более грациозного, чем газель. Так и хочется взять ее на руки, любоваться ее красотой…

Газель… чудное творение аллаха — до чего же она прекрасна! И как это в юности не замечали его глаза такой красоты? Как мог он стрелять в нее?! Г решен, грешен был молодой охотник, что возвращался домой на верблюде с привязанными к седлу бездыханными телами. Или на то воля аллаха, и, желая наказать человека за все его грехи и заблуждения, он дает прозрение рабу своему увидеть все в истинном свете единственный раз в жизни, когда почти вся жизнь уже позади?

Каким слепцом был он в юности, не видел он красоты жизни, не ведал смысла ее! Подошла старость, годы прибавили разума — и тут-то и наказал его аллах, открыв охотнику красоту живой газели и лишив его возможности овладеть этой красотой.

Разве сможет он сейчас выстрелить в эту газель, даже если рука не дрогнет и зоркий глаз не подведет? Разве сможет?

Дома его ждут дети, плачущие от голода.

Отцу невыносимо смотреть на голодных детей. Можно сойти с ума от их плача.

Охотник устроился поудобнее на холмике, слегка возвышавшемся над лощиной Пьяное Око. Направил дуло винтовки на газель с огромными печальными глазами. Задумался на мгновение, охваченный жгучим стыдом, и… нажал на спусковой крючок. Стадо вмиг разлетелось — словно стрелы, пущенные из лука. Он спрыгнул на дно лощины, весь дрожа от нетерпения. «Все мы заблуждаемся… Все мы грешники, нет чистых среди рода людского… Кому право дано в рай стремиться? Тот грешник, кто туда просится! Лжец и обманщик! А я — человек!»

Проклятье газели

На траве, где только что паслось стадо, запеклись следы крови. Пот заливал лоб и щеки охотника, стекал на губы. Капли пота падали на землю, смешиваясь с кровью раненой газели. Он забыл произнести заклинание, когда стрелял. Ведь газели заколдованы тоже. Это великий грех! Если стреляешь в газель, так надо разить ее насмерть и всех ее демонов вместе с нею. А не то проклятье газели будет вечно преследовать тебя, особенно если, нажимая на спусковой крючок, ты забыл произнести имя аллаха. Он знавал одного человека, который ранил беременную самку газели. Им завладели злые духи, и потерял человек разум, умер через три дня.

А другой рассказывал ему, что охотился как-то за газелью с утра до полудня. При каждом выстреле она подпрыгивала в воздух, а потом возвращалась на землю и спокойно щипала траву, нимало не страшась его пуль. Только опустошив патронташ, понял он, что газелью этой владеет шайтан…

Оседлав Рыжего, туарег бросился по кровавым следам за раненой газелью. Пробродил до темноты и спать завалился без ужина — берег воду. Проснулся на заре — и снова в дорогу. В мехах осталось воды на полдня, но он все шел по следу до тех пор, пока не увидел газель, лежащую без движения у подножия горы. Она потеряла много крови, и стадо оставило ее. Он освежевал тушку, припас себе на ужин голову и внутренности.

В ту ночь у него кончилась вода.

Глоток крови

Ему и в голову не пришло сократить длинный путь, заставив Рыжего перейти на бег. Это значило загнать его до смерти.

Ночью он шел пешком, ведя за собой махрийца на поводу, чтобы верблюд набрал сил перед походом под палящим солнцем. На второй день он разорвал в клочья пустые мехи и высосал последние капли из их влажной кожи. На третий день он уже не мог держаться в седле. Собрав последние силы, он спешился и укрылся в тени, которую отбрасывало огромное тело Рыжего, — вокруг не было ничего, кроме песка и мелких камней. А когда-то здесь были горы и скалы. Долго глядел он на пустыню — голую, открытую взору, словно разжатая ладонь. Вдруг вдали замаячил, заплясал перед глазами мираж… Он вспомнил о море.