Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов Страница 21

Мокрый язык лизнул пятку. Я вздрогнул. На меня уставились маленькие, скошенные глазки. Пятнистый бультерьер ткнулся в меня носом.

— Не бойся, не укусит.

Он был кровь с молоком, и от этого ухмылка показалась ещё омерзительнее.

— Не могли бы вы взять его на поводок?

— Говорю, не укусит…

Он опустился рядом. Молча.

— Не помешаю? — сыронизировал я.

С таким же успехом можно дразнить стенку.

Мой дзэн летел к чёрту! Я уже готов был его убить.

— И всё же, вы бы надели намордник.

— Не трусь, книжник!

Оригинальность его явно не отличала.

Я медленно сунул руку в карман, нащупал газовый баллончик.

— На себя намордник, болван! — заорал я.

И, защемив нос, пустил струю.

Демьян Усольцев. «Логический сомнамбулизм» (1989)

ЧЁТКИ ИСТОРИИ

Иная участь ждала Агамемнона, царя Микен. Вернувшись из-под Трои, он пал жертвой женского коварства. По версии Гомера, его убил любовник жены, по мнению Эсхила, смертельные удары нанесла жена, накинув на него в ванне тяжёлое покрывало. Заключив после этого брачный союз, любовники правили Микенами, пока их не покарал сын Агамемнона — призвав в свидетели богов, он отомстил за отца.

Время перебирает стёршиеся костяшки, и через три тысячи лет история повторилась.

Немолодая, опустившаяся чета из московской многоэтажки гостила у соседа по лестничной площадке. Пили всю ночь, и к утру между мужчинами вспыхнула ссора. Сосед отделался сломанным стулом, а муж получил бутылкой по голове. Окровавленный, он уполз в свою квартиру. Никто не вызвал ему «скорую»: жена осталась у соседа ещё на сутки — они пьянствовали и, как звери, занимались любовью. Насытившись — вместе с похотью кончилось и спиртное, — женщина вернулась домой и, упав на кровать, заснула рядом с мужем. То, что он мёртв, она заметила только с пробуждением. Тогда она постучалась к соседу, решая в уме — разделить ли с ним вдовье наследство или взять деньги за молчание. Денег у соседа не оказалось, и вместо них он предложил ей руку и сердце. Женщина согласилась. Ей казалось, что вместе им будет легче избежать возмездия. Так бы оно и случилось, если бы ни сын убитого от первого брака. Начав судебное разбирательство, он отправил молодожёнов за решетку.

Трагедия, как осенняя листва — багряно-кровавая, она обречена со временем гнить под ногами.

Олег Колонов. «Поезда истории» (1972)

СВОЯ ПРАВДА

Страдающий депрессией американец, путешествуя по Китаю, попадает в даосский монастырь. И поражается царящему в нём аскетизму.

— У вас нет элементарного! — жалуется он настоятелю. — Как можно жить за гранью нищеты?

— Мы не делаем людей богатыми, — рассмеялся тот, — мы делаем их счастливыми.

Перси Маккой. Джонатан Бишоп. «Что стоит за комфортом?» (2005)

НА ВЕСЬ ОКТЕТ ОДИН ОТВЕТ!

Что может быть скучнее слов? Всё остальное! Что может быть пустее слов? Всё остальное! Что может быть банальней слов? Всё остальное! Что может быть несносней слов? Всё остальноё! Что может быть никчёмней слов? Всё остальное! Что может быть презренней слов? Всё остальное! Что может быть весомей слов? Всё остальное! Что в мире призрачнее слов? Всё остальное!

Изяслав Славослов. «Мысли и мюсли» (1924)

ОТКРОВЕНИЕ ОТКРОВЕНИЯ

Что узрел внутренним оком провидец с Патмоса? О чём свидетельствовал? Он рёк об ужасах, ждущих последних из рода человеческого. Но чем напугаешь уже умерших? Разве мёртвым страшно солнце, как власяница? Или луна, как кровь? И мы не услышим трубного ангела! Как не слышали наши отцы. Так чего нам боятся? Но слова брата нашего Иоанна надо понимать аллегорически. Разве смерть не конец времён? Разве жизнь не апокалипсис? И каждый, каждый его переживёт! И для тебя небо свернётся, как свиток! И в твоё сердце скребёт когтями зверь 666! Почему такое число? Оно символ бесконечности — вот сколько раз зверь похищает нашу душу! А сколько раз небесный дракон протыкает рогами? Каждый видит вавилонскую блудницу! К каждому явится конь блед! Поэтому раскройте глаза, братья мои, чтобы разглядеть свой апокалипсис!

Старец Никодим Столпник. «Рассуждения о последних днях» (XI в.)

У КАЖДОГО СВОЙ ХЛЕБ

Маленький, щуплый, с нервным мальчишеским лицом, он в одиночестве сидел в шахматном клубе за этюдом, который я помог решить.

— Сыграем? — предложил я.

— Вам будет неинтересно.

Я молча установил шахматные часы.

— По пять минут? — от удивления у него дёрнулся глаз. — Сплошные нервы!

А проиграв пару партий, виновато улыбнулся:

— Я предупреждал.

Обыгрывать новичка ниже моего достоинства.

— Давайте с форой? Скажем, две против пяти?

Он задумался.

— У вас две минуты, а у меня — пять? Это нечестно.

— Оставьте щепетильность, просто уравняем шансы.

У него опять дёрнулся глаз, будто подмигнул.

— Вы не поняли. Нечестно по отношению ко мне. Я и так плохо играю.

Пришёл мой черёд удивляться.

Он поднял коня, словно взвешивал.

— Я профессиональный психолог и на практике убедился, что в критических ситуациях мозг работает лучше. Раскрепощается подсознание, пробуждается безошибочная интуиция.

Мне захотелось покрутить у виска. Но вместо этого я расхохотался:

— Ну, пусть две будут у вас!

Когда я проиграл, стало не до смеха. В следующей партии победа вновь была на его стороне. В третьей он получил безнадёжную позицию, но каким-то чудом влепил мне мат. Я решил, что он меня нарочно расслабил, и, чтобы подстегнуть себя, предложил сыграть на деньги.

Он покачал головой.

— Тоже хочу включить подсознание, — настаивал я.

— Ну, только символически, — нехотя согласился он. И опять подмигнул.

Как по сценарию, я добивался превосходных позиций, но он странным образом выворачивался, как рыба, соскочившая с крючка. Каждый раз мне казалось, ещё чуть-чуть, и я его переиграю.

К пятой партии я взвинтил ставку. К девятой все мои наличные перекочевали к нему.

Я был взбешён.

— Завтра приду с другом, — поднялся я из-за стола. — Посмотрим, как вы его объегорите.

Он сощурился, в глазах заиграли чёртики.

— На тех же условиях?

— Он щёлкает по носу зарвавшихся выскочек! — зло отрезал я.

И пока шёл к выходу, чувствовал, как он, ухмыляясь, подмигивает мне в спину.

В тот же день я рассказал всё знакомому шахматисту.

— Опиши его.

— Психолога? Да он невзрачный, щуплый, словно не повзрослел…

— И всё время подмигивает, будто тик?

— Верно!

— Да это же Яшка-гроссмейстер! О нём легенды ходят. Первоклассный игрок, может, и чемпионом бы стал, но наклонности… И большой шутник! Помню, раз приехал я в Одессу, на столбе объявление от руки: «Сеанс одновременной игры в шахматы на двадцати досках вслепую. Пляж такой-то, взнос такой-то». Условия серьёзные. Что за сеансёр? Дай, думаю, схожу. И увидел такую картину. На берегу двадцать голов, млеющих от жары под панамами, склонились над фигурами. Сопят, потом обливаются, так что песок вокруг мокрый. А в море, оно там мелкое, на стуле отвернулся к горизонту человек в плавках. А между ним и шахматистами мечется загорелый подросток — фигуры двигает. Пригляделся — Яшка! Играл он, стало быть, в открытую, а тут, понятно, у любителей шансов не было. Я не стал смущать, удалился, а позже выяснилось, что тот, в море, был портовым грузчиком и слона от ладьи не отличал.

Семён Лацукевич. «Околошахматные этюды» (1958)

ПРАВДА О ГУБЕРНАТОРЕ

В конце прошлого века во Владимирском централе сидел за казнокрадство губернатор. Конечно, симония — первородный грех чиновников, но Россия без взяток, что телега без лошади. Губернатор же поплатился за то, что брал не по чину. Каждый сверчок знай свой шесток! Человеком он был малообразованным: считал по пальцам, сколько раз стучали перед ним лысиной о паркет, и, узнавая все буквы, не мог сложить слова. Время, как вода: на высоте губернаторского кресла оно не задерживается, зато скапливается в тюремных подвалах. «Положение хуже губернаторского», — шептал бывший глава, зачерпывая время ковшом и вспоминая, как раньше разбазаривал его вместе с чужим добром. Он уже стоял в нём по шею, не зная, куда девать, как вдруг сообразил, что чтение убивает время не хуже балов и заседаний.

— Принесите книгу! — выстукивал он миской по решётке.

Поначалу на него не обращали внимания, но потом решили, чем затыкать себе уши, заткнуть ему рот.

— И какую же вам угодно? — насмешливо спросил его тюремный библиотекарь.

— «Преступление и наказание», — донеслось сквозь железные прутья. — Говорят, такая книга…