Эдуард Лимонов - Палач Страница 22

На него пахнуло сыростью, и Оскар на ощупь, не вглядываясь, воткнул в эту сырость член. В Женевьев было очень мокро. Неожиданно мокро. «Все эти три недели ее никто не ебал! Бедная!» — сообразил Оскар и задвигал в Женевьев членом.

Когда-то Оскару случилось прожить несколько недель в рыбачьем поселке на берегу Балтийского моря. Там, никем не контролируемое, свободно плодилось собачье племя. На лето в поселок приезжали интеллектуалы из Варшавы и привозили с собой породистых любимцев. Разумеется, интеллектуалы не могли запретить своим собакам общаться с местными дворнягами. В результате за какие-нибудь десять или чуть больше лет в поселке молено было увидеть престраннейших представителей собачьего племени. Одни из них были непомерно длинны, и четырех лап было явно недостаточно, чтобы поддерживать туловище над землей, — нужны были шесть лап. Другие были скорее похожи на коз, чем на собак, и Оскару казалось, что они родились от кровосмешения козы и ошалевшего от похоти кобеля. Третьи стояли ближе к котам, чем к собакам…

Население Нью-Йорка, размышляет Оскар, шагая по Бликер-стрит на Ист, не уступит собачьему населению того поселка в нелепости и странности. Смешения рас и племен, иногда удачные, в большинстве своем породили страннейшие экземпляры, парад монстров и зловещих клоунов происходит перед глазами Оскара. Некоторые существа даже не похожи на людей, а напоминают скорее предметы. Вот этот, в огромных штанах, прислонившийся к почтовому ящику, — чудовищный пузырь-водянка, а не человек. Старику в засаленном клетчатом пиджаке кто-то оторвал пол-лица. У юноши с водянистыми глазами нет и намека на подбородок. Мутанты. Люди будущего.

И ньюйоркцы, вне сомнения, мазохисты. Никакой другой причиной не объяснишь согласие ходить по самым грязным и вонючим в мире тротуарам, спускаться несколько раз в день в самое зловещее в мире подземелье — сабвей, смотреть на самые грубые в мире здания. Железо, ржавчина, кирпич, камень, смола, асфальт, старый и новый цемент — чудовищно-тесное скопление зданий и человекообразных существ на небольшом, сплошь взрытом, много раз перевороченном острове. Зачем? Куда приятнее ведь смотреть на цветы и красивые лесные поляны. Привлекают ли сюда жителей тысячи ресторанов, кинотеатров, порнокинотеатров, диско и очень вероятная возможность быть ограбленным или убитым? Безусловно, ньюйоркцы мазохисты. Они находят наслаждение в несчастьях и неприятных чувствах, решает Оскар. Они не только наслаждаются зловещим городом, они яростно отстаивают свой безумный город на страницах его безумных газет (Оскар, проходя мимо газетного киоска, взглянул на заголовок «Дейли ньюс»: «Перестрелка в Бруклине! Двое убиты!» — радостно сообщала газета), в телевизионных интервью и гордо тащат по миру свой мазохизм «Я люблю Нью-Йорк» на тишотках.

«Как же, люблю, — комментирует Оскар насмешливо. — Почему они до сих пор не догадались на могильных плитах тысячи или более того человеческих существ, ежегодно убиваемых в горячо любимом городе, высекать памятное «Я люблю Нью-Йорк»? Это будет вполне в духе черного юмора, которым пропитан город».

Оскар входит в ресторан «Севиль» и несколько мгновений рассматривает зал.

— Оскар! — зовет его от одного из столиков Чарли.

Через полчаса Оскар уже жалел, что согласился встретиться с Чарли. Ему было неинтересно. Пару лет тому назад Оскара и Чарли Карлсона считали друзьями. Тут же, за столиком ресторана «Севиль», Оскар дает себе слово никогда больше не пытаться возрождать старые связи. Единственным извинением Оскару может служить то, что Чарли, позвонив ему несколько дней назад, застал Оскара в его сентиментально-плаксивом состоянии, и чувствительный в такие дни Оскар согласился встретиться и пообедать вместе.

— Я сказал ему: Ник, если ты хочешь, чтоб я с тобой работал, — кричит Чарли на весь ресторан, — сделай так, чтобы я получал не меньше баксов, чем я получаю в «Трибекке». Ну не прав ли я, Оскар?

— Конечно ты прав, — кивает Оскар.

«Прав, прав, — думает он, — только не ори так, дубина». Речь идет о попытке бывшего менеджера. «Адониса» Ника Кауфмана переманить Чарли обратно в «Адонис»… Два года назад… два года назад, эта история — классический пример человеческой никчемной возни на этой земле — еще, может быть, заинтересовала бы Оскара. Сейчас он сидит и раздумывает, как бы уйти поскорее, и клянет себя за то, что согласился встретиться со старым приятелем. Оскар понимает, что он вырос из старого приятеля. — На хуй мне терять деньги, — продолжает Чарли. — Он обещает мне, что через несколько месяцев я буду иметь куда больше, если дело раскрутится… А вдруг не раскрутится? В «Трибекке» я имею свои пятьсот в неделю. Я сказал: Ник, если ты хочешь, чтоб я для тебя работал, хочешь Чарли Карлсона, гарантируй мне пятьсот в неделю…

Оскар кивает, время от времени вставляет: «Да, ты прав, Чарли», а сам думает: «Вот влип! Хуй я от него до полночи избавлюсь…»

Чарли здоровенный детина, в нем 6 футов и 6 инчей. Волосатое тело, лысина. Синие джинсы, клетчатая фланелевая рубашка расстегнута на груди. Куртку он сбросил, и куртка валяется на пурпурном, искусственной кожи, сиденье ресторана «Севиль», рядом с Чарли. Подкладка куртки, по курьезному стечению обстоятельств, тоже пурпурная… и грязная. «За пятьсот в неделю мог бы и отдать куртку в чистку», — морщится Оскар.

Внезапно он понимает, что делало их друзьями — его и Чарли. Чарли — неудачник, из него даже официант хороший не вышел, и Оскар тоже был неудачник. Был. Теперь перестал. Потому с Чарли у него больше нет ничего общего.

— Кого ебешь? — смеется Чарли. Он наконец закончил длинный рассказ о своих отношениях с Ником Кауфманом. Секс — еще одна сближавшая в свое время Оскара и Чарли страсть. Это Чарли в первый раз притащил Оскара в подвал отеля «Анзония», в только что открывшийся тогда «Плато Ритрит», — показать беженцу из коммунистического блока капиталистический разврат. И был удивлен, когда беженец быстро сориентировался в капиталистическом разврате…

— Ебу за деньги, — отвечает Оскар в том же стиле, в каком задал ему вопрос Чарли. — Одна писательница, другая — дизайнер.

— Молодец! — кричит Чарли. — Ты свой хуй не на дороге нашел, чтобы ебать их бесплатно. А я тут выебал пару дней назад рашен герл, — объявляет Чарли, улыбаясь до ушей. — Она тебя знает. Наташа ее зовут.

Оскару как будто плеснули кипятком в лицо. Его Наташка… С этим? Туман ненависти заливает ему глаза. С этим клоуном, с этой гориллой… «Свободная любовь»… Даже с идеями свободной любви в голове, как можно ебаться с неудачником?.. С облезлым неудачником в грязной куртке…

— Ну она и экземпляр, — все так же ухмыляется сквозь туман в глазах Оскара Чарли. — Я кончил раз шесть… Ты ее ебал?

— Не ебал, — говорит Оскар. — Я ее плохо знаю. Встречались на парти пару раз…

— Выеби, — говорит Чарли. — Получишь колоссальное удовольствие. Она вся дрожит на хую. И в жопу охотно ебется. Тело у нее потрясающее.

Оскар умирает в этот момент. Тупая боль в затылке и висках разрывает его череп, и кажется, череп сейчас взорвется, как граната. Одно дело — знать, что Наташка где-то ебется с какими-то абстрактными мужчинами, которых он никогда в своей жизни не встретит, а другое — сидеть за десертом с человеком, который ебал Наташку, распялив ее маленькое тело на постели, и кончил в его Наташку шесть раз. Шесть залпов спермы этого кретина попало в нежную глубь Наташки. Если бы у Оскара был револьвер, он бы убил мерзкое вонючее животное, сидящее перед ним и улыбающееся, а потом ножом вырезал бы то, чем он проник в Наташку. Если отрезать это «чем», то дело возможно поправить. Отрезать эту часть Чарли и выбросить в мусор! Оскар представил, как стая бродячих собак дерется за право сжевать член и яйца Чарли…

— Ты что, плохо себя чувствуешь? — спросил Чарли сочувственно.

— С чего ты взял?

— Ты весь мокрый — пот на лбу и на шее.

— У меня был грипп, может быть, я слишком рано вышел на улицу, — обрадовался Оскар возможности объяснить свой пот и наверняка искореженное болью лицо. — Ненавижу лежать в постели!

— Грипп сейчас у всех, — сказал Чарли. — При переходе из одного сезона в другой в Нью-Йорке всегда случается эпидемия гриппа.

— Я, пожалуй, выпью чего-нибудь крепкого, — решил Оскар. — Бренди.

— Я тоже, — обрадовался Чарли и замахал рукою официанту. У него был нерабочий день.

Не заметить огромную руку было невозможно. Официант тотчас принес бренди. Они выпили. Оскар подумал, что если первый час ему было скучно с Чарли Карлсоном, то теперь было слишком интересно. Кретин Чарли поместился поудобнее, тупые колени его обхватывали плотные джинсы, Оскар неприязненно покосился на тупые колени; сел, выставив ноги в проход, в полупрофиль к Оскару. Кретин умудрился влезть в самую сердцевину его существа, в самое больное место ударил его Чарли.