Эдуард Лимонов - Палач Страница 23

Потом они пошли в бар. В «гоу-гоу» бар. Оскар, как приклеенный, почему-то последовал за Чарли, хотя ему следовало бы уйти уже давным-давно. Они сидели у самой дорожки-стойки, на ней трясла своим мясом очередная девка. Чарли пил пиво, восторженно рыгал, ахал и ухал при удалении каждой следующей тряпки с тела девки, пытался, запрокинув голову, заглянуть ей между ног, а Оскар занимался тем, что накачивал себя бренди и… ненавидел Чарли.

Ничего странного в том, что Чарли познакомился с Наташкой, не было. Чарли знал некоторых приятелей Оскара. Оскар не раз брал Чарли с собой на польские парти. Кто-то познакомил Чарли и Наташку, где-то они познакомились…

Оскара поразило другое — Наташкина небрезгливость. И от неудачника Чарли не отказалась Наташка, и ему подставила пизду, позволила ласкать себя полуметровым ладоням, волосатой шкуре позволила тереться о свое нежное тело. Зачем ей Чарли? Насколько Оскар знал, Чарли, несмотря на огромный рост и наглость, членом обладал нормальным и никаких талантов в делании любви не проявлял. Во времена совместной работы в «Адонисе» Оскару и Чарли случалось ебать одних и тех же женщин, Оскар одно время даже шутливо называл Чарли «бразэр», но Наташа…

— Га-га-га! — смеялся Чарли-горилла, глотая пиво и стирая со лба испарину, фланелевая рубашка его вылезла из штанов, а Оскар, уже достаточно опьяневший, думал, что, если бы гоу-гоу бар находился на отвесной скале, он не задумываясь столкнул бы гориллу Чарли ударом ноги в пропасть. «Животное! Наташка тоже животное — мерзкое и распустившееся. Она, без сомнения, выбрала гориллу за его горилльство, за гигантский рост и полуметровые ладони. Еще раз новое удовольствие». Поглядев на поросшие шерстью руки Чарли, Оскар с болью представил, что одна такая рука, пожалуй, зараз накрывает обе Наташкины грудки, одна способна мучить их обе…

Оскар попросил кофе у проходившей официантки, понимая, что он пьян и, если он сейчас не остановит свое ревнивое воображение, дело кончится плохо: он или воткнет Чарли в глаз вилку — вилка так соблазнительно лежала под рукой Оскара на соседнем неубранном столе, так близко сидел удобно рядом с вилкой Чарли… или еще нечто совершит Оскар — непоправимое. «А ради чего? — подумал Оскар. — Наташка ведь его даже не любит. Она не его жена. Наташка не герл-френд Оскара. У них даже нет планов на будущее…»

— Ебаное говно! — выругался Оскар.

— Что?! — прокричал Чарли. В гоу-гоу баре становилось все более шумно и жарко. На Чарли, сев на край стойки, пялилась своей открытой пиздой здоровая крепкобокая черноволосая девка.

— Ебаное говно! Жизнь — ебаное говно! — повторил Оскар.

У входа в диско они подрались. Не между собой. Диско находилось на Нижнем Ист-Сайде, потому у входа стояли два гарда — черный, ростом чуть пониже Чарли, туша затянута в блейзер, и пуэрториканец, в черной куртке с меховым воротником и с дубинкой у пояса, — и обыскивали всех мужчин. Легкая профессиональная пробежка по телу, снизу доверху, и все — проходи. Очевидно, у них были основания обыскивать своих клиентов, может быть, в предыдущий вечер или в один из вечеров в диско стреляли и убили двоих или троих. Или четверых, решил Оскар.

Чарли решил по-другому. В тот момент, когда туша в блейзере ощупывала его ноги, проверяя, не привязан ли у него к лодыжке револьвер, Чарли сверху стукнул кулачищем гарда по голове. Впоследствии он утверждал, что гард схватил его за член.

Гард в куртке в свою очередь ударил дубинкой Чарли и, целясь в шею, попал по ключице гориллы.

Оскар, которому некогда уже приходилось участвовать в драках вместе с Чарли, врезал ногой в ребра первого гарда, пытающегося подняться с земля и почти преуспевшего в этом занятии.

Не приглашенный никем посторонний, против но воняющий дешевым одеколоном и дешевым алкоголем и грязной одеждой человек, бросившись на Оскара, схватив его захватом за голову, попытался оторвать голову Оскара от туловища.

По-видимому, не разобравшись, кто с кем, гард-пуэрториканец ударил дубинкой по голове удушливого человека, и тот, отпустив Оскарову голову, повалился на асфальт. Оскар успел заметить, что сквозь редкие, блестящие от жира волосы удушливого проступает кровь.

После падения удушливого неизвестно откуда набежало еще с десяток человек и вступило в потасовку, произвольно и ни на чем не основываясь приняв сторону Чарли и Оскара или же гардов. Вся толпа, соединившись причудливым образом, топталась у входа в диско, ругалась, кричала, пьяно ударяла в мясо и кости выбранных противников, большей частью не попадая в цель.

Потом вдруг чей-то голос взревел с такой силой и выразительностью визга дикой свиньи, что всем стало ясно: одного из участников потасовки пырнули ножом…

От крика Оскар очнулся и, сообразив, что сейчас толпа рассосется и разбежится, страшась ответственности за совместно содеянное, решил ускользнуть первым. Кстати вспомнив, что вовсе незачем ему защищать Чарли, выебавшего блядь Наташку, Оскар отделился от толпы и быстро ушел за угол.

Из ближайшего же телефона-автомата Оскар позвонил Наташке.

— Хэлло! — сразу ответила русская девушка. Очевидно, она не спала и находилась поблизости от телефона.

— Ебаная щель! Животное! Дешевка! — Выпаливая ругательства, Оскар бил еще ботинком в дюралевую стойку, на которой покоился автомат. — Пизда!

— Оскар! — узнала его голос Наташка. — Ты что, с ума сошел? Как ты смеешь звонить мне среди ночи и говорить гадости! Мама предупреждала меня в свое время, что, сколько ни дружи с поляком, как хорошо к нему ни относись, все равно рано или поздно он сделает тебе гадость!

— Ты спала с Чарли! — перебил ее Оскар. — На хуя ты это сделала? Что, мало хуев разгуливает вокруг тебя, почему обязательно нужно ебаться с моим другом?

— Он не твой друг, — раздраженно возразила Наташка при помощи Кон-Эдисон. — Потом, я даже не знала, что вы знакомы…

— Хорошо… теперь ты знаешь, и я прошу тебя больше с ним не встречаться!

— Ты не мой муж, не указывай, что мне делать, пожалуйста, я свободный человек! — В Наташкииом голосе послышались визгливые нотки, как всегда, когда она защищала свою свободу…

— Послушай… мы оба свободные люди, но ты деградируешь. Чарли и ты — это слишком много даже для меня… Объясни, на хуя он тебе нужен? Что интересного в неудачнике сорока лет, проработавшем всю жизнь официантом, и даже, насколько я знаю Чарли, не очень хорошем мужчине?

— Ты хочешь, чтобы я еблась только с тобой? — вместо ответа спросила Наташка. — Ты хочешь меня присвоить!

— Ты не просто аморальна, ты уже очутилась за пределами человеческого в стремлении к твоей ебаной свободе! — Оскару показалось, что он задушил бы Наташку в этот момент, хотя, очутись он сейчас с Наташкой в одной комнате или стой Наташка рядом с ним сейчас на холодной улице Нижнего Ист-Сайда, Оскар бы не задушил ее, но выебал.

— Ты меня знаешь, — сказала Наташка решительно, — какая есть такая есть. Не общайся со мной, если я тебе не подхожу. Вокруг полным-полно высокоморальных, скучных как смерть, порядочных женщин, что же ты упрямо общаешься со мной?

Это было самое больное, место Оскара. Наташка знала, где ударить и как…

— Ну хоть понравилось тебе, как он тебя ебал, удовольствие получила? — помолчав, спросил Оскар унылым голосом.

— А-аа! — протянула Наташка задумчиво и затем добавила пренебрежительно: — Не очень. Ничего особенного.

— Зачем же еблась?! — воскликнул Оскар.

— Не твое дело! — Наташка мелко хихикнула. Такое хихиканье Наташки обычно символизировало ее смущение или нечто вроде смущения, какое-то чувство, заменяющее Наташке смущение.

— Пизда! Грязное животное, радостно принимающее в себя всякий хуй… — Оскар на сей раз сообщил Наташке, что она грязное животное, даже ласково, с оттенком восхищения неуправляемым существом.

— Он разговаривает со мной. Не то что ты! — бросила Наташка.

— Он? Он умеет разговаривать?

— Да, умеет! — запальчиво сказала Наташка. — Он пишет стихи. Мы целую ночь пили и разговаривали…

— И еблись, — добавил за нее Оскар. Ему опять было больно.

Наташка проглотила оскаровский довесок «еблись» без комментариев и запальчиво продолжала:

— Он не такой, как ты! Он интересуется мной. Тебе же только бы ебать меня, ты видишь во мне только пизду. А мы целую ночь проговорили об истории.

Оскар задохнулся от ярости и возмущения: «Об истории! Ни хуя себе!»

— Ну и дерьмо же ты! — бросил Оскар и швырнул трубку. Трубка повисла на стальном шпуре, покачиваясь.

Когда-то Оскар мог счастливо спать до десяти и до одиннадцати часов. Теперь ему редко удается продержаться в постели после восьми часов утра. Может быть, это старость? — размышляет Оскар и тут же высмеивает сам себя. Какая старость, ему пошел тридцать шестой год. Глупо говорить о старости.