Чарльз Буковски - Женщины Страница 22

– У меня она была, – сказал он ей, – у меня была десятка на носу.

– Ууу, – ответила ему Кэтрин, улыбаясь, – это хорошо.

Я обратился к третьему заезду, для ни разу не выводившихся 2-леток среди жеребцов и кастрированных меринов. За 5 минут до столба проверил тотализатор и пошел ставить. Уходя, я видел, как человек в двух рядах от нас повернулся и заговорил с Кэтрин. Каждый день на ипподроме тусовалась, по меньшей мере, дюжина таких, кто рассказывал привлекательным женщинам, какие великие они победители, – в надежде, что неким образом закончат с этой женщиной в постели. А может, они так далеко и не загадывали; может, они лишь смутно надеялись на что-то, не вполне уверенные, чем именно оно окажется. Помешанны и замороченны по всем счетам. Разве можно их ненавидеть? Великие победители, но если понаблюдать, как они ставят, то видно их обычно только у 2-долларового окна, каблуки стерты, одежда грязна. Отребье рода человеческого.

Я взял четного на деньги, и он выиграл на 6, и оплачивался 4.00 долларами. Не густо, но десятка была на победителя. Человек повернулся и посмотрел на Кэтрин.

– У меня было, – сказал он, – 100 долларов на победителя.

Кэтрин не ответила. Она начинала понимать. Победители языков не распускают. Боятся, что их прикончат на стоянке.

После четвертого заезда, выиграв 22.80, он повернулся снова и сообщил Кэтрин:

– Эта у меня тоже была, десять поперек.

Она отвернулась:

– У него лицо такое желтое, Хэнк. Ты видел его глаза? Он болен.

– Он болен мечтой. Мы все больны мечтой, поэтому-то мы и здесь.

– Хэнк, пойдем, а?

– Ладно.

В ту ночь она выпила полбутылки красного вина, хорошего красного вина, и была печальна и тиха. Я знал, что она сопоставляет меня с ипподромным народом и с толпой на боксе – так и есть, я с ними, я один из них. Кэтрин знала, что во мне живет что-то нездоровое, в смысле того, что здоров тот, кто здорово поступает. Меня же привлекает совсем не то: мне нравится пить, я ленив, у меня нет бога, политики, идей, идеалов. Я пустил корни в ничто; некое несуществование, и я его принимаю. Интересной личностью так не станешь. Да я и не хотел быть интересным, это слишком трудно. На самом деле, мне хотелось только мягкого, смутного пространства, в котором можно жить, и чтоб меня не трогали. С другой стороны, когда я напивался, то орал, чудил, совершенно отбивался от рук.

Один род поведения не подходит к другому. Мне все равно.

Ебля в ту ночь была очень хороша, но в ту же ночь я ее и потерял. Ничего не мог с этим сделать. Я скатился и вытерся простыней, пока она ходила в ванную. Где-то вверху полицейский вертолет кружил над Голливудом.

39

На следующий вечер зашли в гости Бобби и Валери. Они недавно переехали в мой дом и теперь жили через двор от меня. На Бобби была рубашка плотной вязки. Всё всегда сидело на Бобби идеально: брюки хорошо пригнаны и какой надо длины, ботинки правильные, а волосы уложены. Валери тоже одевалась модово, но не так осознанно. Люди звали их «куколками Барби». С Валери всё было нормально, когда я заставал ее в одиночестве, она оказывалась умна, очень энергична и дьявольски честна. Бобби тоже был более человечен, когда мы с ним оставались наедине, но стоило возникнуть новой тетке, как он становился очень туп и очевиден. Он направлял всё свое внимание и разговор на эту женщину, будто его присутствие само по себе интересно и восхитительно, но беседа складывалась предсказуемо и скучно. Мне было интересно, как с ним справится Кэтрин.

Они сели. Я развалился в кресле у окна, а Валери сидела между Бобби и Кэтрин на тахте. Бобби начал. Он наклонился вперед и, игнорируя Валери, обратил всё свое внимание на Кэтрин.

– Вам нравится Лос-Анжелес? – спросил он.

– Да ничего, – ответила Кэтрин.

– А вы здесь еще надолго?

– На некоторое время.

– Вы из Техаса?

– Да.

– И родители из Техаса?

– Да.

– Там что-нибудь хорошее по телику идет?

– Примерно то же самое.

– У меня дядя в Техасе.

– О.

– Да, он живет в Далласе.

Кэтрин ничего на это не ответила. Затем сказала:

– Извините меня, я пойду сделаю бутерброд. Кто-нибудь чего-нибудь хочет?

Мы ответили, что не хотим. Кэтрин встала и ушла в кухню. Бобби поднялся и пошел следом. Слов было не разобрать, но он определенно продолжал задавать вопросы. Валери пристально смотрела в пол. Кэтрин и Бобби пробыли в кухне довольно долго. Вдруг Валери подняла голову и начала со мною разговаривать. Она говорила очень быстро и нервно.

– Валери, – остановил ее я, – нам не нужно разговаривать, нам можно и не говорить.

Она снова опустила голову.

Потом я сказал:

– Эй, парни, что-то вы там долго. Вы что – полы там натираете?

Бобби засмеялся и начал ритмично постукивать по полу ногой.

Наконец, Кэтрин вышла, Бобби – за ней. Она подошла ко мне и показала свой бутерброд: арахисовое масло на черством белом хлебе с ломтиками банана и кунжутными семечками.

– Смотрится хорошо, – сказал я.

Она села и начала его есть. Стало тихо. Так некоторое время и оставалось. Затем Бобби произнес:

– Ну, нам, наверное, пора…

Они ушли. Когда закрылась дверь, Кэтрин взглянула на меня и сказала:

– Только ничего не думай, Хэнк. Он просто пытался произвести на меня впечатление.

– С тех пор, как я его знаю, он со всеми женщинами так поступает.

Зазвонил телефон. Бобби.

– Эй, дядя, что ты сделал с моей женой?

– Что случилось?

– Она просто сидит и всё, у нее полный депрессняк, даже разговаривать не хочет!

– Ничего я с твоей женой не делал.

– Я ничего не понимаю!

– Спокойной ночи, Бобби.

Я повесил трубку.

– Это был Бобби, – сообщил я Кэтрин. – Его жена в депрессии.

– В самом деле?

– Кажется, да.

– Ты уверен, что не хочешь бутерброда?

– А ты можешь сделать такой же, как себе?

– О, да.

– Тогда съем.

40

Кэтрин осталась еще на 4 или 5 дней. Мы вступили в такой период месяца, когда ебаться ей было рискованно. Я терпеть не мог резинок. У Кэтрин была какая-то предохранительная пена. Тем временем, полиция отыскала мой «фольксваген». Мы поехали туда, куда его загнали. Он был цел и в хорошей форме, если не считать севших аккумуляторов. Мне его оттащили в голливудский гараж, где всё привели в порядок. Попрощавшись в последний раз в постели, я отвез Кэтрин в аэропорт на своем синеньком «фольке» ТРВ 469.

Тот день не стал для меня счастливым. Мы сидели, особо не разговаривая. Потом объявили ее рейс, и мы поцеловались.

– Эй, все видели, как эта юная девушка целует старика.

– Плевать…

Кэтрин поцеловала меня еще раз.

– Ты на самолет опоздаешь, – сказал я.

– Приезжай ко мне, Хэнк. У меня хороший дом. Я живу одна.

Приезжай.

– Приеду.

– Пиши!

– Напишу…

Кэтрин вошла в посадочный туннель и скрылась.

Я дошел до стоянки, влез в «фольксваген» и подумал: вот что у меня по-прежнему осталось. Какого черта, еще не всё потеряно.

Он завелся сразу.

41

В тот вечер я запил. Без Кэтрин будет нелегко. Я нашел кое-что, ею позабытое: сережки, браслет.

Надо вернуться к машинке, подумал я. Искусство требует дисциплины. За юбками любой козел бегать может. Я пил, думая об этом.

В 2.10 утра зазвонил телефон. Я допивал последнее пиво.

– Алло?

– Алло. – Женский голос, молодой.

– Да?

– Вы Генри Чинаски?

– Да.

– Моя подруга обожает, как вы пишете. Сегодня у нее день рождения, и я пообещала позвонить вам. Мы так удивились, когда нашли вас в справочнике.

– Я в нем есть.

– Так вот, у нее сегодня день рождения, и я подумала, славно будет, если мы к вам в гости заглянем.

– Ладно.

– Я сказала Арлине, что у вас там, наверное, везде женщин полно.

– Я затворник.

– Так, значит, ничего, если мы подъедем?

Я дал им адрес и объяснил, как найти.

– Только вот что еще. У меня кончилось пиво.

– Мы привезем вам пива. Меня зовут Тэмми.

– Уже третий час.

– Пиво мы найдем. Декольте способно на чудеса.

Они приехали через 20 минут с декольте, но без пива.

– Ну, сукин сын! – сказала Арлина. – Раньше всегда нам давал. А сейчас обдристался.

– Ну его на хер, – сказала Тэмми.

Обе уселись и объявили свой возраст.

– Мне 32, – сказала Арлина.

– Мне 23, – сказала Тэмми.

– Сложите их вместе, – сказал я, – и получусь я.

У Арлины волосы были длинными и черными. Она сидела в кресле у окна, расчесывая их, подправляя лицо, глядя в большое серебряное зеркальце и болтая. Очевидно, на колесах. У Тэмми было почти-совершенное тело и свои длинные рыжие волосы. Она тоже втухала по колесам, но не так сильно.

– Кусочек жопки будет стоить тебе 100 долларов, – сказала мне Тэмми.

– Я пас.

Тэмми была крута, как и большинство девок чуть за двадцать. Лицо акулье. Я невзлюбил ее сразу же.

Они ушли около половины четвертого, и я лег спать один.