Янн Мартел - Жизнь Пи Страница 22

Голова его едва выглядывала из воды. Глаза смотрели в небо — будто в последний раз. В шлюпке был спасательный круг на крепкой веревке. Я схватил его и бросил далеко-далеко.

— Видишь круг, Ричард Паркер? Видишь? Хватайся! БУХ! Еще разок. БУХ!

Далековато. Заметив, однако, в воздухе спасательный круг, он воспрял духом. Ожил и отчаянно, изо всех сил забарахтался.

— Вот так! Раз-два. Раз-два. Раз-два. Гляди не захлебнись. Осторожно, волна! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И!

В жилах у меня застыла кровь. Какой ужас. Но времени сидеть сложа руки не было. Надо действовать. Не хотелось отрешаться от жизни, все бросить — хотелось бороться до последнего. Не знаю почему, но я вдруг и сам воспрял.

— Как глупо, а, Ричард Паркер? Быть в аду и бояться вечности. Ну же, осталось совсем чуть-чуть! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! Ура! Ура! Ты доплыл, Ричард Паркер, доплыл. Лови! БУХ!

Я бросил круг что было мочи. Тот бухнулся почти перед самым его носом. Из последних сил он рванул вперед и вцепился в него мертвой хваткой.

— Держись крепче, сейчас вытащу. Только не отпускай. Тянись ко мне глазами, а я буду тянуть руками. Сейчас втащу на борт, и мы с тобой будем вместе. Погоди-погоди. Вместе? Как вместе? Я что, рехнулся?

Только тут я сообразил, что делаю. И рванул веревку в сторону.

— Отцепись от круга, Ричард Паркер! Отцепись, говорю. Ты лишний, понял? Плыви отсюда. Прочь! Пропади пропадом! Сгинь! Да сгинь же!

А он все так же отчаянно бился. Я схватил весло. Попробовал его отогнать. Но промахнулся и выронил весло.

Схватил другое. Вставил в уключину и налег изо всех сил, стараясь отгрести подальше. Но шлюпку только чуть закрутило, и она развернулась носом к Ричарду Паркеру — он был уже совсем близко.

Сейчас расшибу ему башку! Я поднял весло.

Он меня опередил. Подплыл к шлюпке и сам вскарабкался на борт.

— О боже!

Прав был Рави. Вот я и стал следующим козлом. Со мной в шлюпке оказался промокший насквозь, продрогший, нахлебавшийся воды, едва дышащий, фыркающий взрослый, трехгодовалый бенгальский тигр. Ричард Паркер привстал, упираясь лапами в брезентовый чехол и качаясь; глаза его, встретившись с моими, полыхнули огнем, уши прижались к голове. Морда размером со спасательный круг и того же цвета ощерилась.

Я развернулся, перешагнул через зебру и бросился за борт.

38

Не понимаю. Судно шло себе и шло, невзирая на то, что творилось вокруг. Светило солнце, шел дождь, дул ветер, волна катила за волной, море то вздымалось громадными холмами, то проседало глубокими провалами — «Цимцуму» все было нипочем. Несокрушимый как скала, он продвигался все дальше вперед.

Перед выходом в море я купил карту мира. И повесил у нас в каюте на пробковом щите. Каждое утро я узнавал на мостике наше положение и отмечал его на карте оранжевой булавкой. Мы вышли из Мадраса, прошли Бенгальский залив, затем Малаккский пролив, миновали Сингапур и взяли курс на Манилу. Я наслаждался каждой минутой плавания. На корабле было просто здорово. Хотя за животными требовался постоянный уход. И по вечерам мы валились с ног, едва успевая добраться до коек. В Маниле простояли пару дней — принимали свежие продукты и новый груз, а помимо того, как нам сказали, проводили обычный профилактический ремонт машин. Я наблюдал только за погрузкой. В число свежих продуктов вошла тонна бананов, а новым грузом оказался самец конголезского шимпанзе, которого отец купил еще раньше, по случаю. С тонной бананов на борт попал довесок в виде трех-четырех фунтов большущих черных пауков. Шимпанзе похож на маленькую сгорбленную гориллу, правда, не в пример своему большому собрату, он куда побойчее — не такой уныло-добродушный. Дотронувшись до черного паучищи, шимпанзе вздрагивает и от отвращения корчит рожу, как наверняка сделали бы вы или я, а после, в отличие от вас или меня, брезгливо давит костяшками пальцев. Мне казалось, иметь дело с бананами и шимпанзе гораздо приятнее, чем с мерзко громыхающими железяками в мрачном чреве судна. Зато Рави торчал там безвылазно и все следил, как кипит работа. Машины барахлят, говорил он. Может, у них чего-то отсоединилось? Не знаю. Да и, думаю, теперь уже никто не узнает. Это тайна, сокрытая на морском дне под тысячефутовой толщей воды.

Мы вышли из Манилы и вошли в Тихий океан. А на четвертый день, на полпути до Мидуэя,[12] затонули. Судно кануло в бездну, разверзшуюся под булавочным уколом на моей карте. Скала рассыпалась у меня на глазах и исчезла у меня из-под ног. Вокруг осталась плавать только рвотная масса, извергнутая нездоровым чревом судна. Меня и самого чуть не вырвало. Я был в ужасе. И ощутил в душе страшную пустоту, которую потом заполнила тишина. А в ушибленную грудь вместе с болью закрался страх — что-то ждет меня впереди.

Кажется, что-то взорвалось. Точно не знаю. Все случилось, пока я спал. Взрыв меня и поднял на ноги. Судно наше было не роскошным лайнером, а видавшим виды работягой-сухогрузом, не рассчитанным на перевозку пассажиров, да еще с комфортом. На борту стоял беспрестанный шум, причем разнообразный. Но он был равномерный, и мы спали как младенцы. То была своего рода тишина, и нарушить ее не могло ничто — ни храп Рави, ни мое бормотание во сне. Поэтому взрыв, если и впрямь что-то взорвалось, был не каким-то новым шумом. Но каким-то странным. Я тут же проснулся, как от грохота воздушного шарика, которым Рави хлопнул у меня над ухом. Глянул на часы. Было немногим больше половины четвертого утра. Рави сопел как сурок.

Я оделся и слез вниз. Обычно я тоже сплю как убитый. А если просыпаюсь, то обычно мигом засыпаю снова. Не знаю, почему я тогда вскочил среди ночи. Скорее так должен был бы повести себя Рави. Он любил словечко зов и наверняка сказал бы, что это «зов приключений», и отправился бы шнырять по судну. Шум снова стал обычным, может, только малость приглушенным.

Я толкнул Рави. И сказал:

— Рави, какой странный шум! Пошли поглядим, что там.

Он посмотрел на меня спросонья. Тряхнул головой и повернулся на другой бок, накрывшись простыней чуть не с головой. Эх, Рави!

Я открыл дверь каюты.

Помню, как пошел по коридору. Там было одинаково темно что днем, что ночью. И я почувствовал, как темнота пробирается и ко мне в душу. Остановился у двери к отцу с матушкой и хотел было постучаться. Но вспомнил про время и не рискнул. Отец не любил, когда его будили. Я решил подняться на главную палубу и там встречать рассвет. Может, падающую звезду увижу. О них-то, падающих звездах, я и мечтал, пока взбирался по трапам. Мы жили на две палубы ниже главной. А про странный шум я и думать забыл.

И только открыв дверь на главную палубу, я увидел, что происходит снаружи. Был ли это шторм? Конечно, шел дождь, но не так чтоб уж очень сильный. И не обложной, как во время муссонов. Правда, дул ветер. Иногда порывистый. Такой запросто вырвал бы зонт из рук. Но я мог идти без особого труда. Море неистово бурлило, впрочем, «сухопутного моряка» море всегда поражает — как запретный плод, прекрасный и опасный. Волны вздымались все выше, и белая пена, сорванная ветром, хлестала в борт судна. Но такого я уже понасмотрелся — и судно выдержало. Корпус у сухогруза крепкий, остойчивый — подлинное чудо кораблестроения. Он рассчитан на то, чтобы оставаться на плаву и в бурю похлеще. А такой шторм разве может погубить корабль? Не знаю почему, но не успел я закрыть за собой дверь, как буря разыгралась не на шутку. Я двинулся по палубе дальше. Схватился за леер и глянул стихии в лицо. Вот оно — настоящее приключение.

— Канада, я иду! — кричал я, промокший, продрогший. И при этом ощущал себя истинным храбрецом.

Стояла темень, хотя было достаточно светло, чтобы видеть, что творится вокруг. Светло, как в аду. Вот оно — захватывающее представление разбушевавшейся стихии. Передо мной разворачивалось действо с участием ветра и моря — оно будоражило, как землетрясение, да так, что Голливуду и не снилось. Впрочем, землетрясение если и было, то там — глубоко-глубоко, а прямо у меня под ногами — надежная палуба, и сам я был зрителем, уютно устроившимся в кресле.

Встревожился я только тогда, когда глянул вверх и заметил, что шлюпка на надстройке мостика висит не прямо, как положено, а провисает между шлюпбалками, накренившись к борту. Я отвел глаза от шлюпки и посмотрел на руки. Костяшки пальцев побелели. Дело в том, что я вцепился мертвой хваткой в леера не от страха перед бурей, а потому, что иначе скатился бы по палубе. Судно кренилось на другой — левый борт. Крен был не очень сильный, но то-то и поразительно. Глянув за борт, я увидел, что он уже не уходит отвесно вниз. А как будто весь выгнулся — огромный и черный.

Меня насквозь пронзило холодом. В конце концов, шторм есть шторм, подумал я. Пора бы вернуться в укрытие. Я отцепился от лееров и бросился к переборке, пробрался вдоль нее и рванул дверь на себя.