Владимир Авдеев - Протезист Страница 22

Рокотов ведет также крайне распутную личную жизнь. Зафиксирована, в частности, его интимная связь с женщиной по имени Варвара, выдающей себя за ведьму. (Личность устанавливается). Что это: изощренное юродство в трудный для страны момент или осознанное использование паранормальных и сверхъестественных способностей человека во вред обществу?

Суммируя все вышеизложенное, я указываю на очевидную опасность Рокотова Ф. Ф. для общества и настаиваю на применении к нему самых решительных мер.

Жду ваших дальнейших указаний.

С уважением Клара Т.

— Занятный тип, а? — спросил человек лет сорока с треугольным землистым лицом и обширным лбом, плавно переходящим в блестящую лысину. Его темные маслянистые волосы были старательно прилизаны и неровными прядями касались воротника полосатой сорочки, отчего человек лет сорока делался похожим на жизнерадостного варана, будучи, кроме того, одет для пущего сходства с ним в галстук ехидно-болотного цвета. Все вместе это называлось Эдуард Борисович Смысловский, за совокупность повадок и заслуг имевший в министерских кругах негласную кличку «Каноник». Работая начальником спецотдела этической консультации № 2, он параллельно исполнял обязанности референта по вопросам общей этики и биоэтики при первом заместителе министра Григории Владимировиче Балябине и льстил ему, при этом, ровно настолько, насколько превосходил его в годах. Ведя себя в общем и целом достойно, он, тем не менее, давал волю своей некалиброванной лести, застывая иной раз в живописных позах организма, полуживого от подобострастия. Источником зависти Эдуарда Борисовича служили как головокружительная карьера первого заместителя министра, так и общий вид его здоровой атлетической мощи, инерционно безразличной ко всем мелким человеческим страстям. Не последнее изумление Каноника вызывало и чувство неистребимого практического оптимизма, сочетаемого с олимпийским спокойствием Григория Владимировича, который, в свою очередь, также устами подчиненных, назывался за спиной «Невыбиваемым». Невысокого роста, животастый, референт мог уморительно мельтешить непрожеванными словами, убеждая в чем-то здоровенного заместителя министра, путаться у него под ногами с непременными предложениями «пройти вперед», в суете наступать на ноги, каждый раз вздрагивая при новой необходимости извиняться и округлять глаза, траченные завистью. У него было трудное детство, он вылез в люди сам, и вытекающие отсюда последствия наложили отпечатки на все смехотворные и нелепые черты его облика. Он умел работать, умел читать лекции, умел исправлять огрехи иных, более высокопоставленных чиновников, и помнил наизусть все циркуляры всех ведомств, всех эпох и народов. Он честно отрабатывал преимущества своей экологической ниши, и только недостаток уверенности в себе и инициативы, а также некая внешняя паяцеобразность не давали ему прорваться выше.

— Занятный тип, а? Григорий Владимирович?

— Да, тип занятный. Но вот что с ним делать — в толк не возьму? — ответил Григорий Владимирович, время от времени поигрывая всеми группами мышц, ибо каждое их проявление давало ему огромное физическое наслаждение. Аккуратно подколов к делу донесение Клары Т. и задумчиво пролистав донесение Дмитрия К., поступившее днем раньше, молодой заместитель министра отложил толстую папку и, сощурившись, обратился к референту:

— Вот что, Эдуард Борисович, пора бы нам повидаться с вышеозначенным Фомой Неверующим, что-то не идет он у меня из головы.

— По-моему, вы слишком много внимания ему уделяете, у нас и так дел великое множество, а тут еще…

— Нет, нет, вы не правы. Есть в нем какая-то изюминка, а нам сейчас в период подготовки нового кодекса общегосударственных законов могут пригодиться самые разнообразные точки зрения, ведь необходимо учесть мнение всех слоев общества, в том числе лидеров различных группировок. Кроме того, вы, Эдуард Борисович, знаете мою слабость коллекционировать различных эксцентричных персонажей. Вы знаете, это ведь старинный обычай — держать при дворе шутов, дураков, уродцев для развлечения. Да и, кроме того, от них иногда все же исходят здравые мысли. Видит Бог, я не сегодня-завтра министр, пора бы и мне обзавестись своим зоосадом. А тут — сам Фома Неверующий во плоти! Помилуйте, нужно совершенно не уважать в себе коллекционера, чтобы отказаться от удовольствия общаться с этаким чудаком. Нет, положительно в вас нет никакой романтики, циркулярный вы человек, Эдуард Борисович, не в обиду вам будет сказано.

— Как знаете, — ответствовал референт, у которого в мозгу сама собою сочинялась какая-то бумага, в связи с чем лицо его приобрело самое крючкотворное выражение, — прикажете повестку от моего ведомства?

— Ну, зачем же так грубо? Можно его и поинтеллигентнее спровоцировать. Вы говорите, купил патент на юродство? Вот за этот патент мы его и подцепим. Человек сам к нам придет, сам все про себя расскажет. А там будет видно, что нам с ним делать. Эх!!! Есть в этом какая-то метафизика высшего порядка. Ей Богу, кресло свое уступлю ему на неделю, лишь бы заглянуть в этот его блокнот. И что он там пишет? Фома Неверующий… Фантастика! Кто бы мог подумать, что такие водятся еще в наши бедные на людей времена, ведь такие-то чудаки составляют генофонд нации.

— Чего-чего, а людей у нас хватает…

— Э-э, нет, это все не люди, это материал для вашей статистики. А вы мне характер дайте, уникума, так-то ведь от этой вашей канцелярской писанины обезуметь можно. Ну, ладно! Вызовите ко мне потом кого-нибудь из рекламно-информационного отдела, а сейчас пойдёмте кофе пить. Хорошо?

— С удовольствием, Григорий Владимирович. Тем более, что я сегодня еще не завтракал.

— А вот это вы зря, дражайший Эдуард Борисович, завтракать нужно непременно, а то сил не будет сражаться с отчетами-то, а? — сказал первый заместитель, всколыхнувшись всем телом, точно порыв холодного ветра, и увлек референта за двери своего обширного светлого кабинета. И в который раз растачивая плечами дверной косяк, Григорий Владимирович на мгновение сократил всю свою мускульную массу и с не свойственным ему гамлетовским трагизмом в голосе изрек:

— Ох, Коринф меня беспокоит! И откуда взялось это очередное экономическое чудо на мою голову?

Я был выброшен прочь из сна и оказался в неудобной позе, которую мне сообщило сновидение. Сон окончательно испортил всякое спиритуальное наполнение моей любви с ведьмой. Мне привиделся некто совершенно эфирно неусвояемый — мессия-психотерапевт, обещавший вылечить весь народ на Земле. Еще находясь в сладостной ткани сновидения, я был озадачен, ибо знал, что привиделось мне вполне конкретное историческое лицо из нашей разношерстной действительности, и я ума приложить не мог, как мне относиться к этому мессии: как к забавному кусочку сна или как к осколку всамделишной жизни. Я бил сон руками по лицу, как беспомощный дитятя, ибо вместо головы целителя видел одну лишь амбразуру, на которую гроздьями бросались легковерные, кошмарно истосковавшиеся по элементарному чуду люди. Они неслись к амбразуре, нещадно толкая меня и кружа в вихре фанатичного сумасбродства, но мессия сжигал их огнем своего дарования…

Вырвавшись из сна, точно из сжимающегося кошмара, я вздрогнул всем телом…

И снова не почувствовал его, как и сутки назад.

Как любопытный отрок, я издали завороженно разглядывал освеженные сном сочные губы Варвары, что льнули к моим, плотно зажмуренным, будто створкам раковины испуганного моллюска Сладкая любвеобильная мякоть, похожая на раздавленную землянику под первой росой, дала мне чувствовать свое тело, но оно было безнадежно далеко от меня, словно за тридесять царств, в каждом из которых я был заочно приговорен к смертной казни.

— Что с тобой, милый? — спросила она наконец, выделяя ладонью мое лицо из пространства, точно ваятель.

— Привиделась ерунда, не имеющая никакого отношения к нам, — ответил я и припомнил, что в моем арсенале имеется искусственный язык для обозначения сверхчувственных понятий, и, снова пережив все, что, может пережить мужчина в объятьях самой, женственной из ведьм, сказал:

— Извини, мне неудобно лежать в таком положении, я встану.

Собрав все части своего тела, сжал что было мочи и бросил в сторону наотмашь, так что белоснежное одеяло, подобно стремительно тающему леднику, бежало прочь с прекрасных округлостей Варвариного тела. Ее голос звучал откуда-то из-за гравюрных россыпей светлых волос, касаясь гнездовий утреннего света на всех блестящих предметах, что были в этом бесовском компьютеризированном будуаре:

— Ты не бываешь в неудобных положениях, потому что каждое неудобное положение, в котором оказываешься, освещаешь своим присутствием так, будто ты делаешь честь тому абстрактному положению частным случаем проникновения в него.