Пётр Алешковский - Владимир Чигринцев Страница 22

— Давай, Петр Порфирьевич, помоги — нам ехать надо, — сказал Бес нейтральным тоном и без стеснения, как в кассу платил, протянул майору деньги.

Тот деловито сгреб их в ящик стола, вмиг переменил тон на официальный:

— Как фамилия?

— Чигринцев.

Документы нашлись тут же, были возвращены с небольшой приличествующей случаю нотацией. Вся операция заняла от силы пять минут.

— А ты говоришь — Доронин… — протянул на прощание Бес. — Хрена б тебе хороший мужик помог, ясно? — На его широком крестьянском лице светилось столько превосходства и презрения, что Воля счел за благо промолчать.

— Кто он тут у вас? — полюбопытствовал Чигринцев, как только Бес отъехал; вряд ли крупный авторитет стал бы заниматься столь мизерным делом.

— Бес-то, так, на подхвате, — неохотно пояснил Леха. — Давай, художник, садись, довезу до гостиницы, так и быть.

Надо отдать ему должное — деньги он отрабатывал четко, ничего не упустил, но интерес к Воле потерял сразу, как решилось дело. Вместо «до свидания» на Волино «спасибо» сказал, что машина на стоянке в порядке, выдаст ее сменщик Васька, которого он упредит.

— Удачи, парень, тебе она пригодится, — пожелал ему Воля.

— Никому не помешает, — ответил Леха лаконично, как мог бы ответить, наверное, умудренный ветеран, и укатил.

Воля присел на вросшую в асфальт белокаменную тумбу около гостиницы, старую, как сам городок. Смотрел вслед исчезнувшей желтенькой легковушке.

«Любил всяко-разно, а теперь отказывается», — почему-то всплыло в памяти. Чуть поодаль текли машины, мелкий люд шарил по магазинам. Он задрал голову, уставился в одну, кажется, произвольно выбранную точку. Давно не латанная мостовая была что булыжная из прошлого века, грузовики громыхали на ней, как немазаные телеги. Не хватало колокольного звона и стаи галок над крестом аляповатого, забранного в леса кафедрального купеческого собора. Недавно вызолоченный крест сиял в чистом небе. Что до звона — просто было ему не время, колокола чернели в пролетах побеленной летом колокольни. На верхнем ярусе лесов он различил бородатого мужика, тот тоже печально глядел куда-то вдаль.

Валентин прикатил с небольшим опозданием. Привез рыжему старые костыли, и тот, выспавшийся, словно ничего вчера не случилось, бодро заковылял на них вниз по лестнице.

Деловой практицизм Николая был сейчас Чигринцеву неприятен. Рыжий запросто простился с незнакомой администраторшей, передал нежный привет Раисе с Наденькой. Женщина в окошке понимающе выдержала паузу, кивнула на прощанье. Поставив в этом деле точку, Николай принялся обсуждать с Валентином предстоящий ремонт — левой работы в деревне случалось немного, приварок к нищенской колхозной зарплате расценивался им как подарок небес.

На стоянке они облазали «жигуленок», Валентин заглянул в двигатель, пощупал стойки, постучал по крыше и весело заявил Воле, что надо делать дело, мол, черт с ним, с рублем, только плати, начальник!

Все, к счастью, решили за него, но от такой удачи было как-то не по себе. Мужики уже вычисляли, прикидывали, сыпали терминами, именами: кто покрасит, кто продаст крылья, — Волю это мало интересовало. Он и сам дивился своему состоянию: снова с неимоверной силой завертелись перед глазами кусты, понеслись навстречу, как наяву предстала перевернутая навзничь машина, внутри салона тихо плескалась на лобовом стекле вода.

Мужики меж тем сцепили грузовик с «жигуленком», свистом дали понять, что пора ехать. Воля сел за руль, тронулись в Щебетово. Ехать предстояло километров сорок — Валентин пообещался через полтора часа доставить на место. Чигринцев автоматически следил за тяжелой кормой самосвала, петляющего по улочкам города, за тросом, держал его внатяжку, работая тормозом, крутил руль.

В одно из дербетевских воскресений зашел разговор об опытах с крысами. Любые животные имеют социальную структуру, у этих же тварей, как известно, она выражена особенно четко: лидеры — главенствующие, мощные и жестокие; середнячки — снующие по клетке, знающие свое место и изгои — загнанные за ящик с кормом, дрожащие, третируемые первыми и вторыми, обреченные на скорую гибель. Лидерам, естественно, достается самое сладкое, они же и плодят основную массу потомства. Середнячкам кое-что еще перепадает, изгои, понятно, радостей жизни лишены вовсе. Казалось, устроено мудро. Но по новым исследованиям выходило не все так просто: потомство лидеров, наделенное большими познавательными способностями, чтоб не сказать умом, оказалось подвержено и большим нервным стрессам. Кататония, каталепсия, эпилепсия — весь чудесный набор психиатрической больницы сидел у них в крови вместе с приобретенным генетическим умом. Во время стресса в кровь выбрасывается адреналин, он расщепляет гликоген печени, рождая глюкозу, покрывающую энергетические расходы организма на предстоящую борьбу. Поколение умников справлялось со стрессом, на удивление, хуже средних тупиц. Умники переходили в положение изгоев. Другое дело, когда им впрыскивали дозированный адреналин — закаленные добавкой, они немедленно превращались в жестоких и хладнокровных лидеров. Их братья, лишенные препарата, однозначно загонялись за ящик, обрекались на истребление.

Выходит, легче жилось середнячкам — стресс у них проходил быстро, крысы плодились без лишних эмоций, сновали по клетке, добровольно подчинившись раз и навсегда обозначившимся лидерам.

Павел Сергеевич, помнится, презрительно скосил глаза на докладчика и вынес свой вердикт: «Вульгарная социология. Человек — существо страдающее, совестливое и свободное, подобные аналогии неуместны». На том и порешили. Теперь крысы преследовали его как наваждение. Сказать подобно Павлу Сергеевичу, откинув сомнение, он бы не смог.

Чигринцев поднял глаза к небу. Солнышко светило высоко, в разбитые стекла залетал холодный воздух. Солнышко его и вылечило. Он принялся думать о насущном — о деньгах, что придется выложить за ремонт. Вся выручка от «Золотого петушка» уплывала к осчастливленным мастерам, дальше жить было не на что. Но тетушкины золотые — пропадать им, что ли? Немедленно постановил сбагрить их по прибытии в Москву, вообразил, как станет смотреться обновленная, перекрашенная машина, и на душе потеплело.

Он приближался к Щебетову, к Бобрам, к заветной Пылаихе. Там ждал зарытый клад, страшный вурдалак, ведьма на огненном помеле или просто грибы, охота, рыбалка. Правы были мужики, черт с ним, с рублем, надо делать свое дело. Валентин клятвенно заверил, что за две недели они управятся — ему были крайне необходимы деньги к этому сроку.

Им предстояло чинить машину — Чигринцева на две недели ждали лес, хлюпающее болото, бобриные хатки, редкие пузырьки воздуха, выныривающие на поверхность затихшей воды: то ли зверек их пускал, то ли рыбина, то ли, потревоженная тяжелым сапогом, так дышала зыбкая почва. Брильянты, рубины, изумруды, сапфиры, их переливающиеся краски играли в каплях росы, бликовали на свежих, тончайших паутинках. Глюкоза, видно, сделала свое дело. Воля погладил руль — полированный, теплый, он был приятен на ощупь, слегка дрожал, принимая морзянку от катящихся по асфальту колес.

Чигринцев боялся встречи с родными Николая — все же чуть не угробил кормильца, но никто его в случившемся не обвинил, наоборот, приняли по-родственному тепло, посмеялись и повздыхали над их приключением, посочувствовали, кивая на разбитую машину. По случаю чудесного возвращения накрыли в горнице праздничный стол, наварили картошки. Из своих запасов Чигринцев выделил банку тушенки и литровую бутыль спирта. Валентинова жена принесла большой круглый рыбник и пол-литра самогонки. Сели по чинам: Николай во главе, Воля — гость, рядом, затем Валентин с супругой, на дальнем краешке двое курносых детей, к великому их счастью допущенных до пира, Колькина жена — Галина — на подхвате и старенькая бабушка об одном зубе во рту, смахивающая на ведьму с картинки.

Разлили, выпили, закусили лучком да огурчиком, выпили еще. Усталость истаяла, головы просветлели, глаза подернулись масленой пленкой. Начали обсуждение, естественно, с аварии, переключились на ремонт, незаметно сползли к обыденным проблемам. Постепенно дошли до воспоминаний, тут затеребили старуху. Воля на всякий случай спросил про старых помещиков. Бабушка, а она была Николаева бабушка, как ни странно, хозяев помнила.

Француз, властитель Щебетова, по ее словам, был жаден до денег, мужики бегали от него прирабатывать на сторону. Жена же его была, наоборот, добрая, все дарила детям конфеты, случись проехать по селу. Старуха зашамкала ртом, словно вкус тех диковинных конфет еще сохранился на сморщенных губах.

Воля удивленно вздохнул: выходило, она помнила мать Павла Сергеевича. Бабкины воспоминания подействовали магически, все за столом замолчали — видно, на такие откровения старая пускалась не часто.