Анатолий Азольский - Легенда о Травкине Страница 22

В машинном зале — четыре человека, та же тишина. В затемненном боевом посту — весь расчет его, полковник Артемьев — перед центральным индикатором кругового обзора, офицеры проверяют связь, несколько шумновато, разговоры, однако, не только записываются, но и напрямую передаются в комнату шабашников: Травкин не желал повторения «тумблер — ногою» и приказал шабашникам анализировать все команды.

Итого — двадцать человек на самой станции, четыре электромеханика на антеннах, два связиста, шесть шабашников и трое их — Травкин, Родин, Воронцов. Тридцать пять человек всего на «Долине». Вне ее остаются ракетчики и бригада Каргина, занявшая телефонную станцию.

Едва подсчитали, как в посту РТ засуетились: на выносных индикаторах азимута пропала развертка. Управились за три минуты. Еще не подписали акт, а произошло наихудшее — «сдох» генератор Ф, подававший синхронизирующие импульсы на все блоки, привязывавший блоки к единому времени. Рассогласование поста устранили за двадцать две минуты, истечение которых совпало с выходом из строя ЭВМ; шабашники, ворвавшиеся в машинный зал, обнаружили невероятный факт: контрольный тест замыкался сам на себя и в лучшем случае показывал правильную работу входного устройства. Несмотря на сопротивление четырех инженеров, этот факт удалось зафиксировать протоколом. Только к вечеру станция ввелась в нормальный режим, но и без того было ясно: «Долина» абсолютно неработоспособна.

27

Один за другим возвращались на площадку автобусы с инженерами и техниками, ничего не подозревающими. Первый, подкативший к КПП, надолго застрял у шлагбаума. Вспыхнули три прожектора, просветили салон автобуса до окурков под ногами. Всех клонило ко сну, все вяло протянули пропуска, все привыкли к опротивевшей процедуре и ждали, терпеливо и полусонно, когда сержанты сверят и вернут документы. Но пропусков и паспортов, потребованных дополнительно, не возвращали. Более того, откуда-то возник Воронцов, с ним — два ефрейтора зверовидной внешности, с повадками золотоордынских баскаков, гордые и небрезгливые. Воронцов отрывисто сказал, что с нуля часов введен новый образец пропуска на площадку, следует к такой-то матери катиться на 4-ю, где новый пропуск никому не выдадут, ясно? Желающие могут заблаговременно забрать свои шмутки, в сопровождении ефрейторов пройти к гостинице и под тем же конвоем вернуться в автобус, который и доставит их в штаб полигона, места на спецрейс уже заказаны. Москва с нетерпением ждет создателей новой техники, функционируют пляжи и рестораны, многообразные аттракционы Парка культуры и отдыха, в Большом зале консерватории — публика не чета здешней. Кажется, и культурист здесь, обрадовался Воронцов. Искусанный комарами, он демонстрирует туловище человека, приданное мозгу хорька. Так пусть демонстрирует его в Москве, на Красной площади, пропуска туда не надо, паспорта тоже, и почету там больше, увезут его с площади не в сопровождении ефрейторов или даже старших сержантов, а в почетном эскорте из четырех майоров...

Еще два автобуса вынырнули из темноты. Дело спорилось, дело значительно упростилось, караульный взвод обходил комнаты гостиниц, сваливал в простыни вещи и узлами выносил их к полосатым перекладинам КПП. К рассвету все были отправлены на 4-ю, на всех, от кого пахло водкою, были написаны акты освидетельствования, заверенные начальником медико-санитарной службы. Вооруженный печатью и подписями Травкина, к озеру прибыл Родин, рассовал зыкинских инженеров по самолетам и поездам. С теми, кто скандалил, управился Воронцов, выводил их за шлагбаум и показывал на шпалы: «В Алма-Ату. По пескам синайским!»

Лыковские инженеры добровольно сдались, сложив утаенное оружие — резиновые молотки, бесценное вещественное доказательство. Но инженеры успели неведомым путем связаться с Москвой, получить у Лыкова инструкции. Машину они обесточили, машинный зал закрыли и опечатали, к дверям его приклеили телефонограмму: директор НИИ признал недействительными подписи своих инженеров под протоколами.

Потрясенный Воронцов экстренно провел следствие и установил, что гостиница ракетчиков имела неконтролируемую связь со своим НИИ, «осиным гнездом», ракетчики исстари жили обособленно на 35-й, имели даже персональную бочку для питьевой воды и посиневшего от старости мерина, которого запрягали, когда с водой начинались перебои.

Ракетчиков выгнали из гостиницы, опечатав ее, и сослали на дочернюю площадку, разрешив питаться в столовой. Бочку и ломовую телегу к ней вместе с мерином решено было реквизировать.

28

Победа была одержана полная, и победители собрались в домике на 35-й. Было много шуток, веселья, морса. Потом стали подсчитывать потери и приобретения. Отсечена раковая опухоль — это уже исцеление, «Долина» оживет, и никакой вирус в тело ее не проникнет: отныне все пропуска на площадку — только с разрешения Травкина. Москве заявлено: «Долина» будет сдана к 7 ноября, межведомственной комиссии рекомендовано прибыть на 35-ю в середине октября. Шестнадцати разработчикам обещаны большие деньги. В деньги они, правда, не верят, Зыкин обманывал их каждый месяц, но Травкину сказали в один голос: «Долина» — будет!

Есть и потери: глухое молчание Лыкова, опечатанный машинный зал. Да впопыхах потеряли одного очень толкового инженера. Каргину поручили смотреть за ним, но инженер простодушно поверил в цистерну с вином и подался в Сары-Шаган; к удивлению Лени, цистерну нашел, напился, потерял пропуск, был схвачен патрулями, брошен на гауптвахту, посажен на самолет и отправлен в Москву.

Но самой главной потерей мог стать сам Владимир Михайлович Родин. Бегая по кабинету Травкина, он клял себя за то, что поддался в азарте уговорам нового шефа, безоглядно кинулся в авантюру и стал предателем, что все пять лет был он спасителем тел и душ людской массы, им самим выметенной ныне вон. Это бесчеловечно, кричал он, и вина ли сотен людей в том, что сами порядки в зыкинском НИИ превращали их в придурков?

— У них выбора не было!

— У них был выбор! — жестко возразил Воронцов. — Этот выбор им был обеспечен всеми законоположениями. Либо знающий инженер, либо прохиндей с дипломом. Они выбрали второе. Они выбрали на первом курсе института, я ведь помню некоторых. На картошку послали — так я, мешки потаскав, в соседнюю воинскую часть бегал, к станциям присматривался, а они водочку втихаря глушили да в женское общежитие ныряли. Вместо отпуска я рядовым настройщиком вкалывал на заводе, а они валялись на пляжах. На круглые пятерки учился, эта бездарь списывала у меня все подряд — и она же трещала, что кончил я институт только благодаря папе из милиции... Сволочи! — заключил Воронцов. — Но и тебе, Володька, нечего строить из себя отца-благодетеля. Где они попрятались, отцовские и христианские чувства, когда ты эту мразь вышвыривал с полигона? За якобы униженных и оскорбленных не вступайся. Четырнадцать человек, кого ты отпульнул в Москву, из собственного кармана будут оплачивать пролет до Москвы, ты им штамп об отсутствии служебного транспорта не поставил. — Воронцов вытащил из брюк какую-то бумажку. — Пятерым ты так испохабил командировочные удостоверения, что им до конца года не отмыться. И это еще цветочки. Многим ты вкатил формулу: «Нарушение режима пребывания на объекте командировки». Сам знаешь, что это значит. Лапу сосать будут униженные и оскорбленные — тобою, кстати.

— Неуж-жели?.. — прошипел Родин. — Ах, какой афронт!.. Ты и за мной начинаешь следить уже? О, защитник оскорбленных и униженных!.. Дарю тебе носовой платок, — на, возьми, — утирай им слезы сиротам и вдовам! Да, испохабил! Да, нарушили режим! И не ты ли подбросил мне списочек вышеназванных нарушителей, врачом заверенный?.. Да, четырнадцать человек, шестьдесят рубликов каждый выложит из собственного кармана, из тощего кошелька своего. Ответьте мне на такой вопрос: а чем вы, Травкин и Воронцов, от Зыкина отбиваться будете? Чем крыть его карты? Неужели вы думаете, что Степан Никанорович оскорбленно ударит в барабаны, созывая оставшиеся у него таланты, чтоб за квартал создать новую «Долину» и обскакать Травкина?! Как бы не так! Вы, Вадим Алексеевич, многое предугадываете, но ошибка, и роковая ошибка, ваша в том, что противников своих вы ставите вровень с собою, а с волкодавом сцепится не бульдог, не доберман-пинчер, не южнорусская овчарка даже, а шавка с зубами кобры! Я эту зыкинскую банду ой как знаю! Кстати, Вадим Алексеевич, не все вы продумали. Мало захватить почту и телеграф, мало договориться с гарнизоном! Госбанк с денежной наличностью — где он? Короче, корифеям своим чем платить будете? Банкноты — в зыкинской казне! Монтажка ни копейки не выделит, а выделит — госбанк лапу наложит на счета. Вот мы и поторгуемся с НИИ! (Благодарный Воронцов протянул ему руку, но Родин не желал замечать ее.) И еще один вопросик. Ну, Вадим Алексеевич, где ваш шофер Кузьмич?.. (Травкин смотрел ошеломленно. Действительно, был у него когда-то в шоферах пьяненький мужичок, Кузьмичом звали, в Москве у него отобрали бы права на втором светофоре; года три назад у Кузьмича открылась желудочная болезнь, отправили его в Москву, письмо, помнится, прислал на праздники.) Сообщаю: ваш Кузьмич полтора года назад скончался, супруженица его по доверенности получала за него деньги, после смерти, до конца года, делала скромный гешефт, с вами делилась, что и пытаются уже доказать зыкинские добры молодцы, запросик уже на полигон дали, с какого по какое крутил здесь баранку Манасеев Ка Ка, Кузьмич то есть. И это только начало. Эти молодцы и не такое придумают, они что угодно измыслят, эта свора тем живет, что людей в подлецов записывает. Око за око, зуб за зуб — это единственное, что возможно в отношениях между нами и Зыкиным, это никаким правом не регулируется и никакому арбитражу не подлежит, к сведению тех, кто сделал выбор еще в колыбели. Четырнадцать шавок вцепятся в шкуру Зыкина, кровные денежки свои считать они умеют, вот и придется Зыкину идти на обмен: добры молодцы поумерят пыл, я — исправлю допущенные ошибки...