Люциус Шепард - Новый американский молитвенник Страница 22

Раздались жидкие аплодисменты, в поддержку то ли моей оценки Дианиной внешности, то ли невысокого мнения о Барри Стеллинге, я не мог решить.

— Он хороший парень, — ответила Диана сухо. — У него сейчас неприятности, а вообще он парень что надо.

Я мог поклясться, что все их отношения сводятся к нескольким встречам у коридорного кулера, да и то призывные взгляды посылает ему она, однако было видно, что эмоции в этот флирт она вкладывает нешуточные.

— Ну, хорошо. Давайте посмотрим, что у вас тут. — Я положил ее блокнот на кафедру и прочел:

Хочу, чтоб Барри Стеллинг пригласил меня куда-то,пусть просто пообедать и в кино,и вечер чтоб прошел без клятв и обещаний,как будто друга два решили посмотреть, что будет,а если ничего — что ж, ладно.

Я прервал чтение и спросил у Дианы:

— Помните, что вы сказали, когда я спросил, не будет ли вам неловко?

— Да… кажется.

— И что же?

Морщина раздражения пересекла ее лоб.

— Я, наверное, переволновалась. Не могу что-то…

— Вы сказали, что женщины знают, каково это — заставить парня обратить на себя внимание. — И я постучал по блокноту пальцем. — Об этом вы и молитесь, но почему-то не говорите здесь этого прямо. Вы ставите телегу впереди лошади. Все, что вам нужно для начала, это чтобы парень вас заметил, а уж остальное приложится. Разве нет?

Диана уставилась в свое стихотворение:

— Да, пожалуй, так… Конечно.

— Не хотите переделать первую строчку?

Она свела брови и поджала губы:

— Что, прямо сейчас?

— Только первую строчку. — Я дал ей ручку и сделал шаг назад, чтобы она могла подойти к кафедре.

Она постояла пару секунд с ручкой в руке, потом нацарапала несколько слов и посмотрела на меня.

— Прочтите ее нам, — сказал я.

Диана склонилась над микрофоном и чуть дрожащим голосом прочитала:

— Хочу, чтобы Барри Стеллинг меня заметил.

Зрители зашушукались, выражая, как мне показалось, сдержанное одобрение.

— Ну и как теперь? — спросил я Диану.

— По-моему… лучше.

— Вам показалось, что ваша связь со словами стала прочнее, так ведь? Они словно вытянули что-то из вас. Энергию… чувство.

Она кивнула и промокнула костяшкой пальца уголок глаза. Я поднял руки ладонями к публике — жест, который означал что-то среднее между «Видите, что я вам говорил?» и «Узрите, чудо!» Одни зашептались, другие заерзали на стульях, но большинство продолжали сидеть тихо, словно ждали от меня следующего фокуса и предчувствовали, что он будет еще грандиознее.

— Как только он вас заметит, — продолжал я, глядя на Диану, — как только посмотрит на вас внимательно и выйдет из того состояния ступора, в котором мужчина обычно смотрит на женщину, — что тогда? Что вы хотите, чтобы он увидел?

Она порывалась заговорить, но я остановил ее:

— Напишите это. Напишите это для меня, Диана.

Она опустила глаза в блокнот и заскользила взглядом по строчкам.

— Только не обманывайте себя, — сказал я. — Определитесь, чего вы на самом деле хотите, и напишите об этом. Вы хотите, чтобы однажды он поднял взгляд от своего стола и увидел… Что?

Она глядела в блокнот так долго, что я уже испугался, как бы не пришлось ей помогать. Но вот она склонилась над бумагой и написала несколько строк. Потом, голосом, еще более дрожащим, чем раньше, прочитала обновленный первый стих:

Хочу, чтобы Барри Стеллит меня заметил.Хочу, чтоб он молиться начал, как я,о жесте, знаке, о взгляде единственном.Хочу, чтоб он увидел больше,чем открыто миру, что вижу только я:свидетельство реальной страсти.

— Ну, вот видите! — сказал я.

Зал взорвался аплодисментами. Многие вардлиниты с неприкрытой завистью глазели на Диану.

— Вот видите! — повторил я. — Теперь здесь все сказано, не правда ли?

Блестя глазами, Диана едва заметно кивнула.

— Сами закончить сможете? Наверняка сможете!

— Думаю, что… да.

— И вовсе не обязательно копать глубоко! — сказал я аудитории. — Не надо устраивать себе сеанс психоанализа. Все, что вам нужно сделать, это соскрести банальности, которые лишают своеобразия вашу речь, и высказать то, чего вы на самом деле хотите!

Диана, чувствуя, что ее роль сыграна, начала потихоньку продвигаться к краю сцены. Но я, не желая терять примерную ученицу, перехватил ее одной рукой и притянул к себе.

— Каждый из вас, — сказал я, — может повторить то, что сделала сейчас эта леди. Точность! Своеобразие! Новый стиль — вот тайна под семью покровами, которую может узнать каждый.

Аплодисменты, начавшие было стихать, стали сильнее.

— Если вы голодны, не просите еды вообще! Просите того, что вам хотелось бы съесть сейчас! А прежде чем попросить того, что вы хотите, попросите средства это достать! В этом суть нового стиля! Не надо слышать голоса и видеть духов, чтобы заключить сделку со Вселенной! Вам не нужна поддержка профессионалов от духовности!

К аплодисментам добавился смех, и люди по всему залу начали вставать.

— Все, что вам нужно, это подходящие слова. Подходящие для вас. Для определенного момента вашей жизни. А все, что вам нужно для поиска этих слов, это ручка, бумага и несколько спокойных минут!

Теперь стояли все — воздух в зале был так насыщен религиозным экстазом, что сидеть в такой атмосфере было бы просто не по-американски. Старые дамы с трудом держались на ногах; хромые и увечные поднимались; детишек стаскивали со стульев переживавшие духовный подъем мамаши, для которых новый стиль был, возможно, чем-то вроде интрижки на стороне — не так серьезно, как супружеская измена, но почти так же здорово.

— Сконцентрируйтесь! — завопил я и позволил Диане скользнуть обратно в человеческий поток. Потом схватил микрофон и погрузился в свое собственное пространство. — Концентрация — вот что вам еще нужно. И это все, больше вам ничего не понадобится. Не надо посыпать голову пеплом! Не надо бормотать магические заклинания! Вы сами наделяете свои слова магией.

Самым странным всего было даже не то, как далеко простиралась моя власть над ними, — я был словно клоун на детском празднике или дирижер, точно знающий, как выжать из оркестра ту или иную ноту, — а то, что я чувствовал себя так, словно занимался этим всю жизнь. Я мог размахивать палочкой, как мне заблагорассудится, мог рисовать в воздухе гигантских кроликов, притворяться, будто протыкаю воздушные шары, вообще делать все, что угодно, а они все равно отвечали бы подходящими случаю звуками. И тогда мне захотелось проверить, как далеко с накатанной дорожки я могу их увести.

— А знаете, кто еще вам совершенно не нужен? — спросил я их. — Вам не нужен Иисус.

Если бы существовал прибор для измерения мощности аплодисментов, его стрелка после этого заявления пошла бы резко вниз, но я знал, что с этим делать.

— О, без Него, конечно, не обойтись в делах посерьезнее, но разве обязательно беспокоить Иисуса, чтобы получить прибавку к жалованью, которую вы давно заслужили? И наладить отношения с домашними тоже вполне можно без Иисуса. И бизнес вполне можно начать без Его помощи, и от ревизора, который проел вам плешь, отвязаться. Для таких пустяков Иисус вам не нужен. С ними вы вполне можете справиться самостоятельно.

Под конец они раскачались до такой степени, что на всякое мое предложение помолиться о чем-нибудь и сопровождающий его вопрос «Что вам для этого не нужно?» они радостно выкрикивали: «Нам не нужен Иисус!» Это было весело. И я был надо всеми, я ненавидел и любил их в одно и то же время. «Это мой народ!» — так и хотелось воскликнуть мне, точно какому-нибудь спортсмену, установившему очередной рекорд. Но тут всеобщую литанию нарушило заунывное «Вардлин, Вардлин, Вардлин…», исходившее от группы мужчин и женщин в черном слева от сцены, и я взмахом руки призвал аудиторию к молчанию. Вардлиниты замолчали последними. Я пристально посмотрел на них, грустно покачал головой и, ни слова не говоря, спустился со сцены и пошел по центральном проходу, игнорируя тянущиеся ко мне руки и вопросительные взгляды. Распахнув двойные двери в конце зала, я снова повернулся к публике. Они смотрели на меня с недоумением, не понимая, чего я теперь от них хочу. Я предоставил им теряться в догадках до тех пор, пока они не проникнутся тем же чувством, которое якобы владело в тот момент мной, смятенным их идолопоклонством, типа: «Чада мои! Зачем падаете вы ниц передо мной, хотя слышите, как я говорю вам: „Встаньте!“». Некоторые из тех, кто сидел поближе к двери, — женщины в основном — нервно, как психически больные, заулыбались, точно хотели извиниться, но, по-моему, ни фига не поняли, за что они должны просить у меня прощения; до них дошло только, что чем-то они меня обидели.