Андрей Матвеев - Жизнь с призраками Страница 22

В жару тоже возможен хюзюн, только действует он странно. Все вокруг начинает струиться, возникающее марево поглощает вначале дома, отели, магазины, лавчонки, потом наступает очередь берега. Исчезают пальмы, пляжные зонтики, сам пляж, приходит черед моря. Вот и оно уже не существует, лишь жаркий, невесомый мир, состоящий из одного воздуха, белесого и плотного, как туман.

От этого есть спасение, надо преодолеть страх, поглубже нырнуть в марево и добраться до моря, хотя кто знает, что может ожидать тебя там в эти минуты.

Жужжит мобильник, я вздрагиваю, стряхиваю с себя морок, паучки сыплются на раскаленные камни променада и разбегаются в разные стороны, стараясь как можно быстрее достичь тени.

Эсэмэска от Влада. Еще вчера я сообщил ему свой турецкий номер, вот он и интересуется, все ли у меня в порядке. Вопрос, на который бессмысленно отвечать правдиво, ведь этого я и сам не знаю.

Влад, Аэропортовы, П., даже Лерина тень, все они сейчас так далеко от меня, что вряд ли возможно хоть какое-то взаимопонимание. А ведь заканчивается лишь третья неделя, видимо, в местном воздухе на самом деле есть особые добавки, способствующие счастливой амнезии, были когда-то острова блаженных, а это целый полуостров, где не просто дышится, думается иначе.

Но пора уже погружаться в вечернюю истому. Мне трудно сейчас воспроизвести всю ту прихотливую цепочку ничего на первый взгляд не значащих событий, что наполнили меня, как оказалось, новым смыслом. Да и стоит ли, если можно вновь попытаться поймать ускользающую реальность и, распечатав намертво запаянную консервную банку, где она хранится, выпустить наружу, оказавшись в девятом часу в одном из тех ресторанчиков, мимо которых я прогуливался все минувшие дни, если, конечно, не уезжал в город.

Меня позвали сюда Дениз с Мамуром. Видимо, все же ощутимой оказалась финансовая польза для их бизнеса от нового сотрудника, если таковым меня можно назвать, так что пусть это будет знак благорасположения.

С моря опять дул ветер. Мы сидели за столиком у самой кромки воды и ждали, пока принесут заказанные Мамуром креветки. От нечего делать я зачем-то начал рассказывать Дениз обо всей той кутерьме с пропавшей девушкой-аниматором и об Озтюрке с безумными глазами. На самом деле мне просто хотелось говорить, о чем, значения не имело. Дениз была этим вечером ослепительно красива, как часто бывает, что я уже заметил, с турчанками, пусть для них ты все равно остаешься при этом всего лишь милым собеседником, а не возможным партнером. Но я слишком давно не разговаривал в такой интимной обстановке с красивыми женщинами, да и сколько можно быть привязанным к тени?

— Ее украли, — на полном серьезе сказала мне Дениз, — как Гюльсюм…

Мамур закурил сигарету и с неодобрением посмотрел на сестру.

— Он ведь не знает, кто это!

— Пусть споют! — сказала Дениз и тоже потянулась за сигаретой.

Мамур подозвал официанта и что-то сказал ему по-турецки, я все еще не мог научиться разбирать хотя бы отдельные слова, так что опять ничего не понял.

Как, естественно, не понял и слов песни, что четверо музыкантов, расположившиеся по ту сторону променада, заиграли через несколько минут.

За эти недели я наслушался здесь песен, но еще ни разу не доводилось слышать мне такой завораживающей, красивой и дурманящей своим ритмом мелодии.

Дениз подпевала, а Мамур слушал, покачивая головой в такт.

— Это главная местная песня! — сказал он мне, когда музыка стихла. — Ее здесь все знают. Но лучше пусть тебе Дениз расскажет, она ее очень любит!

Тут-то я и услышал про Халиля, который не любил Бодрум, да и было за что. Семь лет в зиндане замка, угодив в него еще совсем молодым. Почему? История умалчивает, да и ему об этом вспоминать уже не хочется, может, просто каймакам*, пусть проклянет его Аллах, невзлюбил Халиля, хотя можно ли любить или хотя бы уважать контрабандиста?

Этим он занимался до зиндана, тем же самым начал промышлять и после, когда ворота крепости открылись и он вышел на свободу, на берег того самого моря, которое знал как свои пять пальцев.

На быстрой гулете со своим другом Ибрагимом они возили грекам на Кос табак, пахучий, ядреный турецкий табак, равного которому нет в мире. А обратно везли кофе и ракы. И все это ночью, чтобы не заметили таможенники, да и стражники, постоянно объезжающие берег.

— Тебе интересно? — вдруг спрашивает Дениз.

Я смотрю ей в глаза. Они большие и печальные. Только эти два слова приходят сейчас мне на ум.

— Интересно, — говорю я, — контрабандисты, море, сплошная романтика!

— Дальше еще не то будет!

И Дениз продолжает.

Мужчины любят женщин, это естественно. И прежде всего красивых женщин, это даже не обсуждается. А самой красивой в этих местах была Хавсе, дочка танцовщицы Гюльсюм. Сама Хавсе вначале была служанкой у каймакама, а потом ее взял второй женой еще один контрабандист, только тут я начал терять нить рассказа, запутавшись во всех этих именах. Но сами звуки голоса Дениз были настолько похожи на недавно услышанную завораживающую, красивую и дурманящую мелодию, что мне уже было не до смысла.

Он вернулся ко мне в тот момент, когда официант принес еще одну бутылку местного белого вина и вторую тарелку с приготовленными на огне креветками.

Судя по всему, Халиль был тот еще фрукт. Не знаю, чем ему насолил муж Хавсе, но наш герой, подговорив еще пару своих дружков, умыкнул красотку прямо из дома, они увезли ее в горы, и тут началось то, отчего их история живет до сих пор.

Халиль влюбился. Мужчина он был видный, широкоплечий, с усами. Хавсе в сравнении с ним была просто гибкой тростинкой, говоря языком того времени. С узкой талией и большими, по всей видимости, как у Дениз, глазами.

Метаморфозы сюжета переходят в метаморфозы имен. Мало того, что Халиль обманул своих напарников и скрылся в ночь, забрав с собой Хавсе, так еще и имя у нее с момента бегства стало иным. Отныне она решила называться как ее мать, танцовщица Гюльсюм.

Почему? Один Аллах ведает, Гюльсюм так Гюльсюм, впрочем, мне это имя как-то больше ласкает слух.

Но все это на самом деле предыстория, самое интересное начинается только сейчас.

Несколько месяцев влюбленная парочка скрывалась в горах. Искали их и обманутые Халилем подельники, и каймакам, который имел на Халиля зуб, но горы покрыты лесом, в горах есть пещеры и родники, а когда тепло, то какая разница, где любить друг друга, на простынях или на траве.

Вообще-то, это история не только о любви, но и о предательстве. Дениз так и сказала мне, когда начала свой рассказ.

Лето кончилось, началась и неумолимо стала подходить к концу осень. С моря задули холодные ветра, надо было что-то делать, ведь зиму в пещере не проживешь. И Халиль решился.

К этому времени они уже несколько недель скрывались поблизости от местечка под названием Чёкертме, тогда это был пустынный и райский уголок, населенный рыбаками, ловцами губок да контрабандистами, турками и греками, прямо отсюда ходившими все на тот же Кос. У Халиля был в Чёкертме приятель, грек Коста, с ним он и договорился, что за мзду тот перевезет их с Гюльсюм с материка на Кос, где ни каймакам, ни подельники их точно не достанут.

Есть, правда, и иная версия, что никаким приятелем Коста не был, Халиль просто припугнул его и силой заставил выйти в море, только первая мне нравится больше, о чем я и поведал Дениз.

Она улыбнулась, но печаль из глаз не пропала.

Мне все больше казалось, что напротив меня сидит Гюльсюм.

Суденышко у Косты было старенькое, когда море спокойное, то еще можно добраться до Коса. Но в ту ночь начался шторм, испуганная Гюльсюм смотрела на рычащие волны, да и Халиль побледнел. Он-то хорошо знал, что может случиться, если сломается мачта или, пусть не будет на то воли Аллаха, треснет корпус и в щели начнет бить вода. Тогда кораблик Косты перевернется, море сомкнется над их головами, сумрачный мир затянет в себя и не будет больше на свете Халиля с Гюльсюм.

Грек перекрестился и сказал, что на Кос они не пойдут, надо переждать начавшуюся бурю, а проще всего это сделать в Аспате, там волны их не достанут.

Свечка в маленькой плошке, стоявшей на столе, догорала, ветер стих, начинался штиль.

Гюльсюм промокла и промерзла от волн, Халиль попросил у Косты вина. Аллах против, конечно, но иначе Гюльсюм может заболеть. Да и самому ему не помешает согреться, Коста улыбнулся и ушел за вином.

Наверное, он придумал это еще тогда, когда пассажиры только взошли на корабль, кто знает, но в каюте у Косты хранился яд для ловли рыбы, если налить его в воду, то рыба цепенеет и умирает, ее можно брать голыми руками, любую, даже самую большую. Для человека он безвреден, но погружает в сон, и тогда…

Мне кажется, что Дениз сейчас заплачет. Мамур, знающий эту историю, видимо, наизусть, опять курит и думает о чем-то своем. А мне остается лишь смотреть, как Халиль с Гюльсюм лежат на палубе без движения, Коста связывает руки вначале мужчине, потом женщине, суденышко уже бросило якорь, но не в Аспате, а в бухте Битез, конец не только пути.