Андрей Матвеев - Жизнь с призраками Страница 23

Наверное, он придумал это еще тогда, когда пассажиры только взошли на корабль, кто знает, но в каюте у Косты хранился яд для ловли рыбы, если налить его в воду, то рыба цепенеет и умирает, ее можно брать голыми руками, любую, даже самую большую. Для человека он безвреден, но погружает в сон, и тогда…

Мне кажется, что Дениз сейчас заплачет. Мамур, знающий эту историю, видимо, наизусть, опять курит и думает о чем-то своем. А мне остается лишь смотреть, как Халиль с Гюльсюм лежат на палубе без движения, Коста связывает руки вначале мужчине, потом женщине, суденышко уже бросило якорь, но не в Аспате, а в бухте Битез, конец не только пути.

Когда Дениз по моей просьбе перевела текст песни, оказалось, что в ней Халиль с Гюльсюм приняли бой, он был ранен пулей одного из стражников каймакама, а потом их увезли в Бодрум, который опять принес Халилю беду.

Шел я по палубе, да поскользнулся;Мой белый шелковый платок унесло ветром;Мою кареглазую Гюльсюм забрал черкес каймакам!

Только в жизни все не совсем так, как в песнях. Странный грек, опоивший героев ядом, отчего-то не сдал их каймакаму, видимо, у самого были с ним проблемы. Вообще роль Косты во всей этой истории кажется мне чрезвычайно невнятной, если и была правда, то она ускользнула, скажу лишь, что Халиля действительно захватили и увезли через гору, в столь нелюбимый им город, который так полюбил за эти дни я. Так что получил ли Коста свою награду за предательство, никому до сих пор не ведомо.

Целый день пролежал Халиль, крепко связанный, в саду каймакама, без глотка воды во рту. А ночью его задушили тайком, вывезли тело в горы и сбросили в пропасть, чтобы никто не нашел. А Гюльсюм…

Да кто знает, что стало с Гюльсюм!

— Мне пора, — сказала Дениз, — не забудь позвонить этому твоему соотечественнику, он и сегодня мне на мобильный звонил, ладно?

Музыканты играли очередную турецкую мелодию, музыка без слов, ночь без звезд, хотя это лишь так, уточнение фразы, звезды были, ярче всего, как и положено, сияла Полярная, по которой, наверное, ориентировался темными ночами Халиль, когда возил контрабанду на Кос и обратно.

— Проводить тебя до такси? — спросил я Дениз.

Она улыбнулась, Мамур помахал нам рукой и остался расплачиваться по счету.

Такси были там же, откуда ходили долмушики, мы шли по променаду, мне хотелось взять Дениз под руку, а лучше за руку, но я не рискнул.

Ведь я из другого для нее мира и своим никогда не стану, так что пора опять возвращаться к призракам и теням, хотя здесь уживаться с ними намного проще, полуостров блаженных, навевающий грезы, а вот лечат ли они душу — того пока не понять!

Дениз садится в такси, потом вдруг открывает дверь и говорит мне так тихо, что я с трудом разбираю английские слова:

— Если хочешь, как-нибудь съездим в Чёкертме, тебе будет интересно.

Захлопывает дверь, машина трогается.

Давай, Халиль, доберемся до Чёкертме!

Я иду обратно на променад, уже пора возвращаться в сторону пирса.

По дороге я вижу, как двое полицейских о чем-то разговаривают с Озтюрком, у одного на поясе хорошо различимы угрожающего вида наручники.

16. Арнольд

Если у Господа Бога, в том из подразделений администрации, что отвечает за всех живущих, существует особое хранилище с историями их судеб, то файл, посвященный Арнольду, явно хранится на запароленном диске Божественного компьютера. Вряд ли сам Господь перечитывает его, но что касается Петра Ключника, то Святой Апостол по долгу службы вынужден просматривать его время от времени, хотя бы с одной целью: отделить зерна от плевел да заранее сформулировать будущее решение, открыть ворота или так и оставить их на замке.

Почему на запароленном? Многое из того файла не предназначено для сторонних глаз, но ведь всякое может случиться, кто-нибудь из ангелов невзначай решит полюбопытствовать или, что совсем уж не годится, скопирует информацию и передаст конкурентам, а ведь борьба за души посильнее, чем за капиталы, только нам, земным, этого не понять.

И чем серьезнее клиент, чем больше у него возможностей отправиться прямиком в самое пекло земное, тем строже режим секретности, кто знает, вдруг да удастся еще спасти заблудшую душу, и тогда, в долгожданный час, ворота откроются, пусть и со скрипом.

Только сам Арнольд обо всем этом даже не подозревал. Не то чтобы он считал себя бессмертным, но вот думать о том, что придет некогда час, после которого уже ничего и никогда не будет, для него было настолько мучительно, что он раз и навсегда решил выбросить это из головы. Лучше, чтобы в ней жили цифры, такой специальный счетчик со многими делениями, который постоянно показывает, когда он в плюсе, а когда в минусе. Плюсики повышали эндорфины, минусы вызывали повышенную выработку эндозипинов, и тогда появлялось невольное чувство страха, которое можно было отогнать одним лишь способом. Подойти к бару, достать бутылку крепкого коллекционного пойла и начать мрачно надираться, пока в голове что-то не щелкало и мир снова не становился привычно уютным, полным того комфорта, к которому Арнольд привык за последний десяток лет, когда число плюсиков в его голове намного превысило количество минусов.

Можно было еще поехать в сауну, не одному, конечно, а с какой-нибудь из знакомых девиц, да и просто вызвать туда проститутку, хотя это самый простой способ лечения, намного круче была охота, и все равно на кого, на одуревшего от загонщиков лося или же на конкурента по одному из бизнесов, которых у Арнольда было множество. Потеряв один, он старался как можно быстрее отыскать другой, хотя слово «терять» практически отсутствовало в его лексиконе. Он был уверен, что слова программируют, поэтому все, что относилось к поражениям, потерям, рефлексиям, памяти, воспоминаниям, бедам, старению, болезням и тому подобным явлениям любой человеческой жизни, находилось под строжайшим запретом.

Отчего ночами его часто преследовали кошмары, ведь он виделся сам себе исключительно Арнольдом Победоносным, Арнольдом Неустрашимым, Арнольдом Победителем. А тут внезапно просыпаешься в холодном поту и пытаешься выскользнуть из той мрачной и черной щели, куда тебя загнало твое же подсознание, заставляя переживать те моменты, которые вроде бы навсегда исчезли в этом треклятом прошлом, в ином десятилетии другого, уже скончавшегося века, когда он был еще просто Арнольдом, без всяких эпитетов.

Чаще всего в этой щели возникал крутой, обрывистой берег, под которым плескалось море. Ветер дул ему в лицо, а в затылок смотрел ствол, тело было напряжено, язык ворочался с трудом, но ему приходилось говорить, говорить, говорить, только это могло спасти его от наступления того неизбежного, что просто не должно быть.

Каким-то образом ему удалось ускользнуть в тот раз от смерти, — слово, тоже подверженное запрету. Чем больше слов аннигилируешь, тем проще жить. Хотя порою они тебя не слушаются, возникают сами по себе из ниоткуда, и ты остаешься с ними один на один. Одиночество же Арнольд ненавидел, хотя в файле Божественного компьютера возле этого пункта характеристики его личности одним из Ангелов слежения было добавлено: «беспредельное».

Но быть и казаться, как известно, не одно и то же, беспредельное одиночество Арнольда, если бы кто-то о нем узнал, могло помешать ему в увлекательных играх со счетчиком. Количество эндозипинов стало бы постоянно превышать нужное для искусства выживания в непотребную эпоху число эндорфинов, а искусством этим Арнольд овладел в совершенстве.

И в Турцию этим летом он приехал за порцией эндорфинов. На самом деле он не очень любил ездить. Европа была чужой, как чужой была и Америка. Да и потом, ему всегда казалось, что над ним здесь подсмеиваются. Если бы еще знать язык, но с этим у него было просто никак, так что оставалось делать умную мину и кивать головой, ничего не понимая, хотя ведь собеседники примерно знали, сколько он стоит, так что вели себя корректно. А в Турции, в тех местах, где он бывал до этого года, язык ему просто не требовался никакой, кроме русского. Откуда было знать, что Бодрум — другая Турция и что тут он один из всех, если не хуже, потому как даже пары фраз на английском связать не может, а его деньги…

Тут и своих с деньгами хватает, да и прочих жителей мира, что облюбовали этот уголок Эгейского моря.

Море Арнольд не любил. Любое. Именно что не любил, тут не стоит употреблять иные глаголы, все эти «не понимал» и «побаивался».

Разве что если свести их в один. Тогда и получится искомое «не любил». Красиво, конечно, но плавать лучше в бассейне, кто знает, какая тварь может схватить тебя из-под воды. Вон, постоянно пишут о всяких ужасах по всему миру в связи с изменением экологии, то нашествие медуз возле побережья Китая, да таких, что, чем больше их уничтожаешь, тем больше их становится. Зесь не Китай, но ведь по морю они и сюда добраться могут, и ладно, если просто безобидные, хотя и противные, а есть ядовитые, начнешь плыть, только приноровишься к волне, как тебя незаметно ужалит такой вот маленький наперсточек, схватит сердце, помутится в голове, и пойдешь на дно, к Морскому Царю.