Улья Нова - Инка Страница 23

Пел дед, дымил кривой, скомканной папироской, попыхивал в лицо никотиновыми смолами и ни в какую не пропускал – Инка вправо, и он вправо, Инка влево, и дед бочком за ней и объятиями преграждает дорогу. Его ладони землисты, а пальцы невероятно толсты, словно дед всю жизнь гнул спину и ковырялся в земле. Глазки деда нахальные, весело рассматривают Инку с головы до ног. Можно выместить на нем всю несправедливость рабочего дня, всю усталость и горечь, шмякнуть его хорошенько сумкой по голове, но Инка не стала этого делать, ведь старик и так еле-еле держался на ногах и не благодаря силам истощенного тела, а так, из уважения к памяти всех прямоходящих стыдится перейти на четвереньки. Пришлось Инке поворачивать назад, бегом пересекать проспект без зебры, рискуя закончить жизнь под колесами самосвала. Бежала она изо всех сил, но когда наконец очутилась на месте, заветный переулок был уже пуст, как высокогорные скалы, а несколько соседних улочек с просыпающимися фонарями не содержали ничего примечательного: кошки, дворы, мамаша с коляской, несколько спешащих фигур. И она уже не могла точно сказать, был здесь Уаскаро или только показалось.

Ночью Инка спала и во сне блуждала по квартире. Она снова затерялась где-то на окраине города, в сумрачных, тенистых дворах, где развороченные скамейки и выкопанные траншеи вдоль тротуаров напоминают остатки доисторических алтарей. Одетая не по сезону, в желтом сарафанчике, она дрожала и обнимала плечи руками, но от леденящего ветра даже кости и те покрылись гусиной кожей. Устав бродить, она присела на бетонный низенький забор у какой-то школы и призналась себе, что ищет Уаскаро уже из упрямства, просто хочет найти его, все остальное не так важно – найти, вот главное, а что спросить, она сообразит на месте, нужно обязательно найти, не мог же он утонуть в Океане Людском. Кто-то подобрался к Инке сзади и проорал на ухо: «Сиреневый туман над нами проплывает».

Она обернулась и с удивлением узнала давешнего Огнеопасного деда, вот уж не ожидала повстречать его снова, да еще в таком неожиданном месте. Дед прилично заправился – он показывал ей полупустую бутылку и хвастал:

 – Это… гм… огонь… только он спит. Спииить, понимаяшь. Сейчас он потекет внутрь и тама проснется, и будет дед – снова Человек.

Ветер клонил его как былинку из стороны в сторону, да и не надо ветру особенно утруждаться – любой легенький пинок сможет довершить дело: уложит заряженного деда спать прямо на землю. Зато дед кутается в старый, но очень толстый и пушистый, завидный плед, и ему, в отличие от Инки, тепло и очень радостно. Дед крякнул и, прежде чем удалиться, хитренькими смытыми глазами указал вдаль. Инка повернула голову туда, где за небольшой аллейкой заслонял горизонт огромный дом, похожий на ржавый нож из раскопок доисторических поселений. Дед кивнул и буркнул:

 – А че ж, ты меня и давеча на улице не признала, и сейчас. Туда тебе, туда тридцать третья квартира, тама Аскар живет. А мы ведь с ним друзья-приятели, я и деда его знал, – тут он счел, что выболтал лишнего, оборвал хриплые речи как шерстяную нитку и побрел прочь, выписывая ногами зигзаги вдоль быстро забывающейся улочки, что пролегла меж гаражей и лип.

Инка соскользнула с забора, скорей, скорей к дому, бежала, задыхаясь, мимо черных колонн лип, торжественно и обреченно признавая на бегу: «Нет отдыха ни во сне, ни наяву. Еще пара таких деньков – сотрусь с лица земли, вымру, как редкая этническая разновидность».

От холода она дрожала, ее нижняя челюсть отбивала ритуальный костяной стук. Инка закинула на бегу голову, прищурившись, уперлась взглядом в завесу облаков, которые не пускали ее любопытство двигаться дальше, отбрасывая назад, как охранники ночного клуба, мол, катись-ка отсюда подобру-поздорову, пока цела. Но Инка вспомнила очевидное, облака лишь холодный пар, а за ним, как за старой занавеской, в нежно-голубом и безбрежном просторе, окутанное бело-розовой дымкой, плывет Солнце. Оно, наверное, сейчас вон там, а может быть, и правее, разлучено с Землей, поймано в западню облаков. То, что его не видно, ничего не значит, оно здесь, с Инкой, а тучи – это так, импровизация, не стоит принимать их всерьез. Уаскаро тоже где-то есть и надо его обязательно отыскать.

Женщина-голос у подъезда подтвердила слова Огнеопасного деда:

 – Живет здесь перуанец один, с копной кос на голове, я знаю, я мою у него полы, пойдем, провожу.

Провожатую не было видно, был только ее голос, с хрипловатыми, насмешливыми интонациями, остальное угадывалось, например, как обладательница голоса настойчиво звонит в дверь, а потом вынимает из кармана фартука связки ключей, и все не те. Инка понимает, что Уаскаро дома нет, от этого она сдувается, как рыбий пузырь, и начинает плавно опускаться в глубины самообнаружения. Ключ найден, царапнул, дверь поддалась толчку натруженного плеча, распахнулась, Инка, оставив женщину на пороге, шагнула во владения Уаскаро. Квартирка маленькая, небрежно украшенная голубыми обоями и скудной утварью небогатых москвичей, которые живут сдачей внаем квартир. Ничего лишнего: диванчик, два кресла, комод, коврик с орнаментами. Все старенькое, заношенное, чужое. Вещей Уаскаро что-то не видно, ни пепельницы, ни бумаг, ни одежды. Инка разочарованно падает на диванчик и от огорчения не может сдвинуться с места. Уронив голову, как тяжелый, бесполезный камень, она смотрела на свои сбитые ноги в сандалиях и заметила торчащий из-под дивана провод-змею. Схватившись за него как за последнюю надежду, Инка вытянула из-под низенького дивана небольшой пыльный ноутбук, а вместе с ним на середину комнаты выкатилась твердая, как камень, розовая фасолина осыпанная узором черных пятнышек. Провод ноутбука весь в узелках, может быть, это что-нибудь значит, но гадать некогда. Женщина-голос маячит у двери, от нее доносятся настойчивое покашливание и недовольные вздохи, остальное нетрудно домыслить: как она, прищурившись, с хитрецой посматривает на Инку, как вытирает красные, натруженные руки о фартук, выгребает из кармана вековую шелуху, дует в ладонь, отделяя от мусора семечки, отправляет их в большой безгубый рот, при этом исподлобья поглядывает, что это девчонка хозяйничает. Ноутбук может содержать внутри послание, но как его прочтешь, если женщина-голос стряхнула шелуху в карман и, вытирая руки о фартук, громко напомнила о своем присутствии:

 – А ты что ищешь-то в чужом доме?

Инка нагнулась, схватила фасолину и, сама не зная для чего, сжала в кулачке, потом она скромно пригладила челку, вздохнула, поправила съехавшее покрывало на диванчике и выбежала прочь. По двору ей навстречу плелся погрустневший Огнеопасный дед. Он истратил запас топлива, сделался вялым и сердитым, нехотя вскарабкался за руль автобуса, что стоял недалеко от подъезда. У этой колымаги о четырех колесах были всего две пары дверей и целая коллекция вмятин на боках, отчего автобус походил на старую клячу. Когда Инка проходила мимо, Огнеопасный дед только помахал в воздухе картонкой, на ней был номер тридцать четыре. Инка забралась в доисторический автобус, который, заполучив единственного пассажира, издал победоносное ржание и радостно сорвался с места. И еще долго, мягко покачиваясь и постукивая плечом в окно, она ехала, не догадываясь о конечном пункте своего маршрута. Но неожиданно Инка оказалась в ванной, сжавшись калачиком, лежала на полу, у холодной кафельной стены. Раздумывая о маршрутах своего передвижения во сне, Инка не знала, качать головой или смеяться. Посреди кухни валялась перевернутая табуретка, треугольник пиццы оказался размазан по полу, одеяло обнаружилось на балконе, а в прихожей рухнула вешалка, и все Инкины пальто, как пьяная компашка, разметались по коридору. Еще не расправившись от сна, Инка обнаружила, что рука зверски затекла, сжата в кулак и онемела. Она протерла глаза, разжала пальцы и нашла на ладони крупную розовую фасолину из тех, что одеты в толстую вощеную кожуру с узором черных точек. В следующие минуты произошло несколько важных событий: Инка, не раздумывая, рванулась к подоконнику, вечно нецветущая лилия, извлеченная из горшочка, в котором мило дремала много лет, отправилась в свой первый и последний полет через форточку в утреннюю прохладу. Большая розовая фасолина была ласково упрятана в землю небольшого керамического горшочка Инкиными трясущимися руками, они вскоре уже по локоть были разукрашены землей. Из лейки-куропатки место захоронения фасолины окроплено несколькими каплями влаги. Все это Инка проделала с непоколебимой серьезностью, сознанием важности мероприятия и таким рвением, как если бы от этого зависела вся ее дальнейшая жизнь.

В самый разгар дня, когда клиенты, как никогда, потекли рекой, служащие стали довольно потирать руки, не для того, чтобы таким образом согреться, а предвкушая неплохой процент с контрактов. И все бы хорошо, но ближе к обеду что-то грозно грохнуло и громко обвалилось, словно булыжник величиной с «мерседес» повлек за собой камнепад, и контора исчезла в клубах пыли. Служащие проявили большую сообразительность, выбираясь из обломков на спасительную улицу, воздух которой показался после всей этой давки не хуже горного. Однако и на улице дыма и пыли было достаточно, словно кто-то зарядил несколько пушек и с испугу одновременно пальнул из них. Писсаридзе еле-еле выбрался, был испуган, взбешен, но сумел обрести дар речи, метался по двору от одного согнутого сотрудника к другому, держащемуся за сердце, успокаивал, шутил, что вот и отдохнем несколько дней в счет предстоящих отпусков. Такая шутка никому не пришлась по душе, все молча старались отдышаться, оглядывали, какой ущерб нанесен одежде, с тревогой смотрели в сторону двери, за которой оказались погребены сумки и плащи. Все дружно застыли безмолвными истуканами среди снующих туда-сюда пожарных, воя сирен, кучи зевак и расспросов милиции. Инку чуть было не сочли пропавшей без вести, ведь она вырвалась на улицу последней, не найдя ни в ком из коллег ни участия, ни поддержки. Отползла в сторонку и обняла деревце, довольная тем, что жива-здорова, старалась не высказываться вслух и про себя, а только глотала кислород ободранными пылью легкими. Ей стало ясно как день – будь она Заклинателем Встреч, не всем и каждому из Океана Людского захотела бы она организовать удачу. Жители дома высыпали во двор, они качали головами, расспрашивали и суетились. Какая-то женщина выскочила в ночной рубашке, в обнимку с телевизором. Работники «Атлантиса», подавленные происходящим, быстро расползлись. Инка слабела, крепко вцепившись в шершавый спасительный ствол, который, не возражая против ее объятий, покачивался на ветру. А окружающие, как холодное течение Гумбольдта в Океане Людском, сновали мимо Инки, не замечая, словно она приросла к деревцу и была лишь выдолбленным на стволе ликом.