Улья Нова - Инка Страница 24

В самый разгар дня, когда клиенты, как никогда, потекли рекой, служащие стали довольно потирать руки, не для того, чтобы таким образом согреться, а предвкушая неплохой процент с контрактов. И все бы хорошо, но ближе к обеду что-то грозно грохнуло и громко обвалилось, словно булыжник величиной с «мерседес» повлек за собой камнепад, и контора исчезла в клубах пыли. Служащие проявили большую сообразительность, выбираясь из обломков на спасительную улицу, воздух которой показался после всей этой давки не хуже горного. Однако и на улице дыма и пыли было достаточно, словно кто-то зарядил несколько пушек и с испугу одновременно пальнул из них. Писсаридзе еле-еле выбрался, был испуган, взбешен, но сумел обрести дар речи, метался по двору от одного согнутого сотрудника к другому, держащемуся за сердце, успокаивал, шутил, что вот и отдохнем несколько дней в счет предстоящих отпусков. Такая шутка никому не пришлась по душе, все молча старались отдышаться, оглядывали, какой ущерб нанесен одежде, с тревогой смотрели в сторону двери, за которой оказались погребены сумки и плащи. Все дружно застыли безмолвными истуканами среди снующих туда-сюда пожарных, воя сирен, кучи зевак и расспросов милиции. Инку чуть было не сочли пропавшей без вести, ведь она вырвалась на улицу последней, не найдя ни в ком из коллег ни участия, ни поддержки. Отползла в сторонку и обняла деревце, довольная тем, что жива-здорова, старалась не высказываться вслух и про себя, а только глотала кислород ободранными пылью легкими. Ей стало ясно как день – будь она Заклинателем Встреч, не всем и каждому из Океана Людского захотела бы она организовать удачу. Жители дома высыпали во двор, они качали головами, расспрашивали и суетились. Какая-то женщина выскочила в ночной рубашке, в обнимку с телевизором. Работники «Атлантиса», подавленные происходящим, быстро расползлись. Инка слабела, крепко вцепившись в шершавый спасительный ствол, который, не возражая против ее объятий, покачивался на ветру. А окружающие, как холодное течение Гумбольдта в Океане Людском, сновали мимо Инки, не замечая, словно она приросла к деревцу и была лишь выдолбленным на стволе ликом.

За две недели нежданного отпуска, что свалился на голову не как снег, а как небрежно залатанный потолок бывшей прачечной, Инка увлеклась поисками. К тому времени, когда землю керамического горшка пробил расточек фасоли Инка успела подробно исследовать маршрут автобуса номер тридцать четыре. Особенно ее интересовали окрестности ближе к конечной остановке. Там суеверная и упрямая Инка надеялась отыскать дом из сна, похожий на ржавое орудие труда со стоянок доисторического человека, а в доме том надеялась она узнать что-нибудь про Заклинателя и напасть на его след. Почти месяц прошел со времени исчезновения Уаскаро. Инка решила отыскать его в городе, не важно как, лишь бы удостовериться, что с Заклинателем все в порядке, что он жив, весел и здоров. Чтобы знать, что всему человечеству и каждому – в отдельности, а Инке – в частности, не угрожает опасность остаться в Океане Людском без указателей и ориентиров, без всякой волшебной, созидательной силы, которая радеет о встрече и направляет по тропе.

Инка приступила к поискам с невероятным рвением. Чтобы изучить окрестности маршрута автобуса номер тридцать четыре, пришлось выехать на унылую местность городских окраин. Продвигаясь по тропинке между незамысловатыми многоэтажными жилищами, слепленными тяп-ляп из цементных глыб, она вступала в контакт с местными жителями, среди которых все больше попадались настороженные, хмурые люди, стремящиеся поскорей сорваться с места и унестись прочь. Ей и самой не раз хотелось закутать лицо в шарф, чтобы не видеть сумерек во дворах и переулках окраин, хотелось бежать без оглядки, лишь бы поскорей отыскать тот ржавый дом из кирпича. Возобновляя поиски снова и снова, Инка нюхала день и всегда заранее знала, чем закончится очередная попытка. Однажды она почуяла, как тревожно на окраине, как много здесь угрожающих и непостижимых людей, чьи лица заношены, глаза – тусклы, а темные одежды – ветхи. И не разобрать: кто – чужеземец, а кто – свой. Напуганные чем-то люди пробегали мимо, не останавливаясь. Лишь взглядом, рывком, жестом намекали: «Отстань, девчонка, с расспросами, без тебя тошно». Это было оно же, холодное течение Гумбольдта в Океане Людском, воды которого так ледовиты, что сердце непроизвольно дрожит и трепещет от вечной мерзлоты. И разберись – стоящие это люди или так, дешевки, есть ли в них тайник волшебства или одна пакость и злость.

На окраине и улицы вели себя странно: кустились, разбегаясь веером от перекрестка, вились и беспорядочно ветвились, на манер лишайников и ломких сонных мхов, что норовят запутать и затянуть путника в свои скользкие холодные дебри. Идеальные улицы для того, кто хочет потеряться в городе, однако унылый и однообразный ландшафт окраин совсем не разжигал желания блуждать тут целый день. Короче говоря, ничто не облегчало ей поиски. Но когда тучи, как ветошь, становились все мягче, все тоньше, рвались и рассыпались на куски, Солнце, кивнув, выплывало, осыпало земли окраин, как щедрый меценат, золотом украшало скромные парки, газоны, оконные стекла и шерсть многочисленных дворовых псов, и все вокруг преображалось, веселело и сияло.

Когда силы покидали, а сонные, пустынные проулки нагоняли дрему, Инка судорожно начинала искать хоть что-то земное, но привлекательное, живое и вечное здесь, на планете, в городе, чтобы немного ободрить себя, чтобы вновь захотелось жить и дышать, несмотря на хмурые, тленные дома из цемента и песка. Она вглядывалась в глубь паршивеньких сквериков, всматривалась в молчаливые, равнодушно пустые дворы, окидывала взором обманчиво спокойные подъезды и с жалостью находила лишь сорванные качели и хромые скамейки. Потом, отчаявшись, взгляд ее становился рассеянным, уплывал в никуда и вдруг неожиданно находил прекрасное и вечное здесь, на планете, в городе – то недостижимое место вдалеке, где небо, дрожа, дотрагивается до Земли и укрывает ее своим легким, туманным телом.

Однажды, устав от поисков, она забрела в булочную и, притаившись в очереди за пригодной для еды лепешкой, подслушала разговор двух женщин. Были это две мрачные женщины, похожие на битых жизнью индюшек. Видно было, что они, как кувшины, питают родных и близких, а грядки морщин на лбах гласили, что мужья через соломинку вытягивают все их силы и средства. Шептались они о чем-то, что, видимо, их очень волновало. Уже подустав напрягать слух и начиная терять интерес, Инка уловила, распутала из шепота, что соседом той, что жирнее и румяней, три года назад был иностранец и вроде бы чем-то помог ее сыну. Почему-то обе они как-то странно вздохнули, покачали головами и стали причитать, что жалко этого иностранца, к хорошим людям судьба шакал. Но тут подошла очередь, разговор оборвался. Ничего так и не поняв, но получив две лепешки, Инка отправилась дальше на поиски с тяжелым сердцем.

Сведения приходилось вычерпывать из прохожих, как ряску, по крупицам, пока наконец из разрозненных оговорок не начало складываться отдаленное правдоподобие: возле конечной остановки тридцать четвертого автобуса когда-то маячил дом из ржавого кирпича, строение – ничего себе: щит от снегопадов и дождей, надежное укрытие для множества голубей, воробьев, перелетных птиц. Не дом – убежище, распахнувшее двери чердаков и подвалов для бомжей и кочевников, скопление глины, песка, бетона, яичного желтка и клея «момент», гостеприимно укрывшее толпу постоянных жителей от зимних стуж и летних гроз. Словоохотливый и довольно приветливый дворник, худой человек в шапке-петушке и старом лыжном комбинезоне, сказал, что этого дома теперь нет, дом умер и на его могиле развернулось большое строительство, говорят, будет концертный зал или спорткомплекс.

 – Иностранец, смуглый, с косичками? Не знаю, тот ли, но жил в этом кирпичном доме один чудак с ястребом. Я сам не видел, но говорят, с ним несчастье приключилось, а я точно не знаю. Давно это было, года три как. Да ты не беспокойся, может, это кто другой.

Сердце Инкино провалилось в холодные воды пещер, скованное темнотой и тревогой, превратилось в птицу сасиу, чья песня услаждает усопших. Словно ужаленная, стараясь кое-как передвигать онемевшие ноги, Инка пошла туда, куда ей указал дворник. Она чувствовала: весть не принесет ей радости, от этого тело сопротивлялось, силилось замереть деревянным идолом посреди асфальтированной тропинки, но, преодолевая капризы собственных рук и ног, она наконец набрела на белую бетонную ограду стройки.

Карабкаясь взглядом на пик подъемного крана под серые залежи туч, она увидела скользящую по воздуху не ворону, не голубя, а неизвестную птицу, которая широко раскинула крылья, словно старалась обнять город.

 – Это наша достопримечательность, – пояснил женский голос за Инкиной спиной, – говорят, ястреб. Здесь, на месте стройки был когда-то кирпичный дом, в нем жил иностранец, очень странный. Часто ходил вон туда, в сквер, с этим своим ястребом на плече. Потом, говорят, иностранца этого, бразилец он, что ли, сбила машина. А его птица никому не далась, так и сидела возле аварии и с тех пор живет здесь, у какого-то пьяницы.