Ларс Кристенсен - Посредник Страница 23

Я подождал, пока мама не умолкнет.

И тогда спустился вниз.

– Посмотри на меня, – сказал я.

Мама посмотрела:

– Что стряслось?

– А ты не видишь? Что со мной?

– Подойди поближе.

Я шагнул к ней. Солнце над Колсосом стояло спокойное, синее. Желтый блокнотик на столе как последний горячий луч, точка среди вечера, куда может кануть все.

– Я не могу выйти из дому. Не могу появиться на людях. Конец.

– Не шути.

– Это корь?

– Корью ты уже болел.

– Может, рецидив? Может, меня искусали земляные осы, а я и не заметил?

– Тетушка Масса поила тебя зверобоем?

– Поила.

– Когда загораешь после зверобоя, то именно так и выглядишь.

– Это пройдет?

– Все проходит.

Я вернулся в свою комнату и сидел там, пока все не прошло. Но оно не проходит. Проходит только в порядке исключения.

15

Ивер Малт стоял на крыльце с большим ведерком краски и кистью.

– Ты болел?

– С чего ты взял?

– Вид у тебя такой.

Я мгновенно насторожился:

– Это какой же?

– Ты бледный.

Вот это слышать приятно: бледный, нейтральный, а значит, не выделяюсь. И я подобрел:

– Что ты задумал?

– Флагшток.

– Флагшток?

– Покрасим его.

– Кто сказал?

Я огляделся, но мамы не увидел. В целом было тихо. Шмели и те спали. Солнце стояло на четверть первого. Ивер зашагал к флагштоку.

– Шевелись! – крикнул он. – Тогда успеем закончить до того, как мамаша твоя вернется.

– Ты знаешь, куда она ушла?

– Я видел, как она шла к Стрелке. Там, кажись, живет старая балаболка? У которой есть телефон? Наверняка хочет позвонить твоему отцу.

Пожалуй, именно тогда Ивер Малт надоел мне по-настоящему. Он взял меня в кольцо. Знал больше, чем я. Дружелюбие улетучилось. Надо от него отделаться.

– Я закончил «Моби Дика», – соврал я.

Ивер продолжал идти и не говорил ни слова.

– Не хочешь узнать, кто победил?

– После. Будет чему порадоваться.

Я шагал следом за Ивером. Даже здесь, у себя дома, я шел за ним следом. Солнце выглядывало между двух туч. Тяжелый свет. Он снял кепку, протянул мне. Я разозлился:

– На черта она мне?

– Чтоб ты сызнова не обгорел.

Я рассвирепел еще больше:

– Ты вправду воображаешь, что я напялю эту кепку? «Эссо»!

– Не знаю. Не хочешь?

– Лучше поджарюсь, чем надену.

– Ладно. Никто тебя не заставляет.

– У нее совершенно дурацкий вид.

На миг Ивер вроде как удивился:

– Злиться-то зачем?

– Во-первых, я не злюсь…

– Не злишься? Ну и хорошо.

– Во-вторых, ты еще не видал меня злым.

Едва сказав это, я сразу сообразил, что слова-то не мои. А Ивера Малта. Слова тем летом тоже меняли хозяев. Я хотел иметь свои слова, а не перенимать чужие. Ивер опять натянул кепку на голову:

– Ты меня тоже.

И мы взялись за флагшток. Сперва надо было его опустить, но не получилось. Опорное гнездо проржавело. И очень даже хорошо. Можно бросить это дело, заняться каждому своим. Однако Ивер предложил влезть наверх и съехать вниз со скребком. Он ведь принес не только краску и кисть, но и скребок, наждачную бумагу и серебрянку тоже. Ивер не сдавался. Так что не отвертишься. Я притащил лестницу, и Ивер чуть ли не взбежал по ступенькам наверх, меж тем как я стоял на дне мира, держал лестницу. В голове мелькнуло: может, бросить и уйти – к купальне, к скалистым склонам, ко всему, что далеко отсюда, далеко от Ивера Малта. Но мысль так и осталась мыслью. Правда, можно ее записать. Мысль, что можно записать мысль, мелькнувшую в голове и кончившуюся ничем, наполнила меня радостью и счастьем. Я еще крепче вцепился в лестницу, чтобы Ивер без риска влез на последнюю ступеньку. Скоро на меня посыпались сухие ошметки краски. Словно мертвые, оборванные мотыльки. Словно страницы «Моби Дика». Затем настал черед краски. Ивер заверил, что цвет точно такой же, как был. Последний раз он вроде бы прихватил с собой клочок, чтобы не ошибиться? Ивер все предусмотрел. Ивер планировал. Он снова влез наверх и приступил к покраске – сверху вниз. Наконец осталось только навести красоту на шар, или купол, как говорили Тетушки. Ивер захватил наждак и серебрянку и в третий раз залез на верхотуру. Пока он орудовал там под туго натянутым синим небом, к калитке подошли вдова Сплетница Гулликсен и мама. Обе остолбенели, увидав Ивера Малта, изображавшего флаг. Мама кинулась к нам с криком:

– Слезай сейчас же! Сию же минуту!

Но Ивер Малт слез не сейчас и не сию же минуту. Не знаю, перепугался он или просто плевать хотел. Мама, продолжая кричать, тоже схватилась за лестницу. Никогда я не видел ее такой рассерженной, потому что злость смешивалась со страхом, а никто не сердится сильнее, чем перепуганные люди. Лицо исказилось. Порыв ветра сорвал с Ивера кепку. Мама закричала еще громче, одновременно яростно и тихо выговаривая мне, так оно казалось, и я ожидал большущего нагоняя, когда, надо надеяться, все кончится и обойдется без серьезного урона.

– Вы что же это надумали? Господи, он ведь может погибнуть!

– Просто хотели сделать сюрприз…

– Сюрприз! Да уж, сюрприз удался!

Тут нас перебила мадам Громкоговоритель, вдова Гулликсен, которая по-прежнему стояла у калитки и, конечно же, не могла упустить такой случай, оставить без внимания. Теперь настал ее черед голосить, но у нее на уме было другое.

– По-вашему, правильно, чтобы этакий барачный мальчишка красил флагшток?

С мамой что-то произошло. Лицо разгладилось. Но глаза смотрели жестко. Она отпустила лестницу, юбка пестрела пятнами краски, но ее это явно не волновало, она долго смотрела на Гулликсен, которая торчала возле нашей калитки.

– Что вы имеете в виду?

– Вы прекрасно знаете.

– Увы, нет. Не пойму я, о чем вы.

Надоеда Гулликсен показала на Ивера Малта, который как ни в чем не бывало стоял босой и без кепки на верхней ступеньке лестницы и серебрил шар.

– Что этакий… этакий… сын немецкой девки красит наш флагшток!

Мама подбоченилась, плечи у нее тотчас стали шире, и я понял: вот теперь дело серьезное. Черт, я уже очень ею гордился.

– Вас чем-то не устраивает работа?

– Что?

– Будьте добры, подойдите сюда, взгляните поближе. По-моему, флагшток у нас красивый как никогда.

Вдова Обиженная Гулликсен, конечно, подходить не пожелала, только запыхтела. Я успел подумать, что теперь она исчезнет навсегда. Гулликсе. Гулликс. Гуллик. Гулли. Гулль. Гуль. Гу. Г. Под конец я прошептал «Г» и сдул пыль в жаркие солнечные лучи. Как я раньше-то недодумался. Это ведь так легко. Ивер наконец слез. Мама, по-прежнему руки в боки, пристально смотрела на нас.

– Только не воображайте, будто я на вас не сержусь, – сказала она.

Мы сочли за благо придержать язык.

– По крайней мере, теперь извольте все прибрать.

Я глядел вниз, на муравьев среди гравия.

– Я уберу, – сказал я.

Мама заставила меня поднять глаза.

– Вы оба займетесь уборкой! А после мы заслужили хороший обед. Пообедаешь с нами, Ивер?

Я до последнего надеялся, что он откажется. Не лучше ли поискать кепку?

– Да, – сказал Ивер. – С большим удовольствием.

Мы вместе подмели ошметки краски, отнесли лестницу к сараю, и я проклинал весь мир с его закавыками. Мне не нравилось не только есть у других, ничуть не меньше я не любил и чужих у нас за столом. Мои вмятины становились глубокими и грязными, как окопы. Когда мы покончили с уборкой, обед тоже был готов. Мы помыли руки и уселись на балконе. Мама подала котлеты с печеными ломтиками ананаса. Иверу Малту это было в новинку. Я бы не удивился, если бы и нож с вилкой оказались ему в новинку. Может, он не знал и зачем нужна салфетка. Я стыдился так думать и все равно думал. Хуже, что при маме я не мог с ним разговаривать. Не то что сам Ивер, в смысле, он разговаривал при мне с мамой. А мама умеет вести разговор с кем угодно.

– Вы молодчина, – сказал Ивер.

– Спасибо, Ивер. Очень мило с твоей стороны.

Почему я никогда не говорил именно этого: что мама молодчина, что она молодчина и я ею горжусь? Почему эти слова так смутили меня, что я их сохранил, сохранил для себя, в душе, где от них не было проку? Не знаю. Знаю только одно: все, что, казалось бы, так просто сказать, очень трудно произнести вслух. Когда уже поздно, в голову одна за другой приходят фразы, которые ты мог сказать, но не сказал. Ты молодчина, мама. Нужен Ивер Малт, чтобы это сказать.

– Каково здесь зимой? – спросила мама.

– Очень тихо. – И он добавил, почти грустно, почти смущенно: – То есть когда нет скандалов.

Мне хотелось, чтобы мама расспросила еще, например, какие скандалы Ивер Малт имел в виду, но мама расспросы прекратила. И взгляд, который она, продолжая есть, быстро метнула на меня, однозначно сказал, что и я расспрашивать не должен, хоть я и не собирался.