Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник] Страница 23

— Не во вред, — сказал я. — А может, и во вред.

Стол Ивану Эдуардовичу поставили в противоположном от меня конце комнаты, рядом с Катей Болотовой. Теперь все наши сотрудники оказались в прямом смысле под перекрестным надзором. Неловко, нетактично, а что поделаешь! Я представил Ивана Эдуардовича, и произнес некое подобие речи.

— Я работал во многих местах, — сказал он, потирая руками виски, — И сейчас об этом вряд ли уместно рассказывать. Надеюсь познакомиться с каждым в рабочем порядке. Тогда и обо мне составится мнение. Одно соображение выскажу сразу. Считаю, что специфика нашей работы требует в первую очередь спокойствия и душевного равновесия. Чем меньше эмоций, тем меньше ошибок и тем, как говорится, выше показатели. Я знал коллективы, где внутренние колебания и личностные отношения сильно вредили делу. Постараюсь, чтобы у нас было иначе.

Он говорил, как большой руководитель.

— Рады стараться! — крикнул в ответ неугомонный Владик.

На этом обряд официального представления окончился. Оставшееся время я знакомил Самсонова с текущими планами, вводил в курс дел. Он задавал вопросы, некоторые из них казались мне лишними. Мы сидели и ворковали, как два голубка, под пристальными, изучающими взглядами остальных товарищей. Я вполне представлял, сколько шуток и предположений высказано в наш адрес. Иногда я не выдерживал и посматривал на Катю Болотову — и почти каждый раз встречал ответный напряженный и мимолетный взгляд. На душе было неспокойно, и в боку слегка покалывало. Но доставать и сосать валидол при новом человеке казалось мне неудобным.

Играли с Захаром в шахматы. Он проигрывал и нервничал. Придумал вдруг, что я сделал два хода подряд.

— Ладно, — сказал ему. — Предлагаю ничью.

— Игрочишка, — ответил Захар. — Смухлевал — и в кусты. А у самого пиковое положение. Сдавайся! Через пять ходов тебе мат.

— Какой мат? Ты же проигрываешь!

— Проигрываю? Свихнулся ты, Степан. Сколько я тебе советовал: запишись в кружок Дома пионеров. Тебя примут как холостяка… Да у тебя центр разваливается и король голый.

— Ну, ходи!

— С шулерами не играю. Верни ход конем.

В ярости я смешал фигуры.

— Восстановим, — злорадствовал Захар. — У меня все записано.

— Где?

— Здесь! — Захар постучал со страшным звуком по своей круглой башке, потом долго хохотал и предлагал показать мне два гибельных приема каратэ, оба со смертельным исходом. Наконец успокоился и спросил — А Катя не приходила?

Ох, как от этих слов тяжело перекрутилось мое сердце! Как жестоки бывают случайные слова!

— Она не придет, — сказал я.

Самый лучший роман, который я прочитал в жизни, это «Анна Каренина» Льва Николаевича Толстого. В нем не только вся жизнь, в нем высшее оправдание и объяснение жизни. Иногда приходится слышать, как кто-нибудь нет-нет да и ляпнет: мол, граф, гений, а сам-то в личной жизни позволял себе, не брезговал… Мне неприятны и такие разговоры, и люди, которые их ведут. Вот и сегодня Владик, продолжая какой-то спор, заявил:

— Знал, знал женщин старик. Описывал их не умозрительно, а с натуры, потому и достоверно.

Я сначала не понял, о ком речь, только видел, что опять Антонов отвлекает всех своей болтовней. Что-то ему Катя ответила, и Владик ей, горячась, возразил:

— Ну и подумаешь — Толстой! А я — Антонов. Но мораль для нас одинаковая, и судят нас, всех людей, по одному уголовному праву. Будь ты хоть граф, хоть министр просвещения…

Вмешалась и Дарья Тимофеевна:

— Никому не позволено людей обижать.

Катя сказала, покраснев:

— Вы меня не так поняли.

Владик Антонов:

— Женщинам свойственно преклонение перед славой. А слава слепа и часто выбирает себе жертву наугад.

«Почему жертву? — думаю. — А в общем-то именно жертву, конечно. Почему бы и нет?»

Я был благодарен Самсонову, когда он резко пресек стихийную дискуссию па литературную тему.

— Вы умно говорите, Владислав Леонидович. Это приятно всем послушать. Но за вами график на июль месяц висит. Хорошо бы нм заняться.

Владик бросил на моего зама укоризненный взгляд и промолчал.

Прошла неделя, и за это время Иван Эдуардович показал себя аккуратным, внимательным работником. Ровно в девять он приходит на работу, деловито уточняет у меня задание и до обеда сидит за своим столом, не отрываясь. То же самое и после обеда. Иногда ему звонит женщина, — видимо, жена. С ней он говорит предельно тихим голосом, загораживая трубку ладонью.

— Да, — проносится по комнате глухой, суровый полушепот. — Нет… Ни в коем случае… Да… Только с моего разрешения… Ты не права… — и т. п.

К Самсонову все приглядываются, изучают его, и ему трудно. Но держит он себя с достоинством.

Первый раз видел его взволнованным, когда он обнаружил ошибку в расчете Дарьи Тимофеевны. Но то была ложная тревога. Дарья Тимофеевна не ошибается, только он этого не знал. Я сделал бестактность, отослав его с расчетом обратно к ней. Он с победным видом сел за свой стол и оттуда поманил Дарью Тимофеевну пальцем:

— Будьте добры, на секундочку.

Она, удивленная, подошла.

— Поправьте вот тут и тут! — приказал, именно приказал Иван Эдуардович и протянул ей бумаги.

Дарья Тимофеевна глядела на него с изумлением, как на черта. А Владик от радости и предвкушения даже достал сигареты и хотел закурить. Я погрозил ему кулаком. В комнате, по уговору, не курили.

Дарья Тимофеевна мельком просмотрела лист, пошевелила губами и изрекла:

— Да что это вы, милый человек, не разобравшись, пальцем грозите! Там, двумя строчками дальше, сносочка есть. В ней уточнение.

Самсонов побагровел, а уши его, кажется, мгновенно распухли.

— Спасибо, — сказал он. — Как же так!

— Некоторые большие руководители, — громко заметил Владик, — дадут фору любому арифмометру, даже японскому.

— Владик, — крикнул я. — А ну-ка разомни косточки, подойди сюда.

И сказал ему:

— Если будешь хамить, убирайся к чертовой матери.

— Куда?

— В отпуск. Тебе положен отпуск?

— Положен.

— Вот и иди в отпуск. Подлечи нервишки. А то кидаешься на людей, как собака на кость.

— Вас понял. Разрешите продолжать напряженный поиск новых решений!

— Продолжай!

Он вернулся продолжать поиск и зашептался с Катей, размахивая руками и дерзко смеясь. Катя не улыбалась ему в ответ, а только холодно покосилась в мою сторону.

В эти дни мы опаздывали с обзорной сводкой по Нечерноземью, и я тоже нервничал. В такое время из-за пустяка мог вспыхнуть скандал.

А почему сам в отпуск не еду? В чем дело? Есть заместитель, есть слаженный коллектив. Почему я третий год не беру отпуск? Да потому, что боюсь покинуть свою берлогу в кирпичном доме, боюсь перемен — верный признак старости. И я написал заявление на отпуск. Павел Исаевич подписал с необыкновенной легкостью. Это было даже обидно.

— На юг не езди, — напутствовал он. — Там светопреставление. Поезжай, Степан Аристархович, на Байкал. Вот мое слово. Ах, рыбку половишь, зверя достанешь… Ружье есть?

— Нет.

— Тогда в Карелию. Озера, благодать… А? Ха-ха-ха? С путевкой помочь?

— Не надо.

Я не знал, куда поеду. Более того, пока Заборышев давал свои советы, я уже пожалел, что затеял эту суету. Но не вырывать же бумажку обратно!

Расстроился очень с этим отпуском. И сгоряча пригласил на прощальный вроде бы ужин коллег — не всех, разумеется, а двух человек, с которыми работал долгие годы: Дарью Тимофеевну и Мишеля Демидова. С женами и мужьями-это четыре человека, Захар с женой — шесть. Потом взял и пригласил Катю. С ума сошел.

— Катя, — сказал я ей, — вы не удостоите меня чести?

— Удостою, — ответила она.

— Дело в том, что у меня собираются гости. И вот, если, конечно, вы не заняты…

— А когда?

— В субботу, если вас устроит.

— Меня устроит.

— Спасибо!

«Надо подлечиться у невропатолога, — размышлял я. — А то недолго стать всеобщим посмешищем».

Но радость пела во мне. В четверг и пятницу по вечерам закупал провиант — консервы, сладости, фрукты, вино. Три бутылки шампанского. Тонкую высокую бутылку коньяка — «Сюрприз», за двадцать рублей. Купил много соков. Холодильник не вмещал колбасы, сыры и паштеты. Одна индейка заняла полхолодильника. В ней было десять кило весу. Захар сам пообещал приготовить ее с черносливом, но я надеялся на Валентину, его жену.

В пятницу составил для Самсонова меморандум на десяти страницах, расписал все дни на месяц вперед. Откуда-то он узнал, что я собираю гостей в субботу, а его не зову, и косвенно высказал свое мнение.

— Конечно, я еще человек новый, — пробасил он. — Но все-таки можно сказать, что мы сработались, Степан Аристархович. Поэтому разрешите заверить вас, что не подведу. А также разрешите пожелать вам приятных развлечений в процессе отдыха. Извините, что несколько преждевременно, — тут он сделал многозначительную паузу и слегка пошевелил ушами, — оказывается, в минуты волнения он ими шевелит, а может, делает это из озорства: мало ли какой бесенок живет во взрослом человеке! — Но у меня, в отличие от некоторых, не будет другой возможности.