Курт Воннегут - Рецидивист (Тюремная пташка) Страница 23

Спрашивает: вы в лимузине раньше ездили хоть раз? Зачем, думаю, человеку голову всякой ерундой забивать, и говорю: нет, не приходилось. Хотя, конечно, много раз рядом с отцом ездил на переднем сиденье разных лимузинов Александра Гамильтона Маккоуна, это еще когда мальчишкой был. А когда подрос и в Гарвард поступать готовился, на заднем сиденье разъезжал рядом с мистером Маккоуном, а от отца стеклянная перегородка нас отделяла. Мне тогда вовсе и не казалось странным, что от шофера отгораживаемся, даже никакой я тут символики не чувствовал.

Потом в Нюрнберге катался я на могучем мерседесе «дракон» так эта марка называется. Только мерседес был с откидным верхом, дурацкая такая махина, даже если бы корпус у нее пулями не был пробит и сзади было бы нормальное стекло, а не ветровое. Баварцы, как меня в этом мерседесе увидят, сразу думают — пират какой-то, зацапал краденое, ну ничего, ненадолго, у него машину эту скоро уведут, уж будьте уверены. А сейчас вот, на скамеечке сидя, я вдруг подумал: в настоящем-то лимузине мне уж лет сорок пять проехаться не выпадало! Я, хоть и высоко взобрался по служебной лестнице, таких чинов не достиг, чтобы мне предоставили лимузин, еще ступеньки три надо было одолеть, вот тогда и свой лимузин был бы или хоть присылали бы за мной по заявке. И ни разу не удавалось мне свое начальство так к себе расположить, чтобы мне было сказано: «Послушайте, молодой человек, надо бы это обсудить без спешки. Садитесь в мою машину, по дороге и побеседуем».

А Леланд Клюз, хоть до собственной шикарной машины и не дотянул, вечно раскатывал со всякими важными стариками в их лимузинах, и они от него прямо-таки глаз не могли оторвать.

Подумаешь!

Спокойно.

Кливленд Лоуз говорит: а вы, видно, образованный.

Я признался: да, Гарвард кончил.

Тогда он мне рассказал, что коммунисты-китайцы взяли его в плен в Северной Корее, а тот китайский майор, который командовал лагерем, оказывается, тоже учился в Гарварде. Похоже, этот майор примерно моих лет, может, мы с ним даже были на одном курсе, хотя в Гарварде я с китайцами не водился. Лоуз говорит: тот китаец физику изучал и математику, а раз так, мы с ним и не могли познакомиться.

— Папаша у него был богатый, земли имел много, — рассказывает Лоуз. — А когда пришли коммунисты, они его поставили на колени, собрав всех, кто жил в той деревне, и у всех на глазах отрубили ему голову шашкой.

— И после такого сын все равно стал коммунистом?

— А он говорил, папаша у него земельный собственник, а значит, очень плохой человек.

— Да, — отвечаю, — хорошо его, видать, в Гарварде научили.

Этот гарвардский китаец близко сошелся с Кливлендом Лоузом и уговорил его, когда война кончилась, поехать в Китай, а не домой, в Джорджию. Когда Лоуз еще мальчишкой был, его двоюродного брата заживо сожгла толпа, а отца ночью вытащили из дома и отхлестали бичами эти, из Ку-Клукс-Клана, да и его самого перед армией два раза избивали за то, что он хотел на избирательном участке зарегистрироваться. Понятно, коммунисту этому сладкоголосому не стоило больших трудов его убедить. Ну вот, он, как сказано, два года плавал на судне вдоль побережья Желтого моря, разнорабочим был. Говорит: несколько раз он влюблялся, только никто не ответил взаимностью.

— Так вы поэтому и вернулись назад?

Нет, говорит, прежде всего по другой причине — там церковной музыки негде было послушать.

— И гимн ни с кем не споешь, — продолжает он. — Да и еда у них, знаете…

— Плохая? — спрашиваю.

— Ну что вы, очень даже хорошая, — говорит. — Только такая, про которую как-то и вспоминать неохота.

— Угу, — кивнул я.

— Нельзя же просто жевать да жевать. Хочется словечком перекинуться: славно, мол, приготовлено или не очень. А много ли таких, кто в этой их еде толк знает?

Я сказал: здорово, что вы по-китайски выучились, а он в ответ — теперь бы уж ни за что не выучился.

— Голова слишком забита, — жалуется. — Тогда-то я молодой был, наивный, откуда мне было знать, что китайский язык такой трудный? Думал, ничего особенного, вроде как птицы друг с другом разговаривают, подражай им, и все дела. Ну, в общем, слышишь, как птичка поет, и сам пробуешь изобразить такую же песенку, а птичка-то тебе не верит, не дура какая-нибудь.

Китайцы, когда он сказал, что хочет вернуться домой, с пониманием отнеслись. Он им нравился, вот они и стали за него хлопотать, пытались по замысловатым дипломатическим каналам выяснить, что его ждет на родине, если он вернется. Тогда в Китае американских представителей не было, и дипломатов из стран, с которыми Америка в союзе, тоже не было. Запрос пришлось через Москву направлять, потому что в то время Москва еще дружила с Китаем.

И вот из-за этого негра, бывшего рядового пехоты, который в армии корпус тяжелого миномета таскал, пришлось вести очень сложные переговоры на высшем дипломатическом уровне. Американцы требовали его выдачи, чтобы подвергнуть Лоуза наказанию. А китайцы утверждали, что наказание должно быть краткосрочным и почти символическим, а потом пусть он вернется к нормальной гражданской жизни, в общем-то и не отсидев, — если же нет, они отказываются его выдать. Американцы возражают: Лоуз должен каким-то образом объяснить общественности, почему он сразу после войны не отправился домой. А затем его дело рассмотрит трибунал, даст ему срок до трех лет и распорядится уволить из армии без отличия, то есть без всяких льгот и выплат. Но китайцы свое гнут: Лоуз ведь дал обещание не предпринимать шагов, компрометирующих Китайскую Народную Республику, где к нему так хорошо относились. Если же Лоуза заставляют это обещание нарушить, они его не выпустят в Америку. Кроме того, китайцы настаивали на том, чтобы Лоуза вообще не сажать в тюрьму и выплатить все, что ему положено как военнопленному. Американцы не соглашались: обязательно надо его посадить, какая же армия позволит, чтобы дезертирство оставалось безнаказанным. И лучше бы всего посадить Лоуза еще до трибунала. А трибунал даст ему срок, который он уже отбыл, находясь в плену, да плюс то, что отсидел, дожидаясь судебного разбирательства, а значит, Лоуз может сразу после суда домой ехать. Но выплаты исключаются.

На том и сошлись.

— Понимаете, очень им было нужно, чтобы я вернулся, объяснил мне Лоуз, — потому что нескладная получалась ситуация. Они же не могли допустить, чтобы хоть один американец, какой он там ни черный, взял да задумался, пусть только на минуточку, а что, если Америка не самая лучшая страна на свете.

Спрашиваю его: а вы про доктора Фендера слышали, который осужден за государственную измену во время Корейской войны? Он вот в этой тюрьме и сидит, робу сейчас для Верджила Грейтхауса подбирает.

— Нет, — говорит. — Мне все равно, кто еще по таким делам вляпался. Это же не клуб по интересам, правда?

А легендарную миссис Джек Грэхем-младшую, у которой контрольный пакет акций корпорации РАМДЖЕК, не приходилось ему встречать?

— Вы бы еще спросили, не доводилось ли мне встречать Господа Бога, — говорит.

Вдову Грэхем к этому времени уж лет пять никто в глаза не видел. Последний раз она появилась на публике в нью-йоркском суде, когда группа пайщиков РАМДЖЕКа подала иск, требуя от корпорации доказательств, что вдова все еще существует на свете. В газетах про это много писали, и очень, помнится, забавляла вся история мою жену. «Вот такая Америка мне нравится, — заметила она. — Так бы все время, верно?»

Миссис Грэхем явилась в судебное заседание без адвоката, но зато в сопровождении восьми телохранителей из агентства «Пинкертон инкорпорейтед», входящего в корпорацию РАМДЖЕК. У одного из этих стражей был в руках микрофон с усилителем и рупором. На миссис Грэхем красовался широченный черный халат с поднятым капюшоном, застегнутым по краям крупными булавками, так что она в прорезь все видит, а ее саму никто не мог разглядеть. Одни только руки видны. Еще один телохранитель от «Пинкертона» чернильницу принес, бумагу и листок с ее отпечатками пальцев из архива федерального Бюро Расследований. Отпечатки эти ФБР приобрело, когда полиция задержала миссис Грэхем во Фрэнкфорте, штат Кентукки, за то, что она, находясь в состоянии опьянения, вела машину — в тысяча девятьсот пятьдесят втором году это было, вскоре после смерти ее мужа. Права у нее тогда отобрали на какой-то срок. А меня как раз в то время погнали с государственной службы.

Настроили усилитель, а микрофон она сунула в рукав халата, так что собравшимся было слышно каждое ее словечко. Доказала миссис Грэхем, что она миссис Грэхем, а не кто другой, вот так, прямо на месте отпечатки пальцев сделала и предложила сравнить с теми, которые доставили из архива ФБР. Под присягой заверила, что со здоровьем у нее все в порядке — физический ли аспект подразумевать или интеллектуальный — и что она осуществляет руководство всеми главными отделами своей корпорации, но никогда не присутствует на совещаниях. Она по телефону ими руководит, пароль есть, чтобы не сомневались, что с нею разговаривают. Время от времени пароль меняется, никто не знает — когда. Помню, судья попросил, чтобы она назвала какой-нибудь один, и тот, который она назвала, до того мне показался волшебным, что я никогда его не забуду. «Сапожник» — вот какой был пароль. А все распоряжения, отданные по телефону, затем подтверждались по почте, она им письма посылала — всегда от руки. И в конце каждого письма была не только ее подпись, а отпечаток всех десяти ее пальцев, даже больших, хотя на самом деле они у нее тоже маленькие. Сама про них говорит: «Восемь крохотулек и две крохи».