Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза Страница 24

Чтобы овладеть каким-нибудь сложным элементом на бревне, начинают с того, что проводят на полу полосу шириной в десять сантиметров и тренируются не сходя с полосы, как если бы это было бревно. Добившись результата в границах полосы, продолжают упражнения на доске такой же ширины. Затем переходят на низкое бревно, поднятое на двадцать сантиметров от пола. И, наконец, — на снаряд, установленный на положенной высоте. Только после бесчисленных тренировок можно достичь безупречного выполнения номера.

Сейчас я отрабатываю сальто назад с пируэтом. Снаряд устроен так, что ось тела и линия бревна идут параллельно, поэтому до тех пор, пока передвигаешься по бревну, особых трудностей нет, но стоит войти в пируэт, как сложность резко возрастает. В вольных упражнениях сальто назад с пируэтом не считается сложным элементом. Однако, взлетев на высоту одного-двух метров, точно опуститься на поверхность шириной в ладонь задача не из легких.

После тренировок на низком бревне я обрела уверенность в себе настолько, что решила сегодня попытаться сделать то же самое на высоте. Тренер Яути, наблюдавший, как я делаю упражнения на низком бревне, наконец сказал: «Хорошо, Такацу, давай попробуем!» Вокруг столпились друзья, прервав тренировки. Самый высокий и сильный из них, Камидзаки, и тренер встали по обеим сторонам бревна для страховки. Если я оступлюсь, они должны меня подхватить.

И вот я поднимаюсь на бревно. В этот раз я выполняю отдельно только сальто назад. Научившись выполнять элемент из фиксированного положения, можно включать его в программу и слаженно выполнять в ряду других. Самое трудное на бревне не столько сами упражнения, сколько преодоление страха перед высотой. То, что в вольных упражнениях кажется пустяком, на бревне дается с большим трудом.

Поднявшись на бревно, закрываю глаза, чтобы установить равновесие. Отступаю на три шага назад, делаю толчок. Взлетаю — и тут же надо подать бедра вперед, чтобы сделать пируэт. Если не совершишь полного оборота на триста шестьдесят градусов, под ногами не окажется бревна. Мое тело поворачивается легко и плавно. Как будто не я вращаюсь, а вселенная вращается вокруг меня, разбегаясь на все четыре стороны. Оторвавшись от пола, от всего, что меня окружает, медленно вращаюсь, сохраняя связь с одной только воздушной стихией.

Медленно вращается мир. Чувствую, как кружат волосы, собранные на затылке. В глазах плывут линии света от люминесцентных ламп под потолком. Локти прижаты, тело обрело устойчивость. Все в порядке. Мои ступни непременно опустятся на бревно. Непременно.

Я сижу верхом на голове диплодока. Мой Диппи, купаясь в лучах предвечернего солнца, неспешно вышагивает по лесу. То, что я сижу на нем, ему хорошо известно. Поэтому он старается не вертеть головой. Но даже если слегка и встряхнет, я не упаду.

Время от времени Диппи сощипывает листья с ближайших деревьев и перемалывает их тонкими длинными зубами. Голова его вздрагивает, заставляя меня поволноваться. Широко открыв пасть, он зарывается в густую иву, и я вместе с ним погружаюсь в листву. Потом Диппи захлопывает пасть и вытягивает голову обратно. Листья дерут меня, как щетки. Ветви гнутся, ствол клонится, с вжиканьем разлетаются во все стороны мелкие веточки, и листва исчезает в его пасти. Неторопливо пережевав ее, Диппи направляется к следующему дереву.

С высоты диплодоковой головы видно далеко-далеко. Впереди, за купами деревьев, лиловой дымкой протянулась гряда гор, на юге блестят быстрые воды реки. За спиной у нас остался город. Небо над городом, даже в ярких лучах солнца, кажется почему-то грязным.

Диппи неспешно продвигается на север. Если пойти на юг, на той стороне реки — заросли акаций. Их листья — лакомство для диплодока, но сегодня мой Диппи туда не пойдет. Он идет, повернувшись к солнцу спиной. Я чувствую, как сзади припекает.

По мере продвижения на север, меняются породы деревьев. Я впервые так далеко от дома. Вдруг замечаю, что мы среди деревьев, которые называют лепидодендронами — «чешуйными деревьями». Лепидодендроны очень высокие, с прямым стволом, ветви и листва располагаются наверху зонтиком. Кора на стволе своим узором напоминает рыбью чешую. Листья как у папоротника, но это потому, что лепидодендроны и папоротниковые — родственники.

Диппи жадно поедает диковинные листья. Но деревья так высоки, что даже Диппи не может дотянуться до того места, где они всего гуще. Тогда, точно собачка, выпрашивающая корм у хозяина, он упирается передними лапами в ствол и вытягивает шею. Мне приходится крепко ухватиться за него, чтобы не скатиться вниз.

Мы уже зашли в лес довольно далеко. Стало прохладнее. Я надела свитер, который прихватила с собой. Посмотрела вниз — под лапами Диппи клубится что-то белое. Это туман, пришедший с далекого севера. Туман медленно расстилается по холодеющему лесу. Он тяжелее воздуха, поэтому прибывает постепенно, как вода во время разлива, и, поднимаясь кверху, обволакивает Диппи и стволы деревьев.

Но вот лепидодендроны кончились, и мы вышли в открытое поле. Туман стал совсем густым, и, обернувшись, я уже не различаю спины Диппи. Над колышущимся морем тумана возвышается только голова диплодока на длинной тонкой шее. На ней верхом сижу я. Вокруг — бесцветный мир.

Я вижу все это, стоя в отдалении. Девочка сидит верхом на голове спокойно вышагивающего диплодока, весело покачиваясь в такт движениям его длинной шеи. Даже глядя издалека, я поняла, что эта девочка — я.

Туман становится все плотнее. За спиной еще виднеются зонтичные кроны лепидодендронов. Но и они постепенно скрываются в дымке. Тает в дымке и диплодок, несущий на тонкой шее ребенка. Ветер нагоняет туман, и оба растворяются в белом мареве. Ветер рассеивает клубы, и вновь выплывает их бледная тень.

Вот уже и я, сидящая верхом на диплодоке, постепенно исчезаю из вида. Провожая девочку взглядом, я понимаю, что это я расстаюсь с собой, чтобы обрести себя новую. Изо всех сил всматриваясь в туман, я прощаюсь с собой, удаляющейся в прошлое…

Продолжая медленно продвигаться, несущий меня диплодок наконец пропадает в тумане. Я помахала напоследок себе и Диппи, уже невидимым, после чего, развернувшись, зашагала к оставшимся позади ивам.

Уа Chaika by Natsuki Ikezawa

Copyright © 1988 by Natsuki Ikezawa

гэнъитиро такахаси

в деревне пингвинке перед заходом солнца

Когда однажды утром в деревне Пингвинке совершил вынужденную посадку космический корабль, из которого вышел Никотян Великий со своим приближенным, бабушка Хару, решив, что теперь-то уж наверняка пингвинцы пробудятся от своего гнусного сна и вернутся к былой жизнерадостности, бросилась расспрашивать очевидцев, как все произошло. «Эти ребятки спустились с неба?» — спросила она, на что пингвинцы утвердительно кивнули головой и добавили, что космический корабль появился из небесной синевы и со страшным ревом опустился на краю болота, после чего из него показался Никотян Великий в скафандре вместе со своим приближенным. Ступив на землю, Никотян Великий огляделся и прямиком направился к близлежащему болоту, где и закинул удочку, что было весьма странно для космического пришельца. Жители Пингвинки после высадки Никотяна Великого и его приближенного, взбудораженные и переполненные надеждой, все как один восстали ото сна, но узнав, что пришельцы всего-навсего уселись на краю болота и принялись удить рыбу, сразу же потеряли к ним всякий интерес и вернулись к своим прежним сновидениям. «И впрямь, разве в этом болоте хоть что-нибудь водится? Что они хотят оттуда выудить?» — бабушка Хару приплелась к болоту, чтобы самой разузнать всю правду, и, прячась за деревом, принялась изучать обстановку, но, как и рассказывали пингвинцы, космические пришельцы, не шелохнувшись, просидели целый день на берегу с удочками в руках. И все же бабушку Хару не покидало чувство, что космические пришельцы явились не иначе, как ради того, чтобы избавить, наконец, пингвинцев от сновидений. «Разве будут такие важные господа без дальнего умысла закидывать удочку в необитаемое болото?» — подумала бабушка и, созвав пингвинцев со всей деревни, попросила известить ее, если в поведении сидящих на краю болота космических пришельцев произойдет хоть малейшая перемена. Однако в ответ на ее просьбу пингвинцы заявили, что они уже не один день ходят к болоту и все впустую: космические пришельцы, как сидели, так и сидят со своими удочками, уставившись на болото, в котором отродясь не водилось ни рыбы, ни какой иной живности, и что, мол, они уже этим сыты по горло и пусть она больше не пристает к ним со своими дурацкими просьбами. И все-таки бабушка Хару ни за что не хотела отказываться от мысли, что космические пришельцы наделены какой-то особенной силой, пока ее слабые надежды не были разбиты тем, что ей сообщил Парзан. Однажды утром, проснувшись от стука в окно, бабушка Хару, недоумевая, кто бы это мог проказничать, зарылась поглубже под одеяло, но тотчас вспомнила, что ее окно находится на втором этаже. Постучать в него мог не кто иной, как с юных лет скакавший вместе с шимпанзе по деревьям, понимающий язык львов и слонов потомок Тарзана — Парзан. Ныне и он уже превратился в дряхлого старика, все дни напролет дремал в своем гамаке на вершине высокого дуба и единственной радостью его было с высоты дерева наблюдать за Пингвинкой. Бабушка Хару вышла из дома и крикнула в сторону густой буковой чащи, на которую смотрело окно: «Парзан, это ты?» — «Плохи дела, бабушка Хару! — отозвался из чащи хриплый голос Парзана. — Я слышал, приближенный сказал, что пока за ними не пришлют космический корабль, они так и будут сидеть, закинув удочки!» — «Вот как?» — бабушка страшно расстроилась, но, подумав о том, каких мук стоило Парзану, столь дряхлому, что и в своем гамаке он едва ворочался с боку на бок, тащиться в такую даль и только для того, чтобы сообщить ей новости о космических пришельцах, она крикнула еще раз в сторону буковой чащи: «Парзан!», но на этот раз ответа не последовало.